Воздух снова хлынул в легкие. Примерно такого ответа точней, не-ответа я и ожидала, хотя слышать эти слова, произнесенные вслух, все равно больно.
Могло быть хуже, шепчет внутренний голос. Он мог сказать тебе, что она мертва. Согласна, это было бы хуже, хотя не знаю, намного ли, ведь незнание мучительно даже спустя столько времени.
Прости, повторяет доктор.
Она не здесь? спрашиваю я, все так же тихо и хрипло.
Нет, отвечает он. Ее здесь нет.
Она жива?
Не знаю.
Я недоверчиво смотрю на него.
Не знаете?
Увы, нет. Жаль, что я не могу дать тот ответ, который ты хочешь услышать, как не могу и солгать, чтобы тебя утешить, однако я искренне убежден, что честность это важнейшая составляющая процесса нашего общения. Есть и другие, кто хочет с тобой поговорить, позже, когда ты будешь готова. Возможно, эти люди располагают большей информацией по данному вопросу.
По данному вопросу. Ты говоришь о моей матери, говнюк! Я краснею от неприличного слова, хотя, кроме меня, его никто не слышал. Доктор Эрнандес хмурится.
Ты в порядке?
Когда? спрашиваю я.
Что, прости?
Когда другие люди придут со мной разговаривать?
Когда это станет возможным.
И когда же?
Когда ты будешь готова.
А кому это решать?
Мне, говорит доктор, после консультаций с коллегами. Я не могу озвучить точное расписание, сейчас слишком рано, но я уже сейчас могу тебе кое-что пообещать. По окончании нашей сегодняшней беседы я запрошу у других служб, связанных с этим делом, все имеющиеся сведения о твоей маме и потом передам тебе их ответ. Такой вариант тебя устроит?
Я пожимаю плечами. Знаю, доктор хочет услышать «да», но этого не дождется. Он смотрит на меня долгим взглядом, потом делает пометку в одном из блокнотов. Их четыре, и все разного размера, как и три отдельные стопки бумаги. Не понимаю, зачем ему столько сразу.
Итак, с улыбкой говорит он, откладывая ручку, мой черед задавать вопрос. Не передумала?
Уговор есть уговор, шепчет мне внутренний голос.
Я снова пожимаю плечами.
Вот и хорошо, говорит он. Замечательно. Как тебя зовут?
Мунбим[1].
Улыбка доктора становится еще шире.
Очень красивое имя.
Я молчу.
Другие есть?
Другие что? не понимаю я.
Другие имена.
А что, должно быть больше одного?
У большинства людей как минимум два.
У некоторых моих Братьев и Сестер по шесть и даже семь имен. У меня одно.
Вот и отлично, говорит доктор. Ничего необычного.
Я сверлю его взглядом. Он явно хочет что-то от меня услышать, но что конкретно, понятия не имею.
Раз ты говоришь, что имя только одно, я тебе верю.
Не веришь. Видно же, не веришь. Хотя понятия не имею, с чего ты решил, будто я стала бы обманывать насчет имени.
Ясно.
А Джон Парсон? не отстает доктор. Как он называл тебя?
Отец Джон называл меня Мунбим.
Он
Качаю головой.
Не хочу говорить о нем.
Без проблем. Доктор вскидывает ладони дескать, спокойно, только спокойно, и этот жест вызывает у меня желание приложить его башкой об стол. Все в порядке. Нам не обязательно говорить о нем и вообще о чем-то, что причиняет тебе дискомфорт. Вернемся к этому, когда будешь готова. Идет?
Едва заметно киваю. Лицо доктора Эрнандеса светлеет от облегчения.
Отлично. Твоя очередь.
Что вы сделали с моим письмом? спрашиваю я.
Он опять хмурит брови.
Не понял?
У меня в кармане лежало письмо. Во время пожара. Где оно?
Боюсь, я не в курсе. Оно для тебя важно?
На свете нет ничего важнее.
Я изучаю выражение его лица, выискивая признаки лжи. Я всегда хорошо разбиралась в людях, особенно после того, что случилось с мамой, однако на лице доктора Эрнандеса написано лишь участие, поэтому я качаю головой.
Забудьте.
Он кивает, хотя мой ответ определенно его не убедил.
Ладно. Может, спросишь меня еще о чем-нибудь? Предыдущий вопрос не считается.
У меня больше нет вопросов.
Совсем?
На те, что я задала, ты не ответил.
Совсем.
В таком случае я немного расскажу о том, что здесь происходит, хорошо? Возможно, ты захочешь узнать об этом подробнее, ну и тебе будет проще освоиться в новой обстановке.
В этом я сильно сомневаюсь, но все-таки пожимаю плечами.
Ладно.
Отлично, говорит доктор. Я обратила внимание, что доктор часто употребляет это слово. Здание, где мы находимся, называется Муниципальным центром имени Джорджа Уокера Буша. Центр расположен в Одессе, примерно в пятидесяти милях от того места, где ты жила. Тебе известно, кто такой Джордж Уокер Буш?
Я мотаю головой.
Он был президентом Соединенных Штатов, сообщает доктор Эрнандес. Знаешь, что это означает?
Он возглавлял федеральное правительство.
Совершенно верно. Джордж Буш младший был президентом в течение восьми лет, до две тысячи девятого, и, когда он покинул пост, этот центр назвали в его честь. Отделение, в котором мы с тобой находимся, часть так называемого безопасного блока. Люди здесь под присмотром, в безопасности. Ты помнишь, где была до того, как тебя перевели сюда?
В больнице.
И опять верно. Ты лежала в Мемориальной больнице Мерси, в шести милях к западу. Ты провела там четверо суток.
У меня кружится голова. Такое впечатление, будто я пролежала на той кровати несколько месяцев. Четверо суток? Всего-то? Неужели?
Мне известно, что в больнице с тобой уже пытались общаться, продолжает доктор Эрнандес. Тебе задавали вопросы в то время, когда ты была не в состоянии на них отвечать, и я весьма сожалею, что так вышло. Этого не следовало допускать. Отныне если кто и будет тебя интервьюировать, то исключительно после того, как я дам на это добро, заручившись твоим согласием. Обещаю.
Я киваю, наверное, уже в сотый раз. Мне кажется, этого недостаточно и доктор рассчитывает на другой, более содержательный ответ, но я не уверена, что еще от меня требуется. Можно, конечно, выдавить из себя улыбку, только вряд ли она получится убедительной.
Ты не пленница, говорит доктор. Важно, чтобы ты это понимала. Да, двери тут запирают, и тебе говорят, что делать и куда идти, и вполне естественно, что в этой ситуации ты испытываешь подавленность и тревогу. Но, пожалуйста, поверь: все это в первую очередь направлено на твою безопасность, твое благополучие. Тебе нечего опасаться.
Я едва сдерживаю смешок. Да что ты об этом знаешь, думаю я. Ничего, абсолютно ничего.
Так я могу уйти? спрашиваю я.
Гляди-ка, на уста доктора Эрнандеса возвращается улыбка, один вопрос все же остался.
Я молча смотрю на него.
Мой ответ да, произносит он, сообразив, что я не намерена реагировать на эту, как я поняла, шутку. Собственно, я здесь с одной-единственной целью помочь тебе как можно скорее наладить жизнь.
Но уйти сейчас мне нельзя?
Доктор хмурится.
Нет. Прямо сейчас нет.
Значит, я все-таки пленница?
На секунду-другую он задумывается.
Скорее, дело в твоем восприятии ситуации, наконец говорит он. Нужно рассматривать это как процесс, который мы с тобой пройдем вместе, и принять мысль о том, что для достижения успеха необходимо определить некие границы. Мы должны работать в таком пространстве, где ты будешь ощущать себя в безопасности, где у нас есть возможность разобраться кое в чем из того, что тебе пришлось пережить, и предпринять конструктивные шаги, чтобы проработать эти моменты. Когда этот процесс завершится и я сочту, что ты в порядке и готова к жизни, ты сможешь уйти.
Я не верю ему, ни на одно мгновение, однако озвучивать это не имеет смысла.
Когда это случится? интересуюсь я.
Чем раньше приступим, тем скорее добьемся результата.
Ладно.
Отлично. Доктор Эрнандес открывает один из своих блокнотов. Мунбим, сколько тебе лет?
Уговор есть уговор.
Семнадцать.
Когда у тебя день рождения?
Восемнадцать исполнится в ноябре. Двадцать первого.
Пришлю тебе открытку, говорит доктор. Еще одна шутка. Я смотрю на него. Он склоняется над блокнотом и что-то пишет. Я жду. Наконец он снова поднимает глаза. Есть что-то, о чем бы ты хотела поговорить на этом сеансе? спрашивает он. О чем угодно, на любую тему.
Нет.
Точно?
Я не лгунья, лгу я.
Конечно нет. Доктор Эрнандес опять изображает жестом это свое «спокойно, только спокойно». На этот раз мне хочется треснуть его по запястьям, ведь, учитывая обстоятельства, я прямо-таки невероятно спокойна. В таком случае, может, расскажешь мне что-нибудь? Необязательно важное, пусть это будет какая-нибудь мелочь, просто что-то из жизни.
Что, например?
На твой выбор. Все, что придет в голову.
Я задумываюсь. Понятно, что его интересует. То же, о чем спрашивала меня в больнице та женщина в форме, но об этом я говорить не собираюсь ни с ним, ни с кем-либо другим, никогда, потому что вообще-то не хотела бы провести остаток жизни в тюрьме. И я не идиотка. Может, он меня таковой и считает, но это не так. Ясное дело, он не выпустит меня отсюда, пока я не скажу ему хотя бы что-нибудь. Нужно рассматривать это как процесс, шепчет внутренний голос. Я набираю полную грудь воздуха и начинаю рассказ.
До
Облако пыли на грунтовой дороге за главными воротами Базы слишком мало для приближающегося автомобиля, и тем не менее все четверо Центурионов направляются к нему с винтовками в руках. Гости у нас бывают редко, и большей частью незваные.
Вдоль забора закреплены таблички с надписью «Частное владение», однако порой этого недостаточно, чтобы отвадить посторонних. Несколько лет подряд по осени возникала проблема: первокурсники колледжей Мидленда и Одессы получали задание пробраться на Базу, что-нибудь стянуть и предъявить добытое студенческому братству. Сомневаюсь, что эта затея кому-то удалась, обычно Центурионы шугали озорников еще на подступах к забору, с хохотом и улюлюканьем прогоняя их обратно в пустыню. И все же как минимум дважды полуголых пьяных подростков приходилось отцеплять от колючей проволоки, намотанной сверху по периметру забора. Мы накидывали на их плечи одеяла мальчишки, бледные от шока, все в крови, тряслись и плакали, а потом Эймос сажал их в кузов своего красного пикапа и отвозил в Лейфилд, где им могли оказать медпомощь. В конце концов эти случаи прекратились. Не знаю, может, людям просто надоело каждый год делать одно и то же.
Полагаю, насчет нынешнего визитера волноваться не стоит: на дворе белый день, и, кто бы там ни взметал дорожную пыль, он движется в открытую. Студенты, как правило, являлись с запада, с той стороны пустыни, где шоссе делало изгиб и где, как считал Хорайзен, они оставляли свои автомобили. Ну и вполне понятно, подростки совершали вылазки исключительно по ночам.
Я иду к забору, ко мне, собираясь в толпу, присоединяются Братья и Сестры: Айрис, Элис, Люк, Мартин, Агава и с полдюжины других. В желудке нарастает холодок: я приближаюсь к воротам, перед которыми в линию выстроились Центурионы, Хорайзен чуть впереди остальных. Я волнуюсь не потому, что жду неприятностей, а потому, что событие обещает разнообразить сегодняшний день, до сих пор ничем не примечательный.
Центурионы отперли дверь моей комнаты сразу после рассвета, и в Холле Легионеров я съела свой привычный завтрак: две половинки грейпфрута, два яйца вкрутую (яйца это не овощи, так что правил я не нарушаю) и тарелку мюсли с изюмом. Пару часов я поработала в огороде за Большим домом и уже собиралась отнести садовые инструменты в сарай, когда Айрис заметила облачко пыли и позвала Центуриона, находившегося ближе остальных.
Я протискиваюсь меж широких спин Беара и Хорайзена, вглядываюсь сквозь металлические прутья главных ворот, и внезапно кожу начинает печь, как будто я слишком долго пробыла на солнце.
По грунтовой дороге шагает мужчина. Пустынный ветер лохматит его длинные светлые волосы, швыряя пряди ему в лицо, футболка как влитая обтягивает мышцы они так четко проступают под тканью, что я могу их сосчитать, даже на расстоянии. На нем вытертые джинсы и пыльные сапоги, за спину закинут брезентовый вещмешок, а от его улыбки у меня подгибаются колени.
Вот это да, выдыхает Элис. Господи боже, не введи меня во искушение.
От ее слов меня охватывает внезапная злость вот уж чего я от себя не ожидала! Элис двадцать, на пять лет больше, чем мне, у нее уже две дочери, и какая-то детская часть моей натуры, о существовании которой еще пять секунд назад я и не подозревала, хочет крикнуть: «Я первая его увидела!» Разумеется, я сдерживаюсь, ведь это выглядело бы нелепо, и просто смотрю, а сердце в груди так и колотится. Незнакомец останавливается на приличном расстоянии от вооруженных Центурионов и поднимает руки, демонстрируя добрые намерения.
Спокойно, ребята, произносит он. Спокойно. Я пришел с миром.
Его мурлычущий, протяжный выговор вызывает у меня жгучее желание немедленно распахнуть ворота, промчаться по дороге и броситься ему на шею, пускай он и Чужак, вполне возможно, опасный, гораздо старше меня, и пускай в Третьем воззвании четко сказано, что мне не дόлжно иметь подобных мыслей.
Это уж нам судить, отвечает Хорайзен, твердо, но без откровенной враждебности. Чего тебе тут надо?
Я размышляю над некоторыми вопросами, говорит незнакомец, и слыхал, что здесь возможно обрести на них ответы.
Возможно, кивает Хорайзен, а возможно, и нет. Как тебя зовут, приятель?
Нейт. Нейт Чилдресс.
И откуда же ты, Нейт Чилдресс?
Из Лаббока, отвечает незнакомец Нейт, он сказал, его зовут Нейт, и мотает подбородком, указывая на дорогу, по которой пришел. То есть родом из Лаббока, а в последнее время жил в Абилине.
Кто сказал тебе, что здесь ты найдешь ответы? спрашивает Хорайзен.
Официантка из лейфилдской закусочной, Бетани ее звали. Мы немного поболтали, и она посоветовала мне это место.
Спасибо тебе, Бетани, спасибо огромное.
Что-то не верится, хмыкает Хорайзен. Мы с городскими редко дело имеем.
Она так и сказала, подтверждает Нейт. Мол, общалась со здешними ребятишками, когда сама была девчонкой. Жалела, что они перестали приходить.
Хорайзен кивает. Трое других Центурионов стоят молча, явно предоставив ему право вести переговоры.
Ладно, снисходит он. Если ищешь ответы, здесь есть тот, с кем тебе стоит потолковать. Но предупреждаю сразу, пока мы тут беседуем по-хорошему: если в сердце твоем фальшь, он ее распознает. Лгать ему бессмысленно, ибо его не проведешь, так что, если ты задумал обман, лучше разворачивайся прямо сейчас и топай туда, откуда пришел.
Благодарю за предупреждение, говорит Нейт. Пожалуй, я все же рискну.
Быть по сему, решает Хорайзен и отпирает висячий замок на главных воротах. Добро пожаловать в Святую церковь Легиона Господня. Ежели ты вступил на Истинный путь, надеюсь, твое пребывание здесь будет долгим и добрым. Однако это не мне решать.
Он открывает ворота, и мы расступаемся. Нейт медленно входит, по очереди кивает всем Братьям и Сестрам. Когда его взгляд падает на меня, он улыбается, и мое лицо вспыхивает алым жаром, словно поверхность Солнца. Я хочу что-то сказать что-нибудь смешное, остроумное, отпадное, но в голове царит совершеннейшая пустота, и я просто смотрю, как он проходит мимо.
Провожу тебя в часовню, говорит Хорайзен, передавая висячий замок Беару. Подождешь там отца Джона.
Нейт кивает.
Веди.
Хорайзен перекидывает винтовку через плечо и вместе с Нейтом удаляется в сторону здания, расположенного в самом центре Базы. Я и остальные следуем за ними, а когда подходим к той части двора, которая залита асфальтом, Эймос отделяется от толпы и шагает к Большому дому, оглядываясь на ходу. Хорайзен ведет Нейта вверх по ступенькам часовни, дверь за ними закрывается, а мы остаемся снаружи.
Батюшки мои, вздыхает Элис, и ее взгляд горит таким вожделением, что я едва не отшатываюсь. Ох, сердце, не части´. Если Пророк не позволит ему остаться, я уйду вместе с ним.