Уилл Хилл
После пожара
(Народная песня)И болтливому лжецу,И ночному ездоку,Лоботрясу, подлецу,Записному игрокуТак скажи: за все грехиЖдет их Божья кара!
AFTER THE FIRE
by Will Hill
Copyright © Will Hill, 2017
Illustrations copyright © Karmen Loh
Authors photo © by Gary Doak
© Н. Сечкина, перевод на русский язык, 2022
© Издание, оформление. Popcorn Books, 2022
Я мчусь через двор из глаз текут слезы, сердце бешено стучит в груди. От грохота выстрелов едва не лопаются барабанные перепонки, я слышу на самом деле слышу свист пуль, низкий, протяжный гул, напоминающий жужжание насекомых в ускоренной записи, однако я не сбавляю скорость и не меняю направления. Часовня полыхает, и огонь уже не потушить крыша объята ревущим пламенем, от нее в небо поднимается грибовидный столб черного дыма; усиленный динамиками голос федерала разносится по всей Базе, на оглушительной громкости повторяя один и тот же приказ: «БРОСАЙТЕ ОРУЖИЕ, ПОДНИМИТЕ РУКИ И МЕДЛЕННО ИДИТЕ ВПЕРЕД!» Его никто не слушает, ни другие федералы, ни уж это точно кто-либо из моих Братьев и Сестер.
Издалека, от главных ворот, в мою сторону с рокотом ползет танк сминает тонкую проволочную сетку, взрыхляет сухую пустынную почву. Сквозь тарахтение моторов и нескончаемую пальбу я различаю стоны боли и крики о помощи, но велю себе двигаться дальше: мой взгляд устремлен на деревянные постройки в западной части Базы.
Обо что-то спотыкаюсь. Ноги заплетаются, я распластываюсь на потрескавшемся асфальте. От удара плечом о землю меня пронзает дикая боль, но я стискиваю зубы, встаю и оглядываюсь: на что же я налетела?
Элис лежит на спине, прижимая руки к животу. Рубашка вся красная, вокруг на земле лужа крови; невозможно, чтобы столько крови вытекло из одного человека. Тем не менее Элис еще жива. Взор затуманен, однако ее глаза находят мои. Нет сил описать то выражение, с которым она на меня смотрит. В ее взгляде сквозит боль, чудовищная боль, шок, страх и что-то вроде недоумения, словно Элис пытается понять, как вообще так вышло.
Я держу зрительный контакт. Мне хочется остаться с Элис, быть с ней и говорить, что все будет хорошо, что она поправится, но все совсем не хорошо, все ужасно, и я сознаю, хоть и не разбираюсь в огнестрельных ранах, что Элис уже не поправится. Я почти не сомневаюсь, что она при смерти.
Я гляжу на нее, теряя драгоценные секунды та часть моего мозга, которую еще не отшибло, в панике сигнализирует мне об этом, потом разворачиваюсь и бегу к западным баракам. Глаза Элис расширяются, но гнева в них нет. Кажется, она понимает, что я должна сделать. Во всяком случае, так я себе говорю.
Из клубов дыма появляется фигура, я резко торможу и вскидываю ладони, однако выясняется, что это не боец из отряда федералов эти вооружены, экипированы черными шлемами и защитными очками, а Эймос. Глаза у него воспаленные и опухшие, одна рука безвольно повисла, в другой, здоровой, пляшет пистолет.
Где отец Джон? хриплым, надтреснутым голосом спрашивает он. Ты его видела?
Я качаю головой и пытаюсь прошмыгнуть сбоку, но он хватает меня за предплечье и притягивает к себе.
Где он? Где Пророк? скрежещет Эймос.
Не знаю! кричу я, ведь танк уже во дворе, перестрелка усилилась, а пожар стремительно перекидывается с одной постройки на другую.
Я изо всех сил толкаю Эймоса, он отшатывается и нацеливает на меня пистолет, но я не стою на месте. За моей спиной слышатся выстрелы, однако ни один из них не достигает цели, и вот я уже скрываюсь за завесой дыма.
В тот же миг становится трудно дышать; я зажимаю ладонью рот и нос, но густой ядовитый дым просачивается между пальцев и я начинаю кашлять. На бегу я повсюду замечаю поверженные тела моих Братьев и Сестер, темные фигуры, которые мне приходится огибать то слева, то справа. Некоторые еще шевелятся пытаются ползти или дергаются, точно в припадке, но таких мало. Большинство лежат недвижно.
Передо мной выступают из мглы западные бараки, их стены и плоские крыши увиты клубами едкого дыма. Сзади безостановочно гремят выстрелы, и пуль, рассекающих воздух, так много, что мной владеет уверенность: рано или поздно неизбежное случится. Но главное для меня успеть отпереть двери, а остальное неважно. Совсем неважно.
Я кое-как продираюсь сквозь самую гущу дыма и двигаюсь к ближайшему бараку, на ходу вытаскивая из кармана мастер-ключ. Хватаю висячий замок, слышу какое-то шипение и долю секунды не могу сообразить, что произошло, пока внутри меня не взрывается боль. Пытаюсь отдернуть руку, и почти вся кожа на моей ладони остается приваренной к металлу замка. Я падаю на колени, прижимая изувеченную левую кисть к животу, с губ срывается воистину нечеловеческий вопль. Она захлестывает меня. Она это боль. Кажется, будто руку держат в банке с кислотой, и, пока сознание силится осмыслить эту пытку, все остальное отступает на задний план: вонь дыма, жар огня, треск выстрелов. Со всех сторон наползает серый туман; он словно бы гасит остроту восприятия моих органов чувств. А потом я ощущаю толчок в спину, лечу вверх тормашками и оказываюсь на земле.
Надо мной стоит один из федералов: лицо скрыто за маской, зияющее дуло пистолета смотрит мне в переносицу.
Руки подними, чтобы видны были! Голос явно мужской. Покажи руки!
Я поднимаю над головой дрожащие ладони.
Пожалуйста, сиплю я. Там дети. В бараках дети. Прошу вас.
Заткнись! рычит он. Ни звука!
Прошу, повторяю я. Они там, в бараках. Вы должны им помочь.
Федерал окидывает взглядом строения. Меня мутит, кружится голова, и я чувствую, что от боли, полыхающей в кисти, вот-вот потеряю сознание, но заставляю себя не закрывать глаза, заставляю слабеющий разум сосредоточиться на темной фигуре, что нависает надо мной.
Замки, шепчу я и протягиваю солдату мастер-ключ. Пожалуйста
Силы мне изменяют. Федерал смотрит на бараки. Затем на меня. И снова на бараки.
Вот дерьмо! восклицает он, выхватывает у меня ключ и поворачивается к двери. На моих глазах он берет замок обтянутой перчаткой рукой, вставляет ключ в замочную скважину, и на какое-то жуткое мгновение я задаюсь вопросом: а вдруг все это лишь напрасная трата времени, вдруг есть замки, которые нельзя отпереть даже мастер-ключом? Но вот цилиндрик повернулся, и замок с щелчком открывается. Федерал распахивает дверь, потянув ее на себя, и наружу толпой вываливаются мои Братья и Сестры они кашляют, отплевываются, из покрасневших глаз текут слезы.
Идите к главным воротам, с трудом выдавливаю я. Держитесь вместе. Поднимите руки.
В задних рядах я вижу Хани, и грудь наполняет чувство, моментально заглушающее боль в обожженной ладони. Веки у нее опухли, она бледна, однако губы сжаты, подбородок вздернут, выражая знакомую решимость, и, по крайней мере, она жива. Я сомневалась, что увижу ее живой.
Она выводит последних напуганных, плачущих малышей на свободу и ведет их на юг, в сторону главных ворот. Федерал бежит к следующему бараку, при помощи рации вызывая подкрепление, и внутри у меня как будто что-то лопается облегчение до того велико, что ощущается почти физически. Оно вдыхает новую жизнь в мои измученные мышцы, и я кое-как принимаю сидячее положение.
Дети пробираются по двору, послушно вскинув вверх ладошки. Внезапно вокруг них возникает суматоха: федералы выскакивают из-за пелены дыма, подхватывают моих Братьев и Сестер на руки и выносят через широкие бреши в сетчатом заборе. Малыши хнычут и зовут родителей, и мое сердце разрывается от жалости, однако они живы, живы, и важнее этого нет ничего. Это единственное, что имеет значение сейчас, когда мир объят огнем.
Я слышу вопль такой громкий и пронзительный, что прорывается сквозь гром стрельбы и рев адского пламени, и невольно поворачиваю голову. Неподалеку от полыхающих руин часовни двое федералов схватили Люка, его держат сразу и за руки, и за ноги. Он бешено отбивается, рычит и требует поставить его на землю, отпустить к остальным, дать Вознестись.
Его голос, полный ярости, религиозного пыла и неистовой, отчаянной паники, последнее, что я слышу перед тем, как меня накрывает темнота.
После
Меня уносит течением
кисть руки словно охвачена огнем. Я открываю глаза. Вокруг сплошь белый цвет, слышно ритмичное пиканье, надо мной нависает нечто безликое, я пытаюсь кричать, но не получается, и мне так страшно, что я ничего не соображаю, глаза закатываются и
на меня смотрит мужчина: его лицо лишь глаза над белой медицинской маской, он показывает огромную иглу, я безмолвно таращусь на нее, потому что оцепенела от страха, и, когда он вгоняет ее мне в вену, я этого даже не чувствую, ведь раскаленная боль в кисти по-прежнему заслоняет собой все остальное. Я знаю, кто такие врачи, с той поры, когда была маленькой и смотреть телевизор еще разрешалось, но в реальной жизни с доктором сталкиваюсь впервые, а в моих мыслях Пророк орет, что доктора агенты ПРАВИТЕЛЬСТВА, что все они ПРИСЛУЖНИКИ ЗМЕЯ. Его голос гремит у меня в голове, сотрясая мозг так, что меня начинает мутить, и от ужаса я не могу даже вздохнуть, а врач в это время пластырем прикрепляет к коже иглу, введенную мне в вену, и подсоединяет ее к трубке, на другом конце которой прозрачный пакет с молочно-белой жидкостью. Доктор произносит какие-то непонятные слова, а затем жидкость начинает медленно течь по трубке я вижу, как она подбирается к моей руке, но не могу пошевелить ни единым мускулом; на фоне воплей отца Джона мне удается сформулировать мысль: что будет, когда молочная жидкость проникнет в меня, останусь ли я самой собой, когда очнусь?..
свет ламп над головой бьет в глаза, боль заметно уменьшилась, пластиковый пакет на конце трубки опустел, и у меня уже получается приподнять голову настолько, чтобы увидеть пухлую «перчатку» из бинтов, которыми обмотана кисть моей левой руки. Время от времени доктор подходит к моей кровати и смотрит на меня, иногда я слышу в отдалении громкие голоса, а иногда принимаюсь плакать и не могу остановиться. Мне слишком жарко, слишком холодно, и все не так, и я по-настоящему хочу домой, потому что даже там было лучше, чем здесь. Мужчина в фуражке и форме спрашивает, как меня зовут, но в мозгу у меня снова ревет отец Джон, и я не отвечаю. Он повторяет вопрос, я снова молчу, он устало закатывает глаза и уходит
женщина в форме просит кого-то усадить меня, подо мной просовываются чьи-то руки, пальцы вжимаются в кожу, меня тянут вверх, и вот я уже сижу, опираясь спиной на подушку.
Так-то лучше, произносит женщина в форме, и я едва не усмехаюсь: какое там «лучше», ничего даже отдаленно похожего на «лучше» и в помине нет. Скажешь, кто устроил пожар? спрашивает она, и я качаю головой. Кто раздал оружие? Опять качаю головой. Ты видела Джона Парсона после того, как началась перестрелка? С моей стороны та же реакция. Что произошло в главном доме? Что ты там делала? Я качаю головой. Женщина пристально смотрит на меня, и ее тон становится ледяным: Девочка моя, погибли люди. Много людей. Самое время тебе заговорить. Она склоняется ко мне, намерений ее я не знаю, поэтому отворачиваюсь и вижу у нее на ремне золотистый жетон с надписью: «УПРАВЛЕНИЕ ШЕРИФА ОКРУГА ЛЕЙТОН».
Мое сердце замирает, я слышу собственный крик, женщина в форме шарахается, в ее распахнутых глазах шок; до меня доносится торопливый топот, сердце вновь начинает качать кровь, я мечусь в постели, кричу и кричу, кто-то прижимает мои руки и ноги к кровати, доктор подносит ко мне очередную иглу и
из темноты выплывают лица моих Братьев и Сестер, тех, кого я знала всю свою жизнь, их волосы в огне, кожа на лицах плавится, и они бесконечно повторяют два слова, хором выкрикивая: «ТЫ ВИНОВАТА! ТЫ ВИНОВАТА! ТЫ ВИНОВАТА! ТЫ ВИНОВАТА!» Я отворачиваюсь и хочу бежать, но земля подо мной превращается в зыбучий песок и затягивает меня по щиколотки, в то время как кончики чьих-то пальцев касаются моих плеч и затылка, я охвачена ужасом, но не могу издать ни звука, потому что у меня свело челюсти. Все, что в моих силах, это брести сквозь чернильный мрак, с трудом переставляя ноги, и пытаться отыскать путь назад
мужчина в темном костюме стоит у моей кровати, я вся взмокла от пота, левая кисть горит, точно ее жалит целый рой насекомых, и такой страшной усталости я, кажется, прежде не испытывала. Все тело будто из свинца и бетона, и на всем свете нет ничего тяжелее моих век. Мужчина говорит, что меня переводят, я пытаюсь спросить куда, но из-за того, что рев отца Джона в моей голове приказывает никогда не разговаривать с Чужаками, я издаю лишь свистящий шепот. Мужчина говорит, что не знает, я собираюсь с последними силами и спрашиваю его, кому удалось выбраться из пожара. Он морщится и уходит
я держу в руке малярную кисть, с нее капает васильково-синяя краска, и я понимаю, что сплю, но мне все равно, потому что просыпаться я не хочу. Передо мной деревянная стена, которую я крашу, издалека доносится рокот волн, разбивающихся об утес; ноздри ощущают запах дыма, что поднимается из трубы, и я знаю, что, посмотрев под ноги, увижу зеленую траву, но не смотрю. Я крашу одну деревянную доску, за ней вторую, третью
другой мужчина в точно таком же темном костюме зачитывает с листа список имен. Хани, Рейнбоу, Люси, Джеремайя я слышу эти имена и от облегчения заливаюсь слезами, мужчина мне улыбается, и это первая улыбка, которую я вижу за все время, пока лежу на этой кровати, а мужчина продолжает перечислять имена, но вскоре умолкает, и на смену моему облегчению приходит горе, а слезы все льются, ведь список совсем-совсем короткий
потолок движется двое докторов катят мою кровать по коридору, потом завозят в пустую металлическую коробку, которая дребезжит и трясется так, что у меня внутри все переворачивается. Я хочу дотянуться до стен, чтобы обрести опору, но один из докторов укладывает мои руки обратно на кровать, левая кисть вспыхивает болью, я кричу, и доктор говорит: «Извини», но его взгляд холоден, а рот скрыт под маской. Звуковой сигнал, толчок, порыв свежего ветра, и вот я снова в движении, мне видна полоска неба, такого же синего, как стена в моем сне, а затем меня поднимают и вкатывают в другую металлическую коробку, только в этой какие-то стеллажи с ящиками, бутылочками и незнакомыми мне устройствами. Подо мной слышится рокот где-то рядом завелся мотор. Звук чем-то напоминает урчание двигателя в красном пикапе Эймоса, только гораздо громче и агрессивнее
женщина с добрым лицом, одетая в белую униформу, помогает мне подняться с кровати, на которой я лежала с того момента, как пришла в себя, и бережно укладывает на другую в квадратной белой комнате с окошком, вделанным в стену почти под потолком. Если мне что-нибудь понадобится, нужно нажать на оранжевую кнопку возле двери, говорит она, и у меня к горлу подкатывает комок, я прошу ее не уходить, она обнимает меня, и я снова начинаю плакать, и голос на задворках моего сознания делается по-настоящему сердитым, ибо так много слез я не проливала с раннего детства, однако я ничего не могу поделать. Женщина с добрым лицом утешает меня, гладит по волосам; все хорошо, повторяет она, все будет хорошо, и, если что, она рядом. Затем она аккуратно высвобождается из моих объятий и, улыбнувшись мне напоследок, выходит и затворяет за собой дверь, и я, лежа в постели, слышу, как с тяжелым металлическим стуком защелкивается замок
меня уносит течением
После
Я сижу на диване с обивкой вишневого цвета и никак не могу унять дрожь в коленках; кисть сильно болит, я пытаюсь отогнать страх, но тщетно, ведь я не знаю, что меня ждет. Я даже не представляю, где нахожусь.
Это помещение больше моей комнаты на Базе, но все равно довольно маленькое. Стены в нем светло-серые, на полу лежит темно-серый ковер, из мебели имеются вишневый диван и широкий стол, к которому на дальнем конце приставлены два стула, обращенные в мою сторону. Тут чисто и опрятно, на столе лежит какой-то приборчик, над дверью камера видеонаблюдения. Женщина с добрым лицом, одетая в белую форму, сестра Харроу, шепотом напоминает внутренний голос, она сказала, ее зовут сестра Харроу, привела меня сюда пять минут назад, и перед тем, как она распахнула дверь, я прочла надпись на табличке: «Кабинет для интервью 1». Перед уходом сестра Харроу поинтересовалась, не нужно ли мне чего-нибудь. Я не знала, что и ответить.