Впрочем, как известно, над ледяным морем видно только вершину айсберга. Корни льдин прорастают под толщу воды. Так же дамы, привыкшие вспыхивать от малейших проказов, сейчас вырядились в безразличие и вели себя, словно едут на шоппинг, прогулку словом, заняться привычным, тем, что не требует вовлечения их эмоциональной стороны.
Когда Джозеф набрал, чтобы сообщить о трагедии, трубку взяла Агата впервые с момента их прощания. Услышав знакомый голос, мистер Рудковски, на удивление, не сбросил звонок. Смерть жены в один миг научила мужчину ценить время с близкими, пусть и теми, кто щедро подсолил его жизнь. Так, сухим и безжизненным голосом, из-за чего миссис Бристоль не сразу узнала звонившего, Джозеф вымолвил:
Здравствуйте. Элеонора скончалась. Похороны в воскресенье. Приезжайте, мужчина умолк, а через пару мгновений добавил: И передайте Катерине. Пожалуйста.
Рудковски куда проще было уведомить тещу, чем передать сообщение лично дочери. Джозеф не хотел даже думать о том, что в разговоре с Катериной он может сломаться, ведь этот жест осушил бы скудные силы семьи.
Агата же не успела вставить и слова. Впрочем, слов и не находилось. Женщина опустила трубку, сползла на кресло и под шокированный взгляд Голдмана застыла в отчаянии.
Моя дочь умерла, прошептала миссис Бристоль, уткнувшись глазами в стену. Рафаэль, ни словом, ни жестом не выдав потрясения, уселся на ручку кресла и крепко прижал невесту к себе.
О жестокости Голдмана слагали легенды, но в этот момент он проникся сочувствием и мучительно думал, что сказать. Мужчина готовился к любой выходке Бристоль, а услышав бессильное: «Как я скажу Катерине?», тотчас вызвался взять этот груз на себя.
Рафаэль прекрасно знал: ненависть за плохие вести перекладывают на гонца. Понимал Голдман и то, что ему уже некуда падать ниже, а вот Агату можно и поберечь.
В тот день мужчина лично поехал забрать Катерину с работы. Рудковски немало удивилась, когда вместо шофера Голдмана невзрачного паренька, что заменял исчезнувшего после бала Бенджи, она увидела за рулем самого Рафаэля.
Какая честь! съязвила девушка. Язвы ее однако давно звучали без злобы, посылаемой некогда Голдману.
Катерина правда старалась с ним подружиться и начать затеяла с приправленных шуткой улыбок они ни к чему не обязывают, но вместе с тем топят лед замерзших сердец. К большому разочарованию Рудковски, в этот раз мужчина не разделил ее радости, но лишь сухо поздоровался и завел авто.
Всю дорогу до дома Рафаэль и Катерина хранили траурное молчание. Атмосфера казалась Рудковски отравленной. Голдман вел с собой внутренний диалог, признаваясь себе же: он боится. Боится передавать тревожную телеграмму, какая, вероятно, растопчет жизнь девушки.
Рафаэль то и дело поглядывал на Катерину через переднее зеркало в попытках выудить подходящий момент. Словно для таких новостей момент этот вовсе имелся и как будто именно он мог смягчить удар. Рудковски, напротив, пыталась доведаться, что могло повлиять на серьезность мужчины. Где же волчьи клыки, норовящие ухватить за живое? Где презрительная улыбка, хозяин которой изобретает новый укор? Вся эта бездейственность казалась девушке странной, но она не желала копать в душу Голдмана. Темнота еще с детства вызывала у Рудковски страх.
Когда машина остановилась у порога дома, Рафаэль понял: молчать больше нельзя. Впервые в жизни стараясь подобрать слова, чтобы не ранить чужие чувства, Голдман тихо сказал:
Катерина, случилось страшное.
Рудковски обрадовалась: наконец выпал шанс поиграть в перебранку метафор!
Не нашли, за что уколоть? девушка засияла от удовольствия, и блеск отмытой машины не мог перекрыть лучей этой улыбки.
Впрочем, стоило Голдману повернуться к Рудковски лицом выражение ее омрачилось. Мужчина выглядел так печально и смотрел с такой болью в глазах, что Катерина невольно вжалась в сиденье.
Твоя мама, она
Девушка округлила глаза, и Рафаэлю стало невыносимо жаль и ее, и себя. Голдман вскинул на плечи ношу посланца и в кои-то веки крушил чью-то жизнь непреднамеренно. Эта мысль заставляла черную душу его извиваться.
Наконец, утирая нос собственной слабости, мужчина сжал кулаки и сказал:
Мне очень жаль, но твоя мать умерла. Завтра утром мы выезжаем на похороны.
Едва прозвучало последнее слово Голдман вырвал ключи из замка зажигания, звучно шлепнул по ручнику и вышел из автомобиля. Пройдя пару шагов, Рафаэль сунул руки в карман и стал, как школьник, раскачиваться на стопе.
Рудковски никогда не видела Голдмана столь растерянным. Не увидела и теперь глаза застелило слезами. Кое-как она доползла до комнаты, заперлась на ключ и не выходила ни на зов Грэйс, ни на просьбы мужчины обсудить время выезда. В конце концов, Рафаэль вежливо попросил девушку не опаздывать, пожелал доброй ночи и ударил себя по лицу, осознав неуместность сказанного.
Катерина не отозвалась. Голова была спрятана между подушками. Рудковски беззвучно рыдала, не ведая, где она и какой сейчас век.
Утром двинулись в путь. Голдман с Агатой сидели сзади, и мужчина то и дело сжимал хрупкую руку невесты в крепкой своей. Катерина ехала на переднем сиденье, не меняя ни позы, ни выражения лица. В отражении зеркала Рафаэль замечал ее искривленные горестью губы, нахмуренный от скорби лоб и намокшие щеки. От осознания того, что Рудковски боролась со всем одна, мужчине делалось больно. Притом он мало что мог поделать.
По пути останавливались лишь однажды для заправки. Никто не просил о перекусах все насытились новостями.
Уже через пятнадцать часов достигли места. Впрочем, Катерина отказывалась в это верить. Дом, обтянутый серостью, не был ее приютом. Ее тот, который девушка сохранила в памяти: с семейными перепалками, шутками друг на другом и въедливым запахом маминой стряпни.
Джозеф встретил путников у порога. Он помог шоферу с сумками и, окинув Голдмана изучающим взглядом, подошел к дочери. Катерина припала к его груди, а когда наступило время пройти в дом, отпрянула и оставила вместо себя на потертой рубашке отца мокрое пятно.
Шофер отнес багаж в гостиную, и мистер Рудковски рассказал, где кому разместиться. Никто ни словом, ни жестом не выдавал напряжения в отношениях. О былых размолвках не шло и речи, словно тысячи ссор и два злосчастных десятилетия стерли резинкой. Кроме того, отчего-то всем думалось: если молчать о проблемах, включая причину приезда, трагедия перестает быть реальной.
Вы, наверное, голодны, ради приличия спросил Джозеф. Там на плите макароны по-флотски.
Блюдо являлось единственным кулинарным шедевром, который умел стряпать мистер Рудковски. Когда Элеонора подолгу отсутствовала к примеру, лежала в больнице с Меланией или раз в десять лет подхватывала простуду, Джозеф, как настоящий вожак, обеспечивал девочек пропитанием. Всегда одним, но при этом не менее вкусном, чем в первый раз.
Гости вежливо отказались, хотя Катерине абсурдная мысль в их обстоятельствах подумалось: они многое упускают.
Пап, а где Мелания?
Девушку смущал факт, что сестры нигде не было. Обычно именно Мелани встречала Рудковски у порога. Малышка сбивала сестренку с ног, засыпая вопросами, а после весь день неотступно следовала за Катериной. Впрочем, так ли много обычного в их приезде?
Играет за домом, отрезал Джозеф, и дочь, кивнув, поспешила на выход. Катерина! крикнул мужчина вдогонку. С тех пор как Мелания не сказала ни слова. Ничего от нее не добиться. Едва соглашается есть.
Сердце девушки сжалось. Она уже взрослая, и ей легче встретить боль, но малышка Нужно скорее ее отыскать.
Мелания сидела в куче песка, рассыпанной у гаража, и с усердием лепила из него фигурки. Она не поднимала головки, и Рудковски осторожно, чтобы не напугать сестру, подошла ближе. Девушка понимала: Мелания заметила гостью, но продолжает настырно игнорировать ее присутствие. Тогда Катерина присела рядом и взяла малышку за руку.
Ручка Мелани теперь не была такой крохотной, как в те дни, когда девушки виделись в последний раз. Рудковски нежно сжала запястье сестры и тихо сказала:
Привет, малыш.
Мелания не ответила. Она даже не сделала вид, будто услышала зов. Катерина смутилась, но тут же решила: может, девочке просто надо привыкнуть?
Уже через пару минут малышка аккуратно сложила формочки для фигурок в корзину, а после с жестокостью, поразившей Рудковски, разбила поделки и пошла прочь.
Мелани! окликнула сестру девушка. Малышка не остановилась, но Катерина не думала отступать. Мелания, куда ты бежишь? Пожалуйста, подожди меня.
Сестренка немного замедлила шаг, однако все еще продолжала идти. Рудковски, давая девочке фору, плелась позади и аккуратно выуживала, что у бедняжки кроме очевидного произошло.
Внезапно Мелания развернулась, и взгляд ее напомнил оный у куклы из фильма ужасов. Катерину бросило в дрожь.
Ты меня бросила, отчеканила Мелани каждое слово, добавляя в тон ноты зловещности. И мама меня бросила. Вы все меня бросили.
Рудковски не знала, что и сказать. К ее ужасу оказалось: Мелания не просто выросла, но смекает больше, чем положено в ее возрасте. Уберечь девочку от трагедии вряд ли получится.
Но, малыш, никто тебя не бросал.
Катерина присела. От глаз ее, как от глади воды, отражался мерцающий блик. Мелания, на редкость чуткий ребенок, явственно различила чувства сестры и сама вслед за ней поджала губу. Через пару мгновений гидрант накопленных слез было не остановить.
Рудковски, не вставая с корточек, поманила малышку к себе, и та, заключенная в объятья ангела, впервые за долгое время нашла укрытие. Сестры просидели, не меняя поз, до тех пор, пока каждая не успокоилась. Затем старшая ухватила малышку за плечи и прошептала, что любит и будет любить ее несмотря ни на что. Заявление, верно, чуть успокоило Мелани она вытерла слезы и, покормленная верой, покивала в ответ.
Наконец Катерина взяла сестру за руку, и они неспешно пошли домой. С каждым шагом Рудковски все четче осознавала будущее: теперь на нее накинули мантию нового обязательства. С этих пор девушке должно играть роли матери и наставника, друга и сторожа, берегущего счастье сестры.
В доме естественным образом правила мертвая тишина. Даже если не знать о природе семейного горя, можно было легко о нем догадаться. Притом тело хозяйки лежало не дома, и Катерина никак не могла решить: рада она, что не наблюдает зрелища, или страдает о том, что не видит мать?
Уговорами девушка убедила сестренку поесть, для чего, подавая пример, ей пришлось запихнуть пару вилок и в свое отвергающее пищу горло. Глядя за тем, как Мелания с пустым взглядом ковыряет тарелку, Катерина прочувствовала разом всю силу, с которой она переживает за эту малышку. Сестре не довелось провести с матерью и восьми лет. Она не узнала всей доброты материнской души, а через время и вовсе о ней забудет.
Сочувствие захлестнуло Рудковски по голову. Посторонний бы удивился таким чувствам девушки, ведь для людей она оставалась лишь ледяной глыбой. Однако переживание за других отнюдь не было Катерине чуждо. В капиллярах Рудковски всегда протекал ручей сострадания, но, боясь злоумышленного на него покушения, девушка огородила поток железным забором. Отныне никто не мог посягнуть на курорт без разрешения владелицы.
Агата и Рафаэль находились вне дома. Катерина их не осуждала невыносимо оставаться в месте, где недавно погасла душа. Девушка и сама не знала, как ей быть: предаться воспоминаниям, бродя из комнаты в комнату, и тем самым резать себя без наркоза; схватить под руки сестренку и бежать подальше от дома и боли, с которой она еще в духе считаться?
Все это время Рудковски по-прежнему оставалась холодной и сильной, одновременно понимая: плотину страданий прорвет при виде ушедшей матери. Вернее, того, что осталось от женщины, некогда ее растившей.
Катерине так хотелось надеяться: мать не под тяжелой крышкой, а рядом в воздухе, что девушка то и дело оглядывалась по сторонам. Рудковски не верила в эзотерику, но при этом жадно хвала любые сигналы о присутствии в доме потустороннего.
Гуляя чуть позже с Меланией, Катерина окончательно убедилась: девочка выросла. И причина крылась не в том, что, пойдя в первый класс, сестра перестала коверкать звуки. Повлиял ли период в полтора года или событие, произошедшее полтора дня назад, но на беспечном лице малышки не осталось намека на ветреность. Выражение ее исказило серьезностью девочка не поднимала глаз и тушила всякую искру эмоций.
Замечая резкие перемены сестренки, Рудковски покрывалась дрожью. К горлу подступал комок от утраченного вместе времени, но Катерина держалась.
Сестры вернулись домой поздно вечером. В доме не спали, но знакомство Агаты и внучки решили отсрочить. Не каждый взрослый мог справиться со случившимся потрясением подвергать же испытанию малышку виделось бесчеловечным.
На счастье, если суждение о нем не являлось абсурдным, Мелании было совсем безразлично, кто эти взрослые люди и почему они здесь. Малышка лениво забралась в кровать, а сестра с материнской нежностью укрыла ее одеялом.
Рудковски ждала, пока Мелани не уснет, полагая: той в темноте будет страшно. Через полчаса или час чувство времени стерлось девочке стало жалко сестренку, и она притворилась, что дремлет. Тогда Катерина на цыпочках прошла в спальню и пролежала всю ночь не смыкая глаз.
Девушке не стало легче ни после прогулки, ни от разговоров со старшими, однако компания уберегала Рудковски от боли. Теперь же, оставшись одна, Катерина впала в отчаяние. От эмоций бежать было некуда поверх падало одиночество. Весь день девушка проявляла заботу о Мелани, да только кто позаботится о ней самой?
Рудковски не верила в Господа, но молилась: о том, чтобы самостоятельно оставаться сильной, но и о том, чтобы ее обняли, пригрели, жалели, терпели потоки слез. При этом всем Катерина знала: взрослым сейчас ни на йоту не проще вряд ли стоит их обвинять в безучастности. В конце концов, удавалось же ей всю жизнь полагаться на саму себя, пребывать в одиночестве, справляться своими силами. Зачем что-то менять в двадцать два?
* * *
В двенадцать часов воскресенья приехали в церковь. Людей собралось не менее сотни при жизни Элеонора снискала себе обожание. Все пришедшие плакали, семьи Рудковски и Бристоль выглядели удрученно. Они не спали почти двое суток, и под глазами каждого красовался бушующий океан печали.
Катерина не замечала, с какой силой она сжимала запястье Мелании, до тех пор, пока девочка не начала извиваться от боли. Рудковски извинилась, разжала кулак и с грустью признала: чуть что ей не на кого опереться.
Священник отпел покойную, и люди по очереди подходили с ней попрощаться. Катерине страшно хотелось поцеловать мать и обняться с ней, но в той же степени ей было жутко смотреть на лежащее в древе тело.
Они подошли втроем: Рудковски, отец и сестренка. Семья черпала силы друг в друге, но троица вряд ли являла собой ту крепость, которая уберегла бы семью от нашествия боли.
Глядя на то, что осталось от Элеоноры, Джозеф мысленно благодарил себя слава Богу, он не допустил девочек к матери раньше. Женщина выглядела просто чудовищно, и дело не в том, что сияющая душа покинула тело, оставив его без света. Миссис Рудковски смотрелась не лучше в дни после инсульта, да и вообще находилась в беспамятстве много ли в том красоты?