Добравшись до служебного кабинета, он поймал себя на том, что ему трудно приступить к работе. Он сидел за столом, уставившись на внушительную стопку писем с доносами, ожидающих перевода на немецкий язык. Пусть не он проводил обыски в домах посреди ночи, вытаскивал детей из постелей или потаенных уголков и заталкивал их в поджидающие грузовики. Пусть не он нажимал на курок. Но он, несомненно, оставался сообщником.
С тяжелым сердцем он взял в руки очередное письмо.
Тем, кого это касается.
Как неравнодушные граждане мы сочли необходимым обратить ваше внимание на то, что сиротский приют UGIF на рю Клод Бернар, похоже, «теряет» детей. Я живу в доме напротив и вот уже несколько недель наблюдаю за передвижениями людей, входящих и выходящих из здания. Иногда детей выводят на прогулку воскресным утром, но количество возвращающихся зачастую меньше первоначального.
Себастьян прервал чтение и потер усталые, сухие глаза; где-то внутри затягивался тугой узел беспокойства, когда он представил себе сцену, которая последует в приюте: женщин увозят в наручниках на допрос, а шмыгающих носом, ничего не понимающих детей отправляют в Дранси[35]. Он не понимал, как французские граждане могут доносить на тех, кто спасает детей детей, которые, возможно, были их соседями.
Дверь в его кабинет была открыта, и он мог видеть, что в соседней комнате кипит работа; пишущие машинки стучали, как выстрелы пистолетов, выпуская очередь за очередью. Он прижал ладони к вискам, пытаясь размышлять спокойно. Сердце учащенно забилось, когда в голову пробралась идея. Весьма опасная идея, и если бы кто-нибудь когда-нибудь узнал, что он сделал, ему пришлось бы распрощаться с этой работой. А, возможно, и с жизнью. Он не был уверен, что у него хватит смелости пройти через это, и потому не торопился с решением, но сложил письмо вчетверо и, ерзая на стуле, засунул в задний карман брюк.
Остаток дня он работал механически, стараясь не думать, и к половине шестого был вконец измотан своими терзаниями. Он не выполнил обычную норму переводов, но все равно встал из-за стола и схватил фуражку. Пришло время принимать решение, а он не мог трезво мыслить, находясь в этом здании. Он стремительно вышел из кабинета и, проходя мимо своих коллег, чувствовал на себе их недоуменные взгляды, но не сводил глаз с двери.
Как только он вырвался на волю, реальность накрыла его резко и сильно, будто кто-то ударил под дых. О чем, черт возьми, он думал? Холодный пот выступил на спине, стоило только представить себе, что они могут с ним сделать, если вдруг узнают, что он унес письмо с доносом. Из-за угла вынырнула черная машина гестапо. Себастьян инстинктивно вжался в стену, дожидаясь, пока она проедет мимо, затем свернул на ближайшую улицу и побрел куда глаза глядят, пытаясь решить, что делать с письмом.
Вскоре он обнаружил, что находится на рю Монмартр, и догадался, что улица ведет в маленькую деревушку, где на вершине холма стоит белая базилика Сакре-Кёр, откуда открывается вид на Париж. Он еще не бывал там, да и не особо жаловал церкви, но это место показалось ему подходящим для размышлений. Он двинулся дальше и минут через десять увидел впереди знаменитую красную мельницу, подсвеченную огнями «Мулен Руж». Шеренга немецких солдат тянулась вдоль тротуара, и он быстро прошел мимо и свернул в боковую улочку, вскоре достигнув крутой лестницы, ведущей к церкви. Он вцепился в металлические перила, установленные посередине двойной лестницы, чувствуя, как сбивается дыхание по мере того, как ступени поднимаются все выше и выше. Где-то на полпути он услышал музыку и вскоре наткнулся на ее источник: старик бренчал на гитаре, а две женщины, стоявшие рядом, тихо напевали. Когда они увидели его, музыка резко оборвалась. Он отвернулся и продолжил восхождение, смутно осознавая, что их пение возобновилось.
Добравшись до вершины, он проследовал к церкви по узкой извилистой улочке, огибавшей парк. Купола сияли белизной, как в сказочном замке.
Когда он вошел внутрь, его поразила тишина. Не само отсутствие шума, но мирная и осмысленная тишина. Несмотря на высокие сводчатые потолки, здесь было уютно. Он осторожно обошел зал по краю, рассматривая исповедальни и странные свечи, зажженные в нишах. Оглядев скамьи, он увидел пару десятков прихожан, стоявших на коленях, склонив головы в молитве. Он бочком пробрался к одной из передних скамеек и уселся. В детстве он ходил с семьей в церковь на Рождество и Пасху, и хотя находил эти службы скучными, ему нравилось представлять себе, как Бог наблюдает за ним. Это рождало в нем ощущение безопасности. Что за чушь! Никто не присматривал за ним ни смертный, ни бессмертный. Он подумал о греческих богах, о том, как они играли людьми, словно пешками на шахматной доске. Такая картинка казалась ему более реалистичной.
По мере того как он впитывал тишину и покой, его охватывало незнакомое чувство умиротворения. Он устремил взгляд на потолок/ Иисус с распростертыми руками смотрел на него сверху вниз, но его глаза были пустыми, даже безразличными. Если Бог и существовал, то не для таких людей, как Себастьян. Нет, Бог был рядом с жертвами и невинными, с теми, кто искал утешения, а не оправдания. Вздыхая, Себастьян поднялся, чтобы уйти, и тут почувствовал, как хрустнуло письмо в заднем кармане, будто нашептывая ему, что всегда есть выбор, даже в самой безнадежной ситуации. Внезапно он понял, что сделает с письмом.
Пальцы Себастьяна дрожали, когда он держал письмо над алтарной свечой, наблюдая, как бумага, пожираемая пламенем, постепенно чернеет, превращаясь в пепел. Он подул на листок, рассеивая горелые клочья по полу, втирая их подошвой ботинка в бороздки между каменными плитами.
Он вышел из церкви в ночь. Putain! Что он такого сделал? Закрывая глаза, он глубоко вдохнул, втягивая воздух в легкие и медленно выдыхая. Необычное чувство гордости охватило его. Пусть он совершил что-то незначительное, а все равно стал как будто выше ростом, расправил плечи как человек, хозяин своей судьбы. Но достаточно ли того, что он сделал? Ведь за этим письмом могут последовать новые доносы. Они как сорняки; выдергиваешь один, а вскоре прорастают другие. Теперь, когда он переступил черту, ему придется следить за ними. И надо бы предупредить людей в приюте, но как? Никто не станет ему доверять; любой, кому он расскажет, подумает, что это ловушка. Единственный француз, кто мог бы его выслушать? мсье Ле Бользек, но он едва знал этого человека. Тот вполне мог оказаться коллаборационистом, а Себастьян и так уже сунул нос не в свое дело. Нет, нужно хорошенько все обдумать.
Солнце медленно садилось за громаду Сакре-Кёр, когда Себастьян спускался обратно по крутой лестнице. Два солдата поднимались по ступенькам ему навстречу, громко смеясь.
Heil Hitler! Они остановились, вскидывая руки в фашистском приветствии. Себастьян улыбнулся, вместо того чтобы салютовать в ответ. Тот, что помоложе, нахмурился, но другой солдат спросил, не хочет ли он присоединиться к ним и выпить.
Не сегодня, спасибо. Себастьян пытался выглядеть дружелюбным. Он не хотел неприятностей.
Как угодно, ответил молодой. Но поосторожней с девочками, mein freund[36], у них у всех триппер.
Другой солдат хлопнул приятеля по спине.
Ну, тебе ли не знать?
Себастьян оставил их, когда они зашлись от хохота, и зашагал вниз по лестнице.
Из тени его окликнул женский голос. Эй, солдатик. Как кошка, девушка подкралась к нему, легонько дотронувшись до плеча. Ищешь компанию на вечер?
Было слишком темно, чтобы разглядеть ее как следует, к тому же большая шляпа частично скрывала ее лицо. Запах уксуса ударил ему в нос. Себастьян проигнорировал ее и пошел дальше, но в следующее мгновение почувствовал укол сожаления. Компания ему бы не помешала, и что плохого в том, что женщина продает себя, чтобы заработать немного денег? Бывают вещи и похуже. Гораздо хуже. Мужчины и женщины занимались проституцией каждый день, просто чтобы выжить. Мальчишкой он продавал себя, даже не осознавая этого, когда выигрывал спортивные трофеи для гитлерюгенда, впитывая похвалу, маршируя в униформе, чувствуя себя одним из немногих избранных. Каким же идиотом он был! Хуже, чем дешевая шлюха.
Его вдруг потянуло выпить, и он зашел в первое попавшееся café у подножия лестницы. Когда он сел на табурет и заказал коньяк, то заметил двух женщин в другом конце бара. Под задранными подолами платьев белели незагорелые бедра, нарисованные стрелки на задней части ног имитировали наличие чулок.
Внезапно они оказались рядом с ним.
Как насчет того, чтобы угостить дам выпивкой?
Он скорее восхитился, чем возмутился, их дерзостью и попросил у бармена графин белого вина, который бесцеремонно подтолкнули через стойку, так что Себастьяну пришлось наливать самому.
Они чокнулись бокалами, обмениваясь взглядами.
Santé[37]. У одной из них черная подводка бежала по нижнему веку, а темно-красная помада сливалась с фиолетовым контуром губ. На лице другой женщины косметики не было, зато выделялись губы, полные и чувственные. Она выпятила их, когда сунула сигарету в рот и глубоко затянулась. Он наблюдал за ней, пока пил вино, чувствуя, как ее рука медленно, но уверенно массирует его бедро, поднимаясь все выше. Затем она наклонилась вперед, прижимаясь к нему мягкими грудями, и прошептала на ухо:
Две лучше, чем одна. Мы можем сделать тебя очень счастливым. Ее рот скользнул вниз по его шее, слегка покусывая кожу. Он на мгновение закрыл глаза, наслаждаясь первой волной возбуждения. Затем он почувствовал, как другая спутница провела по его щеке острым ногтем.
Что скажешь, soldat? прошептала она.
Именно слово soldat отрезвило его как и неожиданное дуновение знакомого запаха. Таким одеколоном пользовался его командир. Пробудившееся желание быстро угасло.
Послушайте, милые дамы, я должен идти, но вы угощайтесь вином. Он бросил несколько монет на прилавок и повернулся, чтобы уйти.
Ты еще не знаешь, что теряешь, soldat! крикнула ему вслед одна из них.
Комендантский час уже наступил, и в городе царила совсем иная атмосфера. Находиться вне дома могли лишь те, кто имел на это право немцы или приравненные к ним местные. К проституткам относились терпимо, хотя нацисты предпочитали, чтобы они работали в одном из учрежденных борделей.
По пути к метро его внимание привлекла девушка, что стояла возле стены. В ней сквозило что-то неземное, как будто ее мысли блуждали где-то далеко-далеко, и на щеках играл прелестный румянец.
Он остановился.
Она подняла глаза и улыбнулась. Открыто и непринужденно, и он поймал себя на том, что улыбается в ответ. Он уже собирался идти дальше, когда она шагнула к нему и, не говоря ни слова, вложила свою ладонь в его руку. Ладошка казалась невесомой и хрупкой такую, наверное, можно раздавить одним крепким пожатием. Он невольно стиснул ее.
Ай! ахнула девушка.
Ослабив хватку, он улыбнулся.
Pardonnez moi[38]. Страх в ее глазах мгновенно сменился облегчением. Как же она уязвима. Он мог сделать с ней все что угодно, и некому было бы ее защитить. Это неправильно, все так неправильно.
Не хочешь выпить со мной? предложила она.
Он сунул руку в карман и вытащил бумажник.
Сегодня не могу, сказал он. Но вот, возьми это. Он вложил ей в руку пятифранковую банкноту.
Merci, monsieur, merci! крикнула она ему вслед, когда он зашагал прочь.
Глава 12
Париж, апрель 1944 года
Себастьян
Себастьян взглянул на стенные часы только 5:00. Откинувшись на спинку стула, он заложил руки за голову, поводя затекшей шеей из стороны в сторону и поглядывая на своих занятых коллег, склонившихся над пишущими машинками или стопками бумаг. Его терзало беспокойство, и мысль о том, чтобы снова ужинать в одиночестве, угнетала.
Вздохнув, он посмотрел на кипу писем, ожидающих перевода с французского, и решил, что сделает еще пару, а потом уйдет. Глаза пересохли от напряжения, и потому он выудил из стопки письмо, напечатанное на машинке; такие всегда легче читать. Он просмотрел текст, подписанный Un Homme Honnête[39], разоблачающий кого-то как коммуниста. Обычная история если не еврей, то непременно коммунист. Он вставил чистый лист бумаги в пишущую машинку и начал набирать дословный перевод.
Часы показывали ровно 5:30, когда он ушел с работы, и некоторые коллеги снова проводили его недоуменными взглядами. Пересекая Пон-Нёф[40], он остановился, наблюдая за тем, как тащится по реке длинная баржа, низко осевшая под тяжестью груза. Продолжая путь по набережной на другом берегу, он проходил мимо террас кафе, где за столиками немецкие солдаты сидели с француженками. Он не мог не задаваться вопросом, что эти женщины на самом деле чувствуют к ним. Неужели просто рассматривают своих спутников как талоны на питание? Или все-таки испытывают какие-то эмоции? Впрочем, имеет ли это значение?
Незаметно для себя он снова очутился у книжного магазина. Прозвенел колокольчик, когда он толкнул дверь, и книготорговец оторвал взгляд от полки, где наводил порядок. Себастьян увидел, как в глазах мсье Ле Бользека промелькнуло узнавание, но в следующий миг они стали холодными. Вероятно, ему не были так рады, как он себе напридумывал.
Снова звякнул колокольчик. Вошла пожилая дама, кивая в знак приветствия.
Bonsoir, madame. Мсье Ле Бользек улыбнулся ей.
Monsieur, коротко ответила она, поворачиваясь к Себастьяну и хмуря брови.
Bonsoir, madame, не преминул произнести Себастьян.
Пожилая дама посмотрела на него долгим пристальным взглядом и, не сказав больше ни слова, отвернулась и стремительно вышла из магазина. Себастьян услышал, как мсье Ле Бользек громко вздохнул и на мгновение застыл от неловкости.
Сожалею. Кажется, я отпугиваю ваших клиентов. Себастьян подумал, не лучше ли ему уйти.
Не переживай. Она все равно никогда ничего не покупает. Нынче я продаю не более двух книг в день.
Атмосфера сгустилась, и Себастьян все острее ощущал одиночество и отчуждение. Уходить совсем не хотелось. Он снял фуражку и сунул ее под мышку, затем подошел к полке, где схватил наугад книгу и рассеянно пролистал страницы.
Надеюсь, мой вопрос не покажется бестактным. Мсье Ле Бользек последовал за ним, нарушая молчание. Вам обязательно носить форму, когда вы не на службе?
Себастьян закрыл книгу и посмотрел на него.
Мы всегда на службе.
Мсье Ле Бользек повел бровью.
Всегда?
Так точно. Всегда.
Надеюсь, вас не заставляют спать в ней?
Нет. Но меня могут отдать под трибунал, если поймают в гражданской одежде.
Мсье Ле Бользек с минуту изучал лицо Себастьяна.
Выходит, вы не намного свободнее, чем мы?
Можно и так сказать. Себастьян покачал головой. Нас просто кормят лучше.
И мыло дают.
Да. Мы получаем мыло. Двое мужчин долго смотрели друг на друга, и Себастьян почувствовал, если не ошибался, конечно, как что-то проскочило между ними: своего рода взаимопонимание.
Ты прочитал ту книгу Оскара Уайльда? наконец спросил мсье Ле Бользек.
Да, вчера закончил, ответил Себастьян, вспоминая, как распутный образ жизни Дориана в конце концов настиг и его. Мне понравились описания Лондона.
Мсье Ле Бользек едва заметно приподнял бровь, как бы намекая, что находит ответ Себастьяна несколько поверхностным.
А как тебе концовка?
Умно. Рано или поздно поверхность растрескается. Себастьяну стало интересно, не пытается ли книготорговец провести параллель между нацизмом и жизнью Дориана Грея. В какой-то степени так оно и было высшие чины Третьего рейха, всегда безупречно одетые, сами служили образцом вежливости, использовали такие эвфемизмы, как «переселение» и «анкетирование», зачастую даже не повышая голоса, как будто речь шла о совершенно обыденных вещах.
Действительно. Мсье Ле Бользек снял с полки книгу. В прошлый раз ты рассказывал мне, что впервые побывал в Париже шестнадцатилетним юношей.