Андрей Толкачев
Ведьма живет на краю деревни
Андрей Николаевич Толкачев
* * *
Прощение
Пошел, а дверь в баню-то пристыла.
Так сосед Демьян обозначил соседу Якову свое преждевременное возвращение из его бани.
Ты чего? Яков вывернул голову и уставился на Демьяна. Я думал, ты паришься уже вовсю.
Чего-чего, пристыла, говорю.
Ну, заходь, не пускай холод.
Демьян повозился с дверью, и прижал ее потуже, будто косяки клеем смазаны.
Да брось ее. Чего вернулся?
Дернул. А там, сосед запнулся, замотал головой, и ни с того ни с сего перешел на фальцет: А там
Чего там? поднял грозный глаз Яков.
Демьян еще раз крутанул головой, видно, переживал сильно.
Да говори не тяни.
Демьян опустился на табуретку.
Яков принес ковш воды, протянул не берет.
«Брызнуть что ли, сосед не в себе вроде».
Брызнул сосед поднял голову, теперь мокрую, хлебанул с затягом, смачно. И огляделся, как из танка вылез.
А чего воскресенье-то на календарике?
Вот ты ж! Заказали мне баню на воскресенье, а теперь чудят. Иди парься, Дема! Твоя Зинаида велела истопить сегодня, чтоб ты после леса это не захворал, кости старые прогрел.
Чего?
Говорю, кости старые прогрел. Намерзся же пади.
Демьян опять ушел в себя. А Яков продолжил мысль:
Но скажу тебе, в воскресенье баню не топят, да и работать нельзя. Грешно оно.
«Растопил им на свою голову. Правда, бабы его ушли довольные. И мать, и жена А этого откачивать надо».
Давай по чекушке?
А?
Ага! Примороженный че то ты! Отморозил чего-то в лесу может? Шучу-шучу.
Яков шагнул к столу, опрокинул стопарь, вернулся к Демьяну.
Но скажу тебе, протопил в этот раз добре, на четыре пара. Бабы твои попарились, потом племянница, потом я сходил.
Баня проклята! прорвало Демьяна. Там, там бабка в лохмотьях бегает.
Ведьма, улыбнулся Яков.
Ведьма, серьезно подтвердил Демьян.
Да я шуткую.
А я нет. Она на куриных ногах скачет.
Почудилось!
Вот те крест.
Разуй мозги, сосед! Мы сегодня по-твоему где мылись? От Ведьмы ты б уже не здесь стоял, родной мой. Ты вспомни, как дед Чуяк Ведьму в сарае увидал, такой кипеж поднялся. Огонь без дыма, корова сдохла, и куры, и баба его заболела. Дед в том самом сарае и околел.
Сколько лет уж прошло, как схоронили.
Да на краю кладбища, без креста. От Ведьмы всем несдобровать. То тебе почудилось.
Ты погоди спокойствие-то нагонять. Дед давно покойник, а нам жить.
Эт ты к чему?
Ведьма завелась.
Ты словами такими не шибко кидайся! Календарик высмотрел, а образа не заметил. В углу висят.
А ты в баню свою зайди.
Уже попарился. Благодарствую.
А ты поди, глянь. Там Мамай прошел. Залито все грязью. Вонь стоит. Бочки опрокинуты, одежа под ногами
Вот ёп!
Ага. Сначала глянул верхний ярус завален тряпками, потом все зашевелилось. Трясется, и шмыг с полка вниз, и побежала туда
Куда?
В угол.
Куда?
Под лавку, куда-куда Ростом, как карлица.
Может крыса?
Не-е-е
Да крыса.
Вот ты заладил: крыса, крыса
Да померещилось.
Так ить не выдумашь такое
Демьян перекрестился, и бормотал себе под нос что-то, и все тише, и тише.
«Видно, слова молитвенного свойства», определил Яков.
Ну, будет, не в церкву пришел Я ж не анахорет какой, зову знаю куда, эту баню мы еще с тятькой сложили, ты ж видел мох какой между бревен. С Васюгана. Вот люди по той памяти и нанимают меня, кому сруб нужен для дома, кому для бани.
Якову стало неловко, вспомнил он историю давнюю. Бабка Варвара, царство небесное, тятьке мозги прочищает, а тот стоит глазами в пол, как кол в поле. Бревна он тогда с ветровала привез, бабке доложили (по деревне слухи-то мгновенно разлетаются). А с ветровала нельзя, нечисть притянется. Детвора рты поразевала, застыла на месте, не хуже чем в прятки: вона што, есть ишо в лесу ведьмины места, раз взрослые об этом ругаются.
Тятька тогда сориентировался ноги в руки, и по шустрому иконой-то предбанник и украсил, из бабкиного иконостаса. Да не спасло: икона почернела, как головешка, а тятька в хворь.
Яков похлопал Демьяна по плечу.
«Сходить туда Или не идти. Да лучше опосля, ну ее к лешему».
Ребус-то не сложный, разгадал. Когда племянница Зойка с детьми из бани вернулась, тогда и разгадал. Она такая, с упреком: не заходил ли кто в баню, когда мы купались? Да нет, отвечает Яков, как на духу. А Маришка, дочка ее, тараторит, шум, мол был за стеной.
«Ведьма объявилась, Яков сжал зубы. Бабка Ушиха накаркала. Бабка со странностями, живет в своей конуре, за забором, дрова ей поколол, а она все выглядывает из засады, партизанка.
Недавно встретил ее. Пошел за солью, а бабка навстречу.
«Гляди в бане не парься! Им стопи сначала».
Якова тогда как током шарахнуло.
«Кому? Я один живу. Что ты несешь?»
А бабка опять за свое: «Гляди», говорит.
Пришел домой, герань вся пожухла. Вот не верь Ушихе после этого.
Неделю целую Якова предупреждение не отпускало, такое из головы не выбросишь. Про покойников талдычила бабка, обычай есть баню им топить, когда ведьма во дворе. А эта нечисть с покойниками водится вытравить ее, не поле перейти. Но как после покойников потом в баню-то ходить? Соли он тогда набрал с запасом, рассыпал по краям, святой водой углы окропил, лампадку зажег, молитвенник от корки до корки перечитал. Да толку то, вона опять объявилась.
Бабка Ушиха лопочет из-за забора: «Стопи для них баню, стопи, ирод».
Якова аж перекосомучило. Пристала, старая. Сама как ведьма, и глаз дурной. Перекрестился, да пошел огородами. И вот теперь с Демьяном свистопляска какая.
Тут он открыл глаза, и понял, что уснул возле Демьяна, прямо на полу. А Демьян с открытыми глазами сидит. Сидит, как примороженный.
Хорош себя накручивать! Я тебе повторяю: топлю по субботам, как положено. Твоя уговорила меня перенести на воскресенье, потому как ты за дровами трактор взял.
Помолчали.
Ты без курева? решил переключить тему Яков.
Демьян похлопал себя по карманам.
Жар-то есть ишо, сходи, а я разолью, закусочку сварганю, все «чин чинарем».
Демьян уже не реагировал.
«Маришка-то как шорох истолковала: за стенкой будто возился кто-то, скребся, да дышал громко. Испужалась. Крысы так не дышут. Зойка ей: не выдумывай, мыль мочалку как следует, мне вас помыть, самой помыться, да дядя Яша ждет. Что характерно, я парился оттуда ни звука. Стало быть, Обдириха баньку навестила. Вот об чем Маришка матери толковала».
Яков прошелся по комнате, до высокого порога, какие делают в избах, и обратно, пошарил глазами по столу, ножи сложены крест на крест вот так шутки у Демьяна! Еще разок налил первача махнул залпом, кхэкнул для видимости, сел уставился на Демьяна.
«А тут Ванюшин, как хворь приперла, взял, да истопил для покойников баню. А он мужик идейный, в приметы не верящий, стойкий атеист, мать его, да еще той, парткомовской породы. А тут истопил, не побрезговал. Белье им чистое носил, шампунь, против перхоти. Наверное, и спинку предлагал помыть? Ладно, не до шуток. Но откуда у него и веники были исхлестаны до прутьев, и отпечатки на полу, он ведь выдумывать не станет».
Я домой лучше пойду, стал отпрашиваться Демьян, будто его кто держал.
Ну да.
Уж полночь поди.
Ну да.
А за полночь уже не парятся.
Ну да.
Оба разом стали таращиться на часы настенные, что вместе с календарем выглядывали из другой комнаты.
А у тебя с кукушкой были.
Нет, Дема, отродясь не было, то ты меня с Куропаткиными попутал. Они любители этого дела.
Пошел я
Ага, давай.
Демьян пошел, само собой, как в воду опущенный, дверь за собой закрыл неплотно. Впервые отказался выпить на посошок, и странное дело, сидел у порога, а умудрился ножи на столе скрестить. Эт зачем, спрашивается? Вот уж «мужик с присвистом».
После ухода соседа снег повалил большими хлопьями. Яков сунулся за двор, постоял, покурил, приглядываясь к дому, будто вышел с экспертизой.
Ну хорошо, ну отпустило. А снежок какой! Вот бы поваляться в нем, и уснуть там. Эй! Пацаны! Сашка, Витька! Помните, как мы зарывались в снег? В тюпу. Ладно. Чего ору? Кто меня услышит? Давай, давай! Падай, падай. На этот фильм похоже, как же его? Ну где мужик за елкой ходил Падал прошлогодний снег. Вот и поговорил сам с собой.
Еще постоял. Изба за спиной хмурилась, не хуже той Ушихи за забором. А что ей остается, когда Обдириха шастает. Раньше собака бы лаяла, да схоронить недавно пришлось. Кто-то отраву сыпанул.
Яков намеренно оставил незапертой калитку. И громко топая ногами обошел все углы, в сенцах, в доме. Топор под порог положил. Авось поможет.
Ночь прошла без сна, со светом на кухне и огоньком в лампадке. Так всю ночь на икону, да на лампадку и пялился. Еще бы: ночью шуршала метла, скребла лопата, и невидимый дворник, каких в деревне отродясь не было, чистил снег и выстукивал, будто по железу, странные звуки. Разве дворник? Не ветер разве?
Яков решил в эту ночь быть верующим, в остальные дни у него как-то не получалось.
К утру, когда звезды на небе помутнели и курево закончилось, Яков впал в сон, а во сне он любил встречаться с женой.
Он проснулся от того, что на плече лежала ладонь жены, тонкая, с родинкой на предплечье. Жалуется она на родинку, мол, торчит сильно. Уже ниткой обматывала по совету старух, свести ее хотела, да где там! одни болевые ощущения.
«Сейчас потрясет-потрясет мне плечо, да и отойдет. А я еще покимарю».
Вскочил. Колотун, как в лихорадке. С одной ногой в штанине допрыгал до стены, нашарил включатель, обуздал вторую штанину, затянул ремень, и только тогда уставился на свою кровать с ее волосами на подушке и одеялом на полу.
Обследовал все двери.
«Засовы на месте. Да все чин чином, комар не пролетит!»
Вернулся, хлебнул воды. Ложиться в холодную постель уже охота пропала. Фото упало на комоде, где он и Настя вдвоем. Не порядок! Бывает от сквозняка, конечно. Поставил на место, протер рукавом от пыли.
Настя, Настя. Вот, смотри. Тут мы вдвоем. И детишек нарожать не успели, Яков сел за стол, и по привычке глянул туда, где жена хлопотала у печки. Время летит, в прошлом месяце на поминках годовщину справили. Я еще сел сдуру на твой пустой стул. Да ты простишь ведь, не за такое прощала. А помнишь, говорила: умру, найдешь молодуху. Дурочка! Как видишь, один. Да и тебе недолго там одной, скоро свидимся. Приду к тебе. Вот такое у меня чувство Но как же у нас получилось по-дурацки. Сколько раз крутил это в голове, как пластинку. Собралась ты в город, за документом, за бумажкой, пропадом она пропади. А сколько раз откладывала! А тут приспичило, зимой, в гололед. Автобус юзом. Схоронили.
Почистил во дворе Яков, баню из виду не упускал, нет. Стоит банька, как ни в чем не бывало, правда, двери настежь, Демьян вчера оставил с перепугу.
Почистил в хлеву Яков, боров спал и хрюкал во сне, корова о чем-то усердно размышляла присел тут же, под кучей навоза, на чурку, покурить. Дышалось тут, честно говоря, свободно. В тишине и согласии. Чего ж Майка притихла? задался он вопросом. Развернулся на своем чурбане, глянул в честные глаза коровы и опешил: Корова не мычит. Уже подоили. А доить кроме хозяина некому, вот в чем дело. Некому!
Ну, дела. Пошел за сеном, зацепил вилами а у сена цвет пепельный, потер пальцами, принюхался, захватил еще охапку с другого навеса, вроде нормально выглядит. Пошел в курятник, так и есть! «Куриный бог» исчез с гвоздя. Плоский камень в половину ладони, с естественным отверстием, такие у доброго хозяина служат для защиты кур от сглазу. На гвоздик повесишь, и будь спокоен. А тут гвоздь один торчит.
Занес в избу дров, в животе защемило, хватанул хлеба, да выплюнул, солонющий. Но кто его в соль макнул?
Вернулся к бане, на место вчерашнего происшествия.
Дверь болтало ветром, как тряпку на огородном пугале. Придержал дверь, а внутрь соваться не спешил мешало что-то Еще со скотного двора заметил: баня приуныла, посмурнела, почернела. Правда, и погодка не задалась.
Ах, банька, банька. Повернись к Ведьме задом, ко мне передом.
Шучу, вдруг вырвалось из него это слово, а там следом и вопросы: Как же ты так, а? Кого пустила ты? А?
Похлопал ладонью по бревну, перекрестился.
Говорили ж люди дураку, освяти баню, освяти нет, не послушал
Помолчал.
В народе как про тебя говорят? Знаешь? Да зна-а-ешь. Баня мать родная, все грехи смоет Да вот не смыла.
Яков бормотал чёй-то, подбадривал себя, подбадривал, да не шибко получалось. Сунулся из предбанника потянуло зловонием, Демьян не соврал. Из парилки в предбанник вода застыла и образовался ледник.
Стены перепачканы, икона разбита, веревки разорваны, барахло с гвоздей сметено вместе с пимами, а гвозди изогнуты, как проволока. Веники, вехотки, мешки, пакеты, фуфайки, все разодрано, будто зверь нашкодничал. Гора из гладкой светлой кожи оказалась дедовым тулупом. Общипан, как курица в суп.
Шалишь, да? А ну выдь! Погляжу на тебя, Яков пригляделся, прислушался. Всю ночь ждал встречи. А че штаны отцовы наизнанку? На примерку, али как?
Помолчал. Икона лежала перед ним, рама разбита, оклад изогнут. Пригляделся, она ж дома висела, а сюда каким ветром?
Тут другая висела, с почерневшим ликом.
Побежал в дом. Угол пуст. Лампадка на полу. Сказать кому засмеют, рехнулся сосед.
В бане стал сгребать все в угол, под шмотками пол был засыпан крупой, пшенкой кажись. Откуда ей взяться тут? Однако, насыпано. Яков за метлу. Да где там, пропала.
А метла ведь это вещь важная. Метла в углу, по старым приметам охрана от нечисти. Все про тебя знаю. Выходь.
В горле запершило, от пыли и чего-то едкого. Вышел. Хватанул снега. Полегче стало маленько. Наступил в сугроб, одной ногой, другой, и, проваливаясь по колено, прошествовал до забора. На снегу чернели ветки, оказалось, от метлы разбросаны. Зачем? Не понять.
Березовые. Лежат двумя рядками. Как по заказу. Будто мы с Настенкой лежим.
Огляделся. Хмарь вокруг. И следов-то нет. Хотя если приглядеться, куриный след есть, вон идет он, голуби такой не оставят. А куры по сугробам лазить тоже не дуры.
Демьян глазастый, вчера сказал, у ведьмы лапы куриные были.
Глянул на березу возле бани. Что с ней не так? «Ведьмины метлы» на ветках накручены, а ночь стояла тихая, бурана не было.
Ах ты ж нечистая! Спилю все на хрен.
Яков начал прокладывать курс обратно, охая эхая, и точь-в-точь попадая на свой след в сугробах. Даже повеселел от шалостей гостьюшки.
Солнце. Небо. Весна. Бывало в жизни и такое событие. И бегут они, Яшка и Настенка по тюпу, за деревней. Забегут на крутой берег Тартаса, и несутся с него, не зная ног. Молодые, резвые, только школу закончили. В обуви уже вода хлюпает, а девчонка хохочет, все ей ни по чем. Живот обхватила, чтобы унять смех, наклонилась, постояла и снова бежать. Яшка уже не поспевает.
А трава вся водой пропитана, и бегуны уже мокрые, и летят из рук их серебристые комки лягушачьей икры, ну а как еще назвать эти склизкие образования, откуда потом лягушки берутся. Белая рубашка на Яшке теперь не белая совсем, а он стоит и молча, как рыба открывает рот, голос потерялся от радости где-то. Но другой звонкий голос звенит на весь тюп.
Улыбка пришла на лицо Якова.
Там познакомились, оттудова и заберешь меня к себе.
А она все стояла в окне их дома, и смотрела, она его Настена, не заметишь разве по знакомому тонкому силуэту. В белой ночной рубашке, той самой, в которой разбудила его спозаранку. Окно прямехонько выходило в огород, трудно не заметить.
Смотри, смотри, с упреком пробубнил Яков. А потом голову поднял и давай спрашивать: Услышала, стало быть, как звал тебя вернуться? а потом опять опустил в смущении: Смотри да не смотри. Не смотри ты на меня. Я приду, но не зови.
Ну как ребенок, честное слово.
Голос сорвался, покинул Якова, как тогда, в тюпу. Яков закашлялся и стал отмахиваться от наваждения, как от назойливой мухи. Зачерпнул снега горсть, растер по лицу, еще зачерпнул, еще, еще.
Ак-х, ак-х горячий хорошо! подбежал к окошку, головы поднять не решился: Ждешь, да? Изводишь меня, да?
Дом затаился будто. Темнота окон притягивала. Настена протянула вперед руки, и вперив в мужа взгляд, стояла, не шевелясь, звала к себе.