В то же время возникла проблема, что делать с шофером Голдмана. Паренек добрую половину году притирался к хозяевам и успел вписаться в семью, как пазл в мозаику. Посовещавшись, Рафаэль, Агата и Катерина решили: можно проверить, как юноши отыграют в команде. Сработаются хорошо, у семьи в гараже два авто. Не поладят неплохо. Где это видано, чтобы супруги сидели по разным машинам?
Продолжал посещать дворец Бристоль и Чарли. Иной раз, спотыкаясь о Бенджи, Кьют смотрел на приятеля без попыток напомнить о распрях из прошлого. Уильямс сам не хотел баламутить осевшее и беззлобно приветствовал бывшего друга.
* * *
За два дня до свадьбы в Геттинберг вновь приехала обожаемая всеми малышка. Правда, в этот раз с ней прицепом тащился по случаю праздника мистер Рудковски.
Джозеф, мы с Рафаэлем очень признательны за твой визит, искренне заявляла Агата. К торжеству она предложила мужчине пошить костюм на заказ. Джозеф вежливо отказался.
Катерина радовалась приезду семьи как дитя. Если не считать время с сестренкой летом, то был первый раз с похорон, когда Рудковски светилась.
В тот же день девушка убедила семейство пройтись по городу благо, ноябрь в Геттинберге по теплу походил на причесанный ветром июнь. Семья праздно шаталась по желто-красному парку, по извилистым улочкам города, и Мелания ежечасно просила купить ей то сладкую вату, то иного врага желудка.
Катерина не без тоски замечала, что под руку с семьей ей гуляется слаще. С тем же чувством девушка признавала: компании не хватает присутствия матери. И хотя семья говорила на языке перебранок, это были ближайшие люди Рудковски. О других она не мечтала.
Джозеф, глядя на покой города, вспоминал, как провел здесь несчастные годы юности. Он вставал раньше солнца и отправлялся работать возвращаясь в ночи, справлялся по дому. В свой единственный выходной третье воскресенье месяца юноша бегал на свидания с Элеонорой. Только в этот день парня радовал факт: он проснулся.
Вечером семья встретилась с Чарли. Девушка показала отцу «того парня», о котором, словно назло, не смолкала Агата. Еще во дворце Джозеф пытался устроить Рудковски допрос, на что та отмахнулась, уверив мужчину: парень ей просто друг.
На свидании их Кьют заставил отца Катерины смутиться. Джозеф не доверял «шутникам», и с опаской за дочь искал в нем подвох. Однако стоило Чарли с его неоспоримой харизмой и умением нравиться разговориться мужчина смягчился. «Ну, болтает и что? Может, дочь хоть от скуки с ним не помрет».
* * *
В день свадьбы Рудковски проснулась рано. Впрочем, если вместо сна хватать отрезки дремы, то и пробуждаться от них не приходится. Катерине не особо спалось, ведь теперь, пусть формально, но она породнится с Рафаэлем. И от этого осознания в душе девушки зрел протест.
Вместе с тем Рудковски решила, что слишком поздно о чем-либо сокрушаться и уж точно не стоит в праздничный день досаждать гостям кислой миной. Катерина поднялась с кровати и, хотя было еще темно, начала приводить себя в порядок.
Агата проснулась не сильно позже, на что девушке намекнул топот в соседней комнате. Вскоре явятся парикмахеры и визажисты отлежаться в день собственной свадьбы не получится.
Катерина спустилась в комнату Грэйс и, постучавшись, услышала: «Я не сплю». Рудковски безмерно ценила Тейлор за то, что она нередко в ущерб себе всегда находила время для Катерины и, что важнее, всегда знала, чем помочь.
Грэйс сидела у окна, такого же маленького, как и все ее тело. Она обернулась, когда Катерина вошла, и поздоровалась с девушкой взглядом, с каким банкир расстается со своим состоянием, полным сожаления. Работница не признавалась, но она страшно переживала за перемены, гонимые свадьбой. Тейлор уже сколько лет работала на одну только миссис Бристоль, заботу о Катерине служанка называла дружбой и вдруг теперь она станет рабыней еще одного хозяина. Чтобы себя добить, Грэйс вспоминала истории о владельцах-мужчинах. От этих картин на душе ее становилось тучнее.
Ах, как счастливо ей жилось с миссис Бристоль! Ну зачем переменам просачиваться в нашу жизнь, будто та дырявое сито и ни на что, кроме боли, не годна?
Грэйс, ты в порядке? спросила у девушки Катерина, забывшись: она пришла за прической и платьем. Грэйс же словно неделями ждала вопрос и, услышав его, залпом выпалила все тревоги.
Моя милая Грэйс, Рудковски бросилась на служанку с объятиями. Какая ты глупышка! Я остаюсь с тобой и, поверь, никому не дам над тобой потешаться.
Тейлор страшно растрогали заявления подруги. По работнице было видно: она не ждала (и не позволяла себе ожидать) таких слов, и те укрыли служанку, будто бархатным покрывалом. На минуту Грэйс дала волю слезам, а затем так же резко, как им предалась, от них отмахнулась:
Хорошо, Катерина, давай мы тебя нарядим, Тейлор стукнула себя по коленям и поднялась со стула, намекая на полную боевую готовность.
Рудковски, довольная, подскочила, а затем, чуть замедляясь, о чем-то подумав, протянула многозначительное: «Грэ-э-эйс». Девушка вопросительно покивала тощим черепом, и Катерина с улыбкой объяснила:
А давай-ка мы нарядим и тебя.
Тейлор столько времени служила кому попало, так много лет помогала Агате, что Рудковски казалось естественным и справедливым дать служанке возможность нарядиться сначала самой. Катерина подумала: за все ее двадцать девять Грэйс обязана была хоть однажды поставить на первое место себя и лишь затем помочь остальным.
Сама Тейлор о таком даже не помышляла и продолжила упираться, прежде чем Катерина, со свойственным ей напором, склонила девушку к примерке и макияжу.
Но, Катерина, как я буду в этом она указала на платье, которое девушка притащила из собственных закромов, готовить завтрак, стирать?
Возьмешь на один выходной больше, отмахивалась от возражений Рудковски. Ты заслужила отгулов на годы вперед, а нам полезно поголодать перед пиром на свадьбе.
Катерина отбивала возражения Тейлор, как теннисист отбивает ракеткой поданный ему мяч. Грэйс согласилась: контратаки подруги звучат убедительно, и уступила.
Рудковски затратила целый час, чтобы уговорить работницу надеть открытое платье. Наряд оголял все «что надо», а «что не надо» делал мистически привлекательным. Тейлор как могла сопротивлялась выбранному гардеробу, тот скорей походил на его отсутствие но Катерина упрямым мулом стояла на своем. Она убеждала Грэйс: «Ты обязана предстать на публике во всеоружии». Сколько можно прятаться в норке и оставаться мышью серой, как цвет ее застенчивых глаз?
Это желание желание выставить напоказ остальных было для Рудковски в диковинку. Всю свою жизнь девушка строила так, чтобы зритель крутился вокруг ее персоны. Однако после событий весны, которые дали понять, что поистине важно и наградили ее безразличием до всего остального, Рудковски случайно узнала: ей все равно, что о ней подумают люди. Она одевалась, как раньше, с комфортом, но с равнодушием до того, что о ней скажут.
На свадьбу Катерина потребовала пошить костюм, вместо того чтобы нарядиться в фигурное платье. Она не без хохота над собой вспомнила: «девочкины наряды» вошли в ее гардероб лишь с приездом в Геттинберг. До этого она всю жизнь, за исключением праздников, щеголяла в кофтах и джинсах, а впечатление силилась произвести улыбкой и игривым взглядом.
Рудковски не прочь была заявиться и «в чем попало», что на языке миссис Бристоль значил почти любой ее гардероб. Речь шла об одеждах, какие тесно томились в платяном шкафу девушки и либо уже надевались, либо попросту заставляли глаз Агаты кровить.
Ни юбкой больше, выкрикнула Рудковски, когда Агата наспех набирала мсье Бушону. Так, вопреки возражениям бабушки, Катерина выиграла бой за костюм.
Мсье Бушон вне всяких сомнений блистал талантом. Даже брючный костюм, который в голове миссис Бристоль представлял собой одежду исключительно для мужчин, объял Катерину, как вторая кожа. Наряд не только не выглядел на Рудковски вульгарным он сидел на ней так, словно ничто другое не село бы лучше. Этот факт страшно обрадовал девушку, а Агате позволил облегченно вздохнуть никаких сюрпризов и происшествий.
К десяти утра машины подъехали к церкви. По непонятным для Катерины законам, Бристоль и Голдман решили венчаться. У собора семью уже караулил отряд журналистов и пару десятков зевак, какие должны были многократно размножиться в следующие часы и минуты.
Рудковски с сестренкой и папой держались поодаль. Джозеф не желал красоваться на публике, Катерина вынуждать его злиться или бурчать. Что до Грэйс, служанка молила остаться дома, но Рудковски умела убеждать (или, скорей, упрашивать). И теперь, пока Тейлор страдала в бесстыдном платье, девушка мысленно отрезвляла ее: «Успокойся, расслабься». К сожалению, о том, что сама она нежится в удобных брюках, Катерина забывала.
Во время самой церемонии Рудковски стало физически плохо. Она едва не упала в обморок и подумала, что на это сказала бы мама. Вероятно, «в церкви плохеет только исчадиям ада». Элеонора всегда упрекала дочь в нежелании верить в Бога.
Решившись искать спасения снаружи, девушка вышла на улицу и стала смотреть, на что ей опереться. Заметив в сторонке скучающих Тейлор и Бенджи, Катерина неспешно, но с радостью избежать одиночества поковыляла к ним.
Пока Рудковски шла, она успевала шутить про себя беззлобные шутки. Ее забавляло, как Грэйс безуспешно пытается скрыть дискомфорт. В то же время девушку не покидало зудящее чувство может не стоило так издеваться над Тейлор, даже если и действуя из благих побуждений?
Бенджамин же, завидев, как Катерина выходит из церкви, резво примкнул поближе к служанке. Он все хотел взбудоражить в Рудковски жгучую ревность, однако надежды его упорхнули с вопросом: «Не видели Чарли?» Уильямс тотчас обреченно отпрянул от и без того пристыженной бедняги.
Эй, я вас спрашиваю: вы не видели Чарли? Он говорил, что будет позже, но не настолько же. Черт, я всегда говорила: не имеешь друзей подружись хотя бы со временем. Вдруг в этом причина, Катерина нахмурилась и развела руками на взгляды Тейлор и Бенджи. А что? Мне помогает, она присела на лавку, стоявшую справа от них.
Через двадцать минут, пока в церкви еще отдавали дань браку, Кьют добрался до места. Он по обычаю шел пешком «на такси разъезжают богатеи да лодыри» и сейчас с нескрываемой одышкой остановился у входа.
Даже тот факт, что минуту спустя Чарли вручил Катерине букет сорванных с клумбы тюльпанов, не уменьшил масштаба обиды. Недовольная, Рудковски кисло скривилась губами и процедила:
Спасибо, Чарли, очень милые не-пионы, девушка намекала: Кьют пожадничал (или поленился?) отыскать единственные цветы, милые ее глазу.
Парень усмехнулся, покачал головой и посмотрел на второй такой же букет:
Надеюсь, миссис Бристоль не питает к тюльпанам неприязнь.
Кьюта редко когда задевали язвы Рудковски, а после апрельских событий он вообще позволял Катерине входить в его душу, не разуваясь. Чарли считал: так он помогает подруге выпрыскивать боль, и твердил себе: «Эти выходки временны. Час придет, и все станет как прежде». Правда, что означало «как прежде» Кьют представить не мог.
Торжество проходило в центральном парке, и едва Бог окрестил брак законным, перебрались туда. На газоне стояли десятки шатров и палаток. Во-первых, смотреть на них было приятно: они напоминали плывущие по траве облака. Во-вторых, какими бы теплом ни гордились ноябрьские дни Геттинберга, вечерами холодало, и горожане спешили укрыться в меха и кожу. А поскольку многие дамы да и кавалеры желали продлить моменты в шелках, пристанищем стали как раз палатки. Миссис Бристоль называла эти укрытия заботой о гостях.
Шатры досаждали одной лишь Катерине. Впрочем, девушка целый день только искала, к чему придраться. Причиной агрессии являлся сам факт брака бабушки. Это значило: отношениям Бристоль и Голдмана теперь нет обратного хода. И хотя за последние месяцы Рафаэль совершил немало достойных поступков, Рудковски о них забывала. Как случается, когда на душе неспокойно, девушка думала лишь о том, за что бы еще Голдмана ненавидеть.
* * *
Организация свадьбы оправдала все ожидания. Агата планировала сделать праздник красивым и громким, но не настолько, чтобы оскорбить трагедию из апреля. Рафаэль же стремился разрекламировать свою личность. При таких обстоятельствах брак с «королевой Геттинберга» огласка была очень кстати.
Сам Голдман, насколько знала миссис Бристоль, муж ее не особенно распространялся о прошлом происходил из далеких краев. Это условие тоже нагнало на Катерину тревогу. Где пара будет жить, поженившись? Что, если Рафаэль вздумает забрать Агату с собой? Женщина Рудковски не сомневалась уедет за ним. Но на кого она бросит дом и работу? Внучка ее не готова принять ответственность на себя.
Впрочем, этот вопрос можно решить чуть попозже. Сейчас Катерина имела полное право отплясывать вместе с толпой. Беда крылась в том, что настрой ее оставался негодным, и девушка продолжала сидеть в одной из палаток, лениво крутя ничем не заполненный тонкий бокал.
Чарли нашел ее ровно такой же одинокой, задумчивой, невеселой. Парень, верно, и рад бы признать, до чего он устал стараться сделать подругу счастливой. Но Кьют стыдился того, что ему тяжело лишь от этих попыток, тогда как сама Катерина борется с настоящей трагедией.
Стыд не давал Чарли сдаться без боя, но при этом он ощущал себя слабаком. В надежде хоть немного утешиться и оправдать себя, Кьют подумал страшное: «А вдруг Катерине и правда плевать на смерть матери? Что, если девушке чужды те проявления жалости, на которые падка людская душа?»
Мысли вогнали парня в морозный ужас. Чарли не знал, что хуже: подозрения, возникшие у него в голове, или условия, при каких догадка окажется правдой. На счастье, девушка очень быстро избавила Кьюта от авторских домыслов. На беду, юноша тут же принялся корить себя.
Чарли, мне так тяжело, с пустым голосом (и поверить ей было непросто) прошептала Рудковски. Она продолжала смотреть на бокал, а слова выходили будто отдельно от автора. Мама умерла, но с ней похоронили словно и всю мою жизнь.
Признание девушки Чарли, по меньшей мере, поразило. Он успел заметить: Катерина редко стремилась вывернуть душу наружу. Куда чаще девушка, сообщая новость как факт, просто ставила кого надо в известность и изящно уклонялась от подробностей повествования.
Сейчас же Рудковски пошла напролом. Кьют, застигнутый действом врасплох, опешил настолько, что лишился слов и мучительно думал, как бы ее утешить. Катерина однако не слишком ждала утешений. Все, о чем просила девушка, чуткие уши и платочек для слез.
Ты знаешь, Чарли, мы никогда не были слишком близки, продолжала Рудковски, но не слова обливали кипящим раствором Кьюта. В душе парня полыхали кострища от той погасшей искры, без которой девушка говорила. Мы с папой любили поспорить, и стоило нам дойти до войны, мама вмешивалась со своей миротворческой миссией.
Помню, она всегда как-то глупо шутила. Так глупо, что от нелепости становилось смешно. Мы хохотали часами, а под конец не могли вспомнить, откуда вообще эта глупость взялась.