Эти слова запали мне в душу. Через несколько дней, вернувшись из школы домой, я поехал на кладбище. Я пришел в храм и предложил свою помощь. Так меня приняли в рабочее братство.
С того времени почти каждый день я ехал в храм, чтобы потрудиться. Я надевал настоящую тяжелую телогрейку, сапоги, какие-то брезентовые штаны и трудился вместе с другими рабочими. Это было удивительно: я делал самую грязную работу, к которой в прежней жизни не привык, но воспринималась она как священная. И не только нами, рабочими. Так к нашей строительной работе относились и окружающие (а может быть, и нет, но мне тогда так казалось). Бабушки приносили нам, рабочим, вкусные теплые пирожки и сладкий чай в термосе, прихожане подходили и говорили добрые слова, симпатичные девушки, забежавшие в храм поставить свечку перед зачетом, поглядывали на нас с интересом. И храм в прямом смысле восставал из небытия.
Тогда же я в первый раз исповедался и причастился.
Как-то, когда я уже был священником, меня попросили написать в детский журнал о первой Пасхе в моей жизни.
Журнал этот так и не вышел, а очерк вот он, сохранился.
Моя первая Пасха
Первую Пасху я встречал в 1989 году.
И, как ни странно, она запомнилась больше других, хотя ничем особенным не выделялась.
В другие годы и в другие Пасхи было много куличей, яиц, вкусной снеди, море подарков, много шума, суеты
Когда я учился в Духовной Семинарии, мы под Пасхальное утро ходили на старинное кладбище Лавры. Там ставили зажженные свечи на всех могилах и, разбредясь по кладбищу, пели: Христос воскресе из мертвых И сердце переполнялось совершенно особым чувством: казалось, что с благодарностью нам к этому празднику присоединяются и все погребенные на кладбище.
А другие Пасхи были в Казанском кафедральном соборе в Петербурге. С нами в храме стояла коляска с любимым ребенком. И когда мы подносили младенца к причастию, малышка щурилась от яркого света.
Пасхи Троицкого Измайловского собора, в котором я теперь служу, на полной самоотдаче.
Но первая моя Пасха была другой.
Я помогал в восстановлении Успенского храма, который находился на старинном пермском кладбище. В свободное от учебы в школе время приходил в храм, надевал телогрейку, испачканные цементом штаны, которые, казалось, могли стоять, огромные солдатские сапоги и начинал работать. Вернее, я выполнял «послушания» рабочих: привезти воду, замесить раствор, что-то выкопать и т. д.
И вот Пасха. И меня родители отпускают на ночную службу. Впервые! На всю ночь!
Попил чаю с сухарями. Надел белую выглаженную рубашку. На троллейбусе поехал в храм. Со мной в десять вечера усталые горожане, что спешат домой, и старушки, которые едут туда же, куда и я.
Выхожу. В глубине кладбища сверкают огни там храм! Вступаю на кладбище. И сразу, ободряя, береза, на которой белеет табличка-указатель (это я несколько дней назад ее прибил): «Храм Успения Божией Матери». Немного боязно. Настоятель рассказывал, как в прежние времена молодежь специально собиралась в пасхальную ночь у храмов, чтобы побезобразничать, пообижать верующих. Секундный страх прогнал решительным: я с Богом, и Он от всего плохого убережет!
Храм. Знакомые. Здороваюсь сдержанно: целоваться еще нельзя, еще страстные дни. За руку здороваюсь с по-праздничному нарядными рабочими, с достоинством киваю знакомым женщинам-церковницам.
А далее праздничное богослужение, которое запомнилось как пир благодати и радости. Крестный ход, первый в моей жизни, который я воспринял с такой силой, как будто это был на самом деле ход в ночи Мироносиц ко гробу, как будто злые стражники нас могут не впустить ко Христу. А когда священник провозгласил: «Слава Святей, Единосущней, Животворящей и Нераздельней Троице» у меня мороз пошел по коже.
Сама служба мучительно тесная, такая тесная, что сам себя чувствуешь членом огромного организма Тела Христова. Качнутся прихожане в одну сторону и я с ними. Поднять руку, чтобы перекреститься, роскошь.
Я нюхал красную свечку, которую держал в руках, она пахла по-особому. Сорвал голос, крича: «ВОИСТИНУ ВОСКРЕСЕ!» Сильно устали ноги.
После богослужения разговлялись. Батюшки у себя, чем-то священным. Я с рабочими.
С нами женщины, сотрудницы храма, среди которых одна очень красивая монахиня лет тридцати. Отец Димитрий, старенький священник, похожий на св. Николая Чудотворца (только у о. Дм. поменьше борода), пришел с ней христосоваться, дал ей яичко и стал целоваться. А она никому не давала себя поцеловать.
Монахиня строго, отворачиваясь:
Батюшка, мне нельзя так христосоваться.
Он, настойчиво пытаясь ее поцеловать:
Матушка, в Пасху целоваться можно даже монахам.
Разговлялись яйцами, пасхой, куличами, тортом и кагором.
Народ в храме спал на полу на каких-то тюфяках, кто-то тихо беседовал о духовных вещах.
Я вышел на улицу. Светлело небо. Чудесно пахло весной, зеленью, сладкими куличами, и пели соловьи. Этот запах и пение птиц звучат во мне, как будто это было вчера.
И еще звук трамвая на повороте. Это был первый утренний трамвай. На нем я доехал домой. Стал целовать спящих родителей, предлагать им христосоваться. А потом, утомившись, и сам лег спать.
Моя Семинария. Поступление
Духовная жизнь не зависит от чудес. Есть чудеса или их нет, это никак не должно сказываться на нашей вере. И уж тем более нельзя в связи с происходящими в нашей жизни чудесами заключать, что нас как-то особенно любит Бог или что мы более духовны, чем другие. По мысли Святых Отцов, чудеса как раз часто свидетельствуют о другом. Они не свидетельствуют о высокой вере, а являются поддержкой немощным в вере людям. Это жест любви Божией, который поддерживает, укрепляет унывающего человека, говорит ему: не робей, оставь колебания, Я здесь.
Вспомним хотя бы чудо воскрешения Лазаря. Спаситель воскрешает Лазаря не потому, что это был Его друг, даже не потому, что Лазарь был хорошим человеком и хорошо было бы ему прожить еще лет двадцать-тридцать. Христос воскрешает Лазаря в перспективе Собственной Смерти. Воскрешает Лазаря, давая людям знак: Он владыка над жизнью и смертью. Он «имеет власть отдать ее и имеет власть опять принять ее» (ср. Ин. 10, 18).
Не будь этого чуда, как и других удостоверений Его силы и любви, сложно сказать, что стало бы дальше с Апостолами, соприкоснувшимися со страшной реальностью Его Страстей и Смерти
В самые драматичные моменты истории, когда человек готов поколебаться и начать тонуть, Господь приходит на помощь и дает знак: держись, Я тут.
Страшный 1917 год Государь отрекся от престола. Как жить русскому человеку? И Господь в этот же день, день отречения, посылает людям икону: Божия Матерь «Державная». Богоматерь держит скипетр и державу, знаки императорской власти. Это знак, что теперь она становится Царицей и Заступницей народа русского.
Большевики убивают священников, посягают на храмы, и в те же страшные 19171919 годы по всей Руси идет массовое чудо обновления икон. Прежде потускневшие, почти черные доски просветляются, и лики на них начинают сиять огнем и переливаться многоцветьем красок. Вся небесная рать, чьи лики просветляются и украшаются, на стороне гонимой Русской Церкви
Очень, очень часто мы можем сказать, что, когда происходит чудо, оно происходит именно потому, что через это чудо Господь дает нам, маловерным, знать о Своем присутствии.
Много чудес и таких вот знаков было и у меня. Что никак, в свете вышесказанного, нельзя отнести к моим духовным заслугам, а скорее к моей немощной вере и милующей меня любви Божией.
Мое поступление в Духовную Семинарию предварялось рядом странных событий. Как будто два мира, Божий и демонический, боролись за меня. Кстати сказать, когда я впоследствии беседовал с моими сокурсниками, многие рассказывали о том же самом впечатлении: какое-то активное и злое противодействие и угрозы Вместе с тем и знаки любви Божией, знаки поддержки. Силы ада не хотели нас, вчерашних советских ребят, пускать в Духовную Семинарию.
Примерно за полгода до поступления в Семинарию у меня стала болеть левая нога. Может быть, это можно сравнить с тем, как ноют суставы. Мне казалось, что воспалилась кость. Это была сильная боль. Весь день все было нормально, нога не давала о себе знать. Но к вечеру появлялась и нарастала боль. Я просыпался и, обливаясь потом, лежал, сжав ногу. Около 4-5 утра боль постепенно стихала, и я мог забыться сном.
Все это настолько изматывало, что я ждал вечера, как пытки. Я молился, причащался, но боль не уходила. Я прошел всех врачей, у меня брали пункцию, ставили иголки, кололи уколы и проч., но пользы было ноль.
Однажды мой духовник, отец Виктор, совершал крещение на дому. Я помогал ему. Мы крестили юношу, который уходил в армию. Вместе с ним молились его крестные, была и еще одна женщина, которая в службе не участвовала, только наблюдала. Потом, когда мы все вместе пили чай, эта женщина сказала моему духовнику: «Я знаю, что вы к этому относитесь отрицательно, но хочу сказать вот что. На вашем юноше сильная порча. Хотите, поможем снять. Я сама заговариваю, знаю сильных людей».
Может быть, кому-то покажется это странным, но на Урале, особенно в деревнях и селах, такие вещи, как колдовство, заговоры и проч., очень распространены.
Церковь называет порчу суеверием. Это так. Слишком много нездорового интереса и спекуляций с этим явлением мы, к сожалению, видим. Но Церковь не отрицает такого явления, как демоническое воздействие на человека. Никто не будет спорить, что злые духи могут на людей нападать. Это и искушения, и какие-то неприятные происшествия, и даже болезни Все это действительно может иметь место, конечно, в той мере, в которой это попускает Господь.
Отец Виктор покачал головой.
Вместо «снятия порчи» он совершил надо мной Таинство церковного исцеления Соборование. После Соборования несколько дней боль была ощутимо меньше, но потом вернулась.
Мои мучения усугубляла мысль, что я не смогу быть священником, ибо это большая нагрузка на ноги. Со слезами я думал: как же я смогу стоять во время богослужений, продолжающихся по нескольку часов, если у меня такая нога? Мой отец, кстати, винил в таинственной болезни именно церковные службы, которые я к тому времени усердно посещал. Я, не зная причины, был склонен ему верить.
Подожди поступать в Семинарию, поступи, поучись в университете, потом, когда поправишься, будем думать о Семинарии, говорил мне мой отец, и я серьезно размышлял над его словами.
Так мучительно тянулось весеннее и летнее время 1991 года, года моего поступления в Семинарию.
Примерно в июне мы с моим духовником ехали причащать умирающую старушку. Ее дом находился на краю города, и добраться туда можно было на трамвае. Перегоны между остановками были большими. Старый трамвай набирал скорость и, трясясь и бренча всеми своими сочленениями, колесами и еще чем-то, несся от остановки к остановке.
Мы дождались своего номера. Подошел трамвай, состоящий из трех вагонов (тогда одно время такие ходили). Я хотел сесть в центральный вагон, чтобы меньше трясло, но духовник повел к последнему. Мы вошли в последний вагон и сели у самой последней двери. Начали беседовать и не заметили, как приехали.
То, что это наша остановка, сообразили, лишь когда объявили следующую остановку и стали закрывать двери. В то время у трамваев в Перми были двери, которые закрывались, как дверь купе. И вот дверь, закрываясь, поползла, а мы кинулись в эту щель. Мой батюшка выскочил, а меня дверь прихлопнула за ступню. Я упал, а трамвай поехал. Я потащился следом, по путям, по утрамбованному гравию. Отец Виктор бросился вслед за трамваем. Он бежал, и кричал, и махал руками, чтобы вагоновожатый остановился, но тот ничего не видел. Я не был ему виден (я был как раз за последним вагоном), а моего батюшку водитель, видимо, воспринимал просто как опоздавшего пассажира, с которыми, как известно, на общественном транспорте не церемонятся.
Но, увидев, что бегущий человек все не отстает, вагоновожатый понял наконец, что что-то стряслось. Он остановил трамвай и открыл двери. Тут моя нога освободилась. А потом двери закрылись и трамвай уехал. Водитель, видимо, перенервничав, даже не сообразил, что нужно как-то помочь человеку, которого он протащил на скорости целый километр.
Я встал. Отец Виктор, белый как мел, схватил меня и ощупывал: все ли цело?.. Я чувствовал себя нормально, только голова кружилась и ноги были какими-то ватными. Металлический браслет моих часов на левом запястье стерся. Куртка на спине и брюки оказались протертыми до дыр.
Мы возблагодарили Господа за чудесное спасение и отправились на требу. У постели умирающей старушки сидела ее старенькая сестра. Мой батюшка гробовым голосом объявил:
Нужны йод и валерьянка.
Что такое? встревожились старушки.
Только что моего псаломщика зацепил и протащил за собой трамвай
Сестра умирающей и сама умирающая старушка вскочили и засуетились вокруг нас. Принесли йод, валерьянку, напоили нас горячим чаем с вареньем. Потом отец Виктор торжественно совершил исповедь и Причастие. Опасность, которой мы милостью Божией избежали, всех сплотила и как-то мобилизовала. Старушка, еще полтора часа назад готовившаяся отдать Богу душу, чувствовала себя хорошо. Сидела вместе с нами, провожала до дверей и желала всяческих благ.
Потом мы с отцом Виктором размышляли: какое чудо, что мы вошли и вышли в последнюю дверь последнего вагона. Из девяти дверей мы выбрали ту (на ней настоял батюшка), которая оказалась наименее опасной. Страшно подумать, что было бы, если бы мы вошли в другую дверь и меня затянуло под трамвай.
Мы помолчали и вдруг почувствовали холодок. Мы поняли: какая-то злая сила пытается мне помешать поехать в Семинарию. Так много было этих знаков Нога, теперь вот трамвай. Да еще нет вызова из Семинарии. Каждый вечер бежал к почтовому ящику но пусто.
И вдруг, буквально за десять дней до экзаменов в Семинарию, вызов: «Вы допущены к приемным испытаниям в Ленинградскую Духовную Семинарию» Значит, Богу все-таки угодно, чтобы я поступал?
За несколько дней до отъезда в Ленинград я, как обычно, вечером вернулся из храма домой. По пути от автобусной остановки к дому я повстречал маленького дворового мальчика лет девяти. Он как раз искал меня.
Смотри, какую штуку я нашел в земле, сказал он и протянул мне старинную металлическую иконочку Божией Матери, испачканную в земле.
Это был образ Богородицы «Умиление», ставший очень популярным после прославления преп. Серафима Саровского в 1903 году (он молился перед этой иконой). Тогда такие иконочки штамповались тысячами, и все паломники Дивеева их приобретали на память. Откуда она в Перми, эта почти столетняя иконочка? И почему была обретена именно в этот день?
Я подержал на ладони металлический образ, на котором был оттиснут Лик Пречистой, и вернул мальчику. Но тот не взял:
Костя, это тебе
В то время, гуляя по вечерам с собакой, я рассказывал дворовым ребятам разные интересные истории из Библии, из жизни святых. Весь дом знал, что я собираюсь поступать в Духовную Семинарию, и с духовными вопросами ко мне подходили даже взрослые. Вот один из моих юных слушателей и отдал мне свою находку.
Для меня эта иконочка была тем более знаковым явлением, что именно икону «Умиление» я получил в день знакомства от моего духовника. С этой иконы началось мое воцерковление, вхождение в алтарь И вот Пресвятая Богородица дает еще один знак.
Знак, что надо поступать! И ничего не бояться!
Солнечный теплый день 19 августа. Преображение Господне. Мы служим с моим батюшкой в храме, где он настоятель. Это центральный храм города Перми, только что переданный верующим, Феодосиевская церковь. Через два месяца о. Виктора сместят из этого храма. Подлого завхоза, которого отец Виктор вытащил из запоя и деградации и вернул к жизни, подкупил обещаниями радужных перспектив один пронырливый протоиерей. Вместе они сфабриковали дело и обвинили о. Виктора в различных махинациях. Подкупили «свидетелей». Отца Виктора сослали в дальний приход восстанавливать из руин храм в селе. Настоятелем стал протоиерей-проныра. Через месяц он вышвырнул завхоза, и тот, никому не нужный приполз с покаянием к отцу Виктору. И тот принял покаявшегося блудного сына, руками которого был смещен с настоятельства в центральном городском храме и оболган в прессе на весь город.