По красоте работаешь, сказал он однажды Владу, когда рэкетиры вышли на точку, оставив их наедине в старой «пятерке» с заглушенным мотором.
Кругом было тихо, и скрипели только узкие сиденья автомобиля. За окном хлопьями валил первый снег. Влад был задумчив. В ногах у него лежала приличная сумма денег, но все ему казалось мало. Влад работал без отдыха.
Бежишь только все время куда-то, Лукьяныч продолжал вдохновленно вещать свои мудрости. Будто всегда у тебя кто-то на хвосте. Куда бежать? Менты-то с неба не падают.
А зачем останавливаться? Скоро Центр под нами будет ходить.
Борзый, заскрежетал хриплый прокуренный смех. Далеко пойдешь, если не загасят молодым.
Лукьяныч сидел на переднем сидении, всматриваясь в лобовое стекло, медленно покрывающееся густым слоем снега.
Что-то лязгнуло. И вот уже холодная рука протиснулась с заднего сиденья и металлической хваткой вцепилась в толстую шею. Лукьяныч успел только опомниться, когда совсем не дружелюбный голос прошипел на ухо:
Мы возьмем Центр. Дашь заднюю тебе же хуже. Я не остановлюсь.
Ты совсем попутал? взвизгнул Лукьяныч. Ты что себе позволяешь? От мамки вчера отбился, а уже мне тут грозишься?
Он забился на месте. Вновь лязг и скрежет. Лукьяныч быстро узнал этот лязг новоприобретенный обрез.
Я могу уйти, продолжал Влад. Но без меня тебе вспорют живот. Или на зону. Хочешь на зону? Вся ментовская сетка на мне. Хочешь оставаться на плаву играешь по моим правилам. Среди своих ты теряешь авторитет. Наши пацаны понимают, кто на самом деле делами рулит. Можешь продолжать строить из себя главного, но банда все равно моя. Рассуди я знаю все твои крючки. Тебе куда выгоднее не конфликтовать со мной.
А
С денег процент твой. Дела мне.
Только без борзости, уступчиво затянул Лукьяныч. Характером он был слаб, но до последнего не хотел показывать этого перед недавней «пешкой».
Хоть рыжий толстяк и продолжал внешне оставаться лидером, дела фактически перешли к Владу. Все это ощущали, но никто не решался озвучить.
Влад уверенно растил авторитет в краях преступного мира. Решимость и совсем неожиданная в нем жестокость сделали свое дело. Скоро имя Лукьяныча стало второстепенным в тени малолетнего «Адвоката». Исправив дисциплину, Влад поправил дела всей банды. При Лукьяныче многие позволяли себе увиливать от понятий, но теперь все знали, что перед Адвокатом можно заплатить только головой.
Жить такой жизнью было страшно. Постоянно приходилось утаивать свой настоящий возраст. Многое требовалось скрывать, прятаться в тенях и подворотнях. Временами Влад скучал по родной деревне, но каждый раз вместе с милыми школьными воспоминаниями невольно вспоминался и родной дом, и опустевшая соседская изба, и черный лес, неугомонно бушующий по ночам. Влад старался не думать об этом. Но чем рискованнее становились вылазки, тем чаще душу нагнетали воспоминания.
Новая ОПГ обосновалась в городе. Требовалось объяснить, кто здесь главный. Собрали рэкетиров и выехали на квартиру. Вечер холодно. Изо рта клубится дым. Монтировками отжимают входную дверь. У ребят в руках все, что попадется от самодельных кастетов до обрезов. Слышно только шумное дыхание новенького рэкетира, для которого эта вылазка была первой.
Влад обнаружил себя с металлическим светильником в руке. Комната была разгромлена. Человек перед ним почти полз по грязному ковру, но Влад его не отпускал. Словно в забытии. Из коротко остриженной головы вытекала кровь. На руках была кровь почти черная. Глаза Влада светились. Лукьяныч вцепился в его локти:
Добьешь нам хуже будет! Мы все сделали уходим.
Толстяка он не слушал. Остановить себя в ту минуту было невозможно. Жаркий запах крови и исступленное желание большего, большей власти над почерневшей душой.
В машине Влад не мог вспомнить, убил он того человека или нет. Это убийство грозило бы им проблемами. Требовалось только припугнуть. Перед глазами стояла картина размозженного черепа.
Снова мертвяк, как во сне проговорил он.
Да не мертвый он остался, отмахнулся один из банды. Это был тот самый новичок, ровесник Влада как оказалось, еще более жестокий на расправы, но совсем не жадный до власти.
Ты чего такой веселый, Афоня? скрежетнул Лукьяныч.
Так все ровно же прошло! весело воскликнул рэкетир.
Как сильно человеческая душа способна кричать! Влад наблюдал это постоянно. Как люди, чьи глаза еще вчера светились наглой самоуверенностью, сегодня ползают у ног, выдирают из себя вопли. И все деньги деньги и авторитет. Ради них они готовы так рисковать. И он такой же.
Неспособный к сочувствию. Влад хотел все по-другому, но все как-то не выходило. Азарт и желание заполучить больше, съесть любого, только бы иметь власть над ним они мешали ему стать человеком, которым он хотел быть. Все кругом слишком стремительно и безумно. Годы в этом безумии пролетали незаметно.
Едем в Петербург, объявил Влад после очередного дела.
Зачем еще? засомневались остальные.
Эта дыра себя исчерпала, здесь больше нечего ловить. Едем в Петербург. Там вертятся настоящие деньги.
Перед отъездом Влад наспех черкнул письмо к матери и отправил смятый конверт в родную деревню.
Поезд отправлялся через десять минут. На перроне было холодно, земля скрипела под тонкой коркой льда и подтаявшего снега. Влад прикурил от зажигалки Лукьяныча и жадно вдохнул дым. Стояли втроем Влад, Лукьяныч и Афоня. Ехать в Петербург решились далеко не все, и вместе с отъездом ряды банды заметно обеднели. Вечерний перрон был безлюден. Многие уже вошли в поезд, и вместо людских голосов кругом стучали только колеса поездов дальнего следования.
Все сказочки травишь, стрекотал смехом Лукьяныч.
Отношения между ними давно переросли в панибратские. Трусливый Лукьяныч выбрал безопасную стратегию держаться в тени напарника, который разрушительной силой летел вперед по криминальным сводкам.
Не мороси, шутливо огрызнулся на него Влад. Так вот, язычники. У нас в деревне много сказок про них травили. Мол, сидят где-то в лесах еще дикие удмуртские язычники, которые крещению не поддались и от революции скрылись. Детям-то, конечно, это все как байки с волшебниками давалось, а на деле-то, на деле лес тот и вправду огромный. А что там никто не знает даже люди там пропадали.
Лес как лес, кряхтел рыжий толстяк.
Ну и сказки у вас были, Афоня с интересом участвовал в разговоре. Несмотря на совсем небольшую разницу в возрасте, он считал Влада старшим и куда более опытным товарищем. А у нас в городе такого не было.
То-то вам и не понять, засмеялся Влад. Вон, старый пес только смеется надо мной.
Ну а какой еще вор мне сказку расскажет! подхватил Лукьяныч. Ты, наверное, и жмуриков убаюкиваешь, когда Афонька их в пакет заматывает.
Скудно с тобой, Лукьяныч. Вон, Афонька хоть новая душа. Молодняк.
Не сильно он тебя моложе.
Зато талантливый какой до шантажа и крепкого удара. Азартный расчет миром правит. А пойдет-то далеко! Вон, погляди, как улыбается. Далеко пойдешь, Афанасий?
Пойду, Афоня смутился от их подстреканий.
Молодой рэкетир очень веселил Влада. Всегда улыбчивый и веселый, Афоня совсем не походил на человека, способного без малейшего содрогания руки замотать в пакет мертвое тело, забитое им же полчаса назад. Он был совсем мальчик светленький и легкий на подъем, любил покутить и ко всем в банде обращался на «вы». Влад посмеивался над ним, но про себя быстро рассудил такого надо поскорее к себе приближать. Если Лукьяныч не предаст из страха и алчного желания заполучить побольше денег, то этот будет предан по одной только простоте души.
Странный ты человек, Афоня, Влад добродушно хлопнул его по плечу. Выглядишь совсем школьником. Как тебя в эти дела-то занесло?
Да так же, как и вас. От веселой жизни.
И терять тебе нечего?
Совсем нечего. Так вы допытываетесь до меня, что смешно становится. Если сдружится-сработается вот и хорошо будет.
Вот и хорошо будет, вкрадчиво вторил ему Влад.
В плацкарте заждались остальные. Влад не торопился напоследок хотелось подольше подышать морозным воздухом родных краев.
Глава 4. Избранный
I
Южтолэзь, 20 день от первого солнца, 94 год.
Волхвы проводили особые обряды в ночь перед началом дня искупления. Так было принято проводить обряды ночью. Луна считалась сильнейшим проводником в мир духов. Под открытым небом, при серебряном свете ритуальные танцы у главного идола, негромкая музыка кругом стен святилища, внутри которого более просвещенные старые волхвы завершают свой секретный обряд. Среди старейших мудрецов служил и сам Верховный Жрец.
Под окном насвистывали струны древнего инструмента. Тонкие звуки эхом пробивались сквозь слюду, и в каждом струнном ударе рассеивался мягкий запах весны, еще непривычный после беспощадно затянувшейся зимы. Вельф стоял в кругу волхвов. По рукам его, плотно сложенным ладонями друг к другу, разливались струи черных одежд. Тишину обряда нарушал только шорох тяжелых тканей о половицы. Все стояли неподвижно соблюдалось таинство молчания после молитвы. Каждый волхв верил в свой дар слышать голоса предков в эту священную минуту тишины, искусственно созданную десятком таких же волхвов единого круга. Каждый из мудрецов мысленно отпускал все мирское и ступал душой в Верхний мир мог слышать волю духов, говорить с ней, благоговейно внимать ей одной. Не все, конечно, в действительности что-то слышали или сознавали некую волю в своем разуме, но все без исключения убеждали и остальных волхвов, и жителей Тишины, и себя, конечно, в том, что непременно что-то слышали и что-то особенное сознавали. Нечто ведь должно заключаться в этой тишине, во тьме вековечного таинства и в молчании не может это все быть просто так.
Казалось, вот еще совсем немного, маленький шаг, маленький взгляд и еще одно маленькое усилие воли и тогда непременно получится в полной мере отринуть разум, постичь тайну истины так же верно, как сделал это Верховный Жрец.
Благословляю вас, кончился обряд, и Вельф заговорил своим глуховатым голосом, почти шепотом, благословляю вас на благополучное проведение завтрашнего праздника и благословляю с вами весь народ Тишины. На этом наш обряд окончен.
Он кивнул с лицом человека, все про всех уже знающего и вполне этим знанием довольного. Угловатые и грубые черты этого лица тонкой линией разрезала одобрительная улыбка. При виде нее все волхвы становились тоже отчего-то радостными и перенимали непоколебимую уверенность Жреца в торжестве завтрашнего дня искупления и вообще всего учения Тишины, уже сотню лет сохраняющего равновесие всего народа. От взгляда на этого человека у каждого, будь то волхв или обычный охотник, так или иначе происходил необъяснимый внутренний прилив уверенности и оттого вдруг становилось очень радостно.
Вельф черной тенью проходил мимо остальных служащих, обходил ряды волхвов на полянах, благосклонно кивая перед теми, чьи взгляды сталкивались с ним. Едва получив мгновение его внимания, волхвы тут же начинали светиться радостным воодушевлением, а Вельф тем временем быстро шел дальше по мокрому снегу, педантично подбирая длинные волны черного одеяния уж очень на улице было холодно и мокро.
Наконец спасение от бесконечных обрядов затопленная печь и возможность отдохнуть вдалеке от глупых взглядов, искрящих фанатичной преданностью. Вельф жил в крупном двухэтажном доме с резьбой на окнах и громадным представительным крыльцом при входе. Обитель эта и звалась в народе хоромами. Некоторые, кому Жрец доверял особливо, допускались внутрь, но гостить дозволялось лишь на первом этаже в специально отведенных комнатах, в то время как все остальные помещения считались недопустимыми для глаз человека. Там у Вельфа все было устроено по-своему. Там был его дом. Во всей Тишине он один имел право находится наедине с собой, чтобы «постигать таинство истины». А первостепенным средством постижения является умиротворение и безмолвие.
Вельф задумчиво перебирал пальцами по столешнице. Одними ночными службами его работа не заканчивалась. Неприятная обязанность неизменно напоминала о себе каждые три года.
II
С самого рассвета во всех округах гудели праздничные песни. В коридоре, на улице, на верхнем этаже отовсюду слышался топот множества босых ног и взбудораженные оклики детей. Первым, что увидел Федор после пробуждения, был Арий, сидевший на кровати напротив и что-то тихо рассказывающий остальным. Вокруг него собрался целый кружок еще не успев сходить на умывание, все слушали рассказ о назначении весеннего равноденствия. Только Дион все еще крепко спал в дальнем углу комнаты ни песни, ни разговоры не могли разбудить его раньше положенного времени. Не поднимая головы с подушки, Федор прислушался к голосу Ария:
создав единство Тишины, первый Верховный Жрец, Инмар, обратился к голосам духов. Тогда еще он был человек. В те годы наш мир был беззащитен пред внешними врагами красными демонами. Инмар не желал глядеть на то, как проливается в этой борьбе кровь его людей, как бедствуют земли и живет в голоде и страхе народ Тишины, и потому искал защиты древних духов леса. То было непросто духи крепко спали и не слышали Инмара. Они были далеки от людей, озлоблены на мир за столетия гонений, что причиняли им неверные, ага. И тогда взошел Инмар на крутизну и обратился к голосам их вновь. Он клялся в преданности, просил отвернуться навсегда от неверных, но снизойти до праведного народа Тишины. В подтверждение веры им Инмар принес в жертву свое человеческое начало с той минуты он и стал Верховным Жрецом тем существом, что близко к духам более, чем может быть близок человек. Луна окутала его своими крыльями, и тогда Инмар стал первым, кто мог заговорить на ее языке. Его тело оставалось земным, в то время как душа отринула все земное и стала близка к миру Верхнему, и не было для нее пути назад к праздным искушениям и человеческим радостям. Такова ноша каждого Жреца, ага. И тогда предки открыли ему свою истину ведь он был уже не человек, а Жрец. Он стал посланником и рабом их воли взамен на благосклонность к народу Тишины. С того дня, названного потом днем весеннего равноденствия, боги сделались нам друзьями и покровителями, даровали нам землю, что кормит нас. И потому каждые три года в день весеннего равноденствия мы воздаем нашим покровителям свою благодарность в виде избранных посланцев, что отправляются в Верхний мир с дарами, каждые три года повторяя жертву Инмара в троекратном размере.
В коридоре раздался топот.
Вы чаго, спите исшо? Агния влетела в комнату, осветив полусонное пространство звоном колокольчика. Она уже была красиво, по-праздничному, одета в платье с красной юбкой, расшитой затейливыми орнаментами, а непослушные волосы ее были заплетены в две тонкие черные косички. На шее сверкало крупное украшение из серебристых монеток. Лицо Агнии светилось, и смех просвистывал сквозь широкую улыбку.
Дион, подъем! она резко прыгнула на кровать Диона. Мы с Евой были в кухонном домике, там такое готовя!
От Агнии пахло горячим тестом, и запах этот, разлитый по комнате, заставил все вокруг оживиться в веселой утренней суете.