«Моя уже и так подпорчена», напомнила я маме.
Им легко говорить. Папа всю жизнь проработал в одной и той же биотехнологической фирме и продолжает общаться все с теми же коллегами. Мама, как иллюстратор, всегда работала из дома. Здесь большинство нашей родни и все их старые друзья. Никого из них не выгоняли из газеты, не заносили в списки не прошедших в колледж и не песочили на BuzzFeed.
«Тем более что Карли ничего не обещала. Она просто согласилась подумать», успокоила я.
В конце концов родители дали мне свое благословение и разрешили стажироваться в «Мотиве» при условии, что я не буду, как выразился папа, «делиться неэтичной информацией». Ясно, что он имел в виду «об учениках», а не «с учениками» Сент-Амброуза. Я и не думала ничем делиться с чужими, по сути, людьми, которых через пять месяцев больше не увижу.
Значит, не посвятишь? уточняет Элли, выключая фен. Она берет у меня с тумбочки резинку и затягивает еще влажные волосы в небрежный пучок. Распрямлять их сегодня некогда. Будешь держать всех в неведении?
Однозначно, подтверждаю я.
Конспирация, хихикает сестра. Одобряю.
Глава 6. Бринн
Школа ничуть не изменилась. Красное кирпичное здание с белыми колоннами. Вокруг тщательно ухоженный газон и железная ограда, отделяющая территорию школы от сбегающих по склону домишек, которыми усеяна округа. Я паркую свой «Фольксваген» на единственном свободном месте за главным корпусом. В гипотетическом рейтинге машин на стоянке он находится точно посередине между новехоньким «БМВ» и насмерть проржавевшим старьем, у которого и марки-то не разглядеть.
У лестницы перед черным входом курит группа ребят.
Найди себе крутого бойфренда на пять месяцев, нашептывает Элли, когда мы подходим ближе. И развесь его в соцсетях пусть Квентин подавится.
Отличная мысль. Нырну с головой в котел знакомств Сент-Амброуза, отзываюсь я сухо. Только и ты подыщи себе новую подружку.
Я сама отшила предыдущую! зло шипит Элли. Меня не бросали, и мне не перед кем выпендриваться.
Когда мы проходим мимо, один из парней здоровенный бугай с коротко стриженными волосами и щетиной на подбородке поднимает голову. Пристально на нас смотрит, потом толкает локтем приятеля.
Глянь-ка, новые девчонки, говорит он, затем обращается ко мне: Привет, красотка. Ты элита или плебс?
Я замираю на первой ступеньке:
Не поняла?
Ты элита или плебс? повторяет он, откровенно сканируя меня взглядом. Слава богу, на мне пальто.
Все еще не понимаю, говорю я и решительно поднимаюсь по ступенькам.
Элита, заключает один из парней, и все дружно заливаются смехом.
Что за фигня, цежу сквозь зубы и открываю перед Элли дверь.
По-моему, он ничего, ехидничает сестра и проскальзывает внутрь. Я бы присмотрелась.
В коридорах школы столпотворение. Мы с Элли отмечаемся в секретариате, получаем номера шкафчиков, расписание уроков и схему расположения классов, хотя знаем здесь каждый угол.
Желаю приятного знакомства со школой, говорит неизвестная мне администраторша. Наши документы она явно не читала.
Ну что, разделяемся и ищем шкафчики или тащим пальто с собой на собрание? спрашиваю я, когда мы вливаемся в поток учеников в коридоре. Все в темно-синих блейзерах с золотыми пуговицами и гербом Сент-Амброуза на левом нагрудном кармане: «Вместе сильнее».
Пальто с собой, отвечает сестра и вцепляется мне в руку, проявляя нехарактерную для нее уязвимость.
То и дело мелькают знакомые лица, словно искаженные в каком-то кривом зеркале: все здорово изменились, и пока я силюсь вспомнить их имена, они исчезают. От мельтешения тел кружится голова, я заворачиваю за угол и врезаюсь в мгновенно и безошибочно узнаваемую личность.
Ай! Шарлотта Холбрук останавливается как вкопанная. Значит, все-таки ты.
В смысле? не понимаю я.
Шарлотта, как всегда, неотразима. Голубые глаза, фарфоровая кожа, идеальные скулы. Вместо положенной в Сент-Амброузе белой оксфордской рубашки на ней блузка с легким кружевом на воротнике изящное дополнение к жемчужного цвета повязке на блестящих каштановых волосах. В Шарлотте Холбрук все рассчитано на контраст с блеклостью, заурядностью и невзыскательностью простых смертных.
Бринн Галлахер, объявляет она, будто я нуждаюсь в представлении. Я видела твое имя в списке класса, но не знала, ты это или просто тезка. Пока я повторяю в голове ее слова, она с улыбкой добавляет: С возвращением! и проходит мимо.
Странно, что Шарлотта движется не в том направлении. Оборачиваюсь и вижу, как она бросается на шею темноволосому парню. Если это Шейн Дельгадо, ей наконец удалось захомутать его.
Не представляю, как можно жить с таким лицом шепчет Элли. Сине-клетчатая волна вносит нас в зал.
Бринн!
У самой сцены, во втором ряду, стоит Мэйсон Рафферти и машет нам рукой. Он по-прежнему на голову выше большинства наших одноклассников непомерно высокий, как он сам говорит, у него отросшие темные кудри и щербатая улыбка. Он приставляет ладонь ко рту и перекрикивает гул зала:
Мы тебе место заняли.
Расталкиваю толпу, радуясь ощущению причастности, и протискиваюсь к нему и сидящей рядом Наде.
А для Элли место найдется? спрашиваю.
Конечно, отвечает Мэйсон и берет разложенное на свободных стульях пальто. Привет, Элеонора. Рад тебя видеть. Ты все еще терзаешь флейту?
Привет, Мэйсон. Не уверена, кто кого терзает, но все еще играю.
Оба радостно улыбаются. Они всегда хорошо ладили рыбак рыбака, как говорит Элли. Когда мы переехали в Чикаго, ей было десять лет и о своих предпочтениях она не ведала. Однако с Мэйсоном всегда чувствовала себя более комфортно, чем с другими.
Сестра переходит к обмену новостями, а я подсаживаюсь к Наде.
Как тебе на старом месте? спрашивает та с легким британским акцентом.
Надя родилась в Англии. В десять лет переехала в Америку, после того как ее родители погибли в автомобильной катастрофе, и живет у тети с дядей. У них шикарно отреставрированный колониальный дом в Стаффорде, но не знаю, чувствует ли себя Надя там как дома.
По-твоему, школа изменилась? продолжает она.
Не особо, говорю. Только что такое «плебс»?
Хлебс? озадаченно переспрашивает Надя.
Рядом усаживается Мэйсон, кладет себе на колени пальто и вытягивает длинные ноги под впередистоящий стул.
Нет, плебс, поправляю я, невольно хмурясь при воспоминании. Какие-то парни у входа спросили нас с Элли, мы элита или плебс.
А-а, тянет Надя и закатывает глаза. Смотрю, ты уже познакомилась с нашим растущим «классовым» расколом.
Элли выглядывает из-за Мэйсона.
И что, теперь все друг друга так называют? поражается она.
Нет, конечно. Надя отводит прядь ровно подстриженных волос. Просто Сент-Амброуз стал более поляризованным. Требования для получения субсидий смягчили, так что теперь в старших классах больше ребят из округи, не особо настроенных учиться. Вот они и противопоставляют себя платникам.
Элите то есть. Я перевожу недоумевающий взгляд с Нади на Мэйсона и обратно. И к какому же разряду относитесь вы?
Надя из довольно обеспеченной, но далеко не богатой семьи, а Мэйсон живет на соседней улице в Стерджисе и всю жизнь учился здесь на субсидию.
Мы как Швейцария, заявляет подруга, сохраняем нейтралитет и считаем раскол полной дурью. Только смотри не проболтайся об этом Колину Джеффрису. Следую за ее взглядом и вижу в конце зала того самого парня, который приставал к нам у лестницы. А то он не сможет изображать из себя мученика, незаслуженно притесняемого власть имущими.
А кто у нас власть имущие?
Надя кивает в сторону дверей:
Вон троица с вершины мира.
Представшая моим глазам картина не удивляет. Я знала, что увижу Шарлотту. Она ступает как королева под руку с красивым парнем, не оставляющим сомнений в том, что он Шейн Дельгадо. Слева от нее высокий широкоплечий блондин, которого я непременно приняла бы за очередного избалованного судьбой принца, если бы не просиживала часами в его доме, обставленном в стиле семидесятых.
С каких это пор Трипп Тэлбот заделался элитой?
Прикусываю губу, сообразив, что, узнав его сразу, выдала себя с головой.
Мэйсон понимающе усмехается:
Трипп причислен к элите за компанию. Правила бессмысленные, но такова логика парий.
Как я рада, что вернулась, бурчу и плюхаюсь обратно на стул.
В это время на сцену поднимается директор школы мистер Грисуэлл. Рядом с подиумом покрытый тканью мольберт. Директор берет стоящий перед ним стакан с водой и не спеша пьет.
Его-то хоть не переименовали? спрашивает Элли.
Гризли? Ну нет! отзывается Мэйсон.
Мистер Грисуэлл окончательно поседел, а в остальном ни капельки не изменился: безупречный костюм, под пиджаком шерстяная жилетка, здоровый загар в любое время года. Директор невысок, но импозантен.
Приветствую, Сент-Амброуз! произносит Гризли, наклонившись к микрофону. Аудитория притихает. Надеюсь, вы отлично отдохнули и запаслись энергией на новый семестр. Для нас большая радость видеть всех снова вместе, потому что мы, как известно, вместе сильнее.
Я отключаюсь и начинаю глазеть по сторонам. Узнаю знакомые детали, подмечаю перемены. Высокий потолок украшают новые полосатые вымпелы баскетбольной команды, скучный серый занавес на сцене заменен на сочный синий бархат, и даже стулья, похоже, обиты заново. Вспоминаю полузабытые лица. Вот Кати Кристо, с которой мы дружили, пока она не начала обзывать меня Трилипалой. Естественно, после выходки Триппа на физкультуре. А вот Мартина Зилински она отличница и наверняка в конце года выступит с прощальной речью. Ну и Паван Дешпанде мой первый поцелуй в седьмом классе за лабораторным корпусом.
И последнее. Я заставляю себя сосредоточиться на словах Гризли. Его голос утопает в нарастающем гуле быстро теряющего интерес зала. В этом семестре мы отмечаем печальную годовщину в истории школы. Почти четыре года назад погиб учитель восьмого класса Уильям Ларкин. В память о его самоотверженной работе и богатом академическом наследии мы планируем создать мемориальный сад. Наша завуч мисс Келсо возглавляет комитет, который ближе к весне займется реализацией плана, и призывает принять участие в проекте всех, у кого есть время.
Выпрямляюсь на стуле. Комитет по созданию мемориального сада? То что надо! Идеальная возможность собирать информацию о мистере Ларкине, не вызывая подозрений.
Элли опять высовывается из-за Мэйсона и шепчет:
У тебя же есть время, правда?
Заткнись, цежу сквозь зубы.
Мэйсон косится на меня с любопытством, а Гризли на сцене показывает на мольберт.
Следуя давней школьной традиции, мы заказали портрет мистера Ларкина для галереи почетных преподавателей в административном корпусе. Директор подходит к мольберту. Сегодня я с огромным удовольствием представляю вам этот портрет.
Он театральным жестом откидывает ткань с мольберта и застывает под испуганный вздох зала.
Что за?.. Надя подается вперед, щурится. Что там сказано?
Я всегда отличалась хорошим зрением.
«Подонок», читаю ярко-красные буквы поперек лица и вечного лимонного галстука мистера Ларкина.
Кошмар! ахает Надя. У кого только рука поднялась?
Гризли пытается успокоить публику громкими заверениями, что ответственного за этот бесчестный поступок найдут и накажут. Мэйсон сидит бледный похоже, ему физически плохо, и я вспоминаю, как он боготворил мистера Ларкина.
Элли поправляет выбившийся из пучка локон и не спускает глаз со сцены, где взволнованно кричащий Гризли водворяет ткань на место.
Добро пожаловать в Сент-Амброуз, мрачно произносит сестра. Контингент проблемный.
Глава 7. Трипп
Среда, шесть утра. Я еле глаза продрал, голова трещит, душа просит одного: снова уснуть. Усилием воли заставляю себя откинуть одеяло и выползти из кровати. Больше бега я ненавижу только состояние, когда не бегаю.
Быстро одеваюсь, выдираю телефон из зарядки и шарю по комоду в поисках наушников. Безуспешно. Их нет ни на письменном столе, ни под ним. Хватаю кроссовки и бегу в гостиную по ворсистому зеленому ковру. У нас двухэтажный дом, который отец унаследовал от своих родителей и который после семидесятых не ремонтировался. Перед тем как уйти, мать сорвала аляповатые обои в цветочек и выкрасила стены в темные тона. До сих пор помню, как она стоит посередине столовой: в руке щетка, взгляд скользит по не оправдавшим надежд стенам.
«И так не лучше», заключает она.
Я уже тогда понимал, что речь не о стенах.
До ковролина дело, слава богу, не дошло. Он страшный, но теплоизолирующий, что особенно важно, когда термостат дальше восемнадцати градусов не поворачивается.
На подходе к кухне замедляю шаг и зеваю так, что трещит челюсть. В нос ударяет запах горелого кофе, которого быть не должно, ведь я единственный, кто
Уже встал? доносится из кухни.
От неожиданности я роняю телефон. Он ударяет по пальцу ноги, и я наклоняюсь, корчась от боли.
Черт, пап, напугал! Что ты тут делаешь?
На отце футболка с надписью «Peacked in High School»[1], подаренная в шутку одним из его дружков. Наверное, тот факт, что он ее до сих пор носит, достоин уважения. В моем возрасте папа был местной звездой футбола играл достаточно хорошо, чтобы стать гордостью школы, но не настолько, чтобы его потом взяли в футбольный клуб.
Папа ерошит густые волосы с сединой, отпивает кофе.
Я тут живу, забыл?
Замечаю провод от наушников под связкой ключей на столе. Она у отца огромная из-за кучи разных висюлек, которые он зовет амулетами. В детстве я любил их успокаивающий перезвон. Плюс тогда еще верил в удачу, не то что сейчас. Вытаскиваю наушники, стараясь не смотреть на амулеты.
Ты чего так рано встал? спрашиваю, ковыляя в кухню.
Папа работает ночным сторожем в городской больнице и возвращается домой под утро, за час до моего будильника. Днем он спит, поэтому видимся мы только вечерами.
У меня скоро смена в «Сделай сам», отвечает он зевая. Смысла нет ложиться.
Сразу после ночной в больнице? С какого перепуга?
Обычно отец работает в магазине хозтоваров по выходным специально, чтобы избежать подобных марафонов.
Машине нужна новая коробка передач, вздыхает он.
Так и живем. Отец вкалывает, хотя ни одна работа не приносит ни дохода, ни стабильности. Его увольнениям я уже счет потерял. Правда, надо отдать ему должное: он не опускает рук и в последний момент всегда где-нибудь что-нибудь да находит. С другой стороны, порядком надоело каждый месяц выбирать, какие из счетов оплатить.
Впрочем, мы на эту тему не разговариваем. Мы вообще о многом не говорим.
Я побежал, бросаю, на ходу вставляя в уши наушники. Пока.
Ответ отца тонет в первых аккордах Rage Against the Machine, я натягиваю на голову капюшон и толкаю дверь.
Ноги сами несут меня по знакомому маршруту вниз по нашей улице, полмили до городской школы Стерджиса, где учился отец, и выводят налево, на Мэйн-стрит. Это лучшая часть города. Здесь полно старых викторианских домов, которые, даже обшарпанные, смотрятся классно. После поворота я неизменно увеличиваю темп, пока в конце улицы не достигаю предела, на котором могу продолжать бег, не испытывая сильного дискомфорта. Мышцы наливаются, они приятно напряжены, эндорфины текут по венам и наполняют тело пьянящим ощущением счастья.
Ради этого я бегаю. Ничто не дает мне того же ощущения.
В этот час на Мэйн-стрит все закрыто, даже «Луч света». Вокруг тихо и безлюдно. Я подбегаю к переходу и боковым зрением замечаю приближающуюся слева машину. Не сбавляю скорости, зная, что водитель обязан уступить дорогу. Однако тот давит на газ и проносится по зебре прямо у меня перед носом.
Козел, цежу я сквозь зубы, отпрыгивая на тротуар.