Очень короткие рассказы о главном - Сергей Юрьевич Андреев 8 стр.


Айрис пустила меня в мансарду, где находилась её мастерская, и удалилась в смежное помещение. Я огляделась, и хотя была уже здесь раньше, снова преисполнилась профессиональным изумлением. Мне тридцать пять лет, я хорошо выгляжу и стильно, иногда даже вычурно одеваюсь. Ничего не попишешь: общение с богемой накладывает свой отпечаток. Я не маленькая девочка и нагляделась на всякое. Высшее образование, плюс второе замужество, которое длится сейчас, и двое детей (по числу браков)  всё это кого хочешь обучит жизни, тем более в Москве, где человека от зверя порою не отличишь. Казалось бы, я должна разбираться в людях, но то, что я лицезрела в мансарде у Айрис, навеяло мысль о скудости моих представлений. Она видела человека до самого дна и умела своё видение отобразить на снимках.

Медленно двигаясь вдоль стены, я переходила от одной работы, вставленной в рамку и висящей на крепёжных нитях, к другой. Всё это, видимо, готовилось для выставки либо же для продажи, но мне бы на месте Айрис стало жалко отдавать такие вот шедевры в чьи-то руки. Например, ту фотографию, где пожилая богатая женщина заливисто смеётся, запрокинув голову, а рядом стоит её муж в официальном костюме. Казалось бы, родные и сжившиеся вместе люди ан нет: на снимке они оказались чужими до безразличия! Через секунды эта вот дама вынет свою руку из его ладони и, возможно, вежливо похлопает мужчину по плечу, а дальше с резиновой улыбкой пойдёт на свою половину уютного коттеджа, во дворике которого и оказалась запечатлена. Она уйдёт к себе, плеснёт в стакан чего-нибудь крепкого и выпьет прямо безо льда, а потом поймает себя на мысли, что это уже вошло в привычку. Так оно всё просматривалось на фотографии безмятежной (якобы) ирландской семьи. На десятую долю секунды люди становились настоящими, а не теми, кем хотели бы казаться, и как раз в это мгновение их и запечатлевал объектив Айрис.

На другом фото у девушки, которая шла куда-то под руку со своим мужчиной, были гноящиеся от похоти глаза другого термина и не подобрать. Кавалер-то, наверное, думал, что прогуливается с подругой, но на самом деле его буквально волокли в постель, о чём, вполне возможно, этот тип даже не догадывался. Мужчины всегда пребывают в иллюзии, будто они управляют ситуацией. На самом деле это делают женщины, если, конечно, оказываются достаточно умны.

Двигаясь вдоль стены с фотографиями, я поймала себя на мысли, что во всех работах Айрис вижу лишь печальную сторону сюжетов. Наверное, на мне сказалась усталость последних месяцев, когда с мужем начало твориться что-то неладное. Вначале я списывала всё на нелады с работой: в связи с финансовым кризисом перегрузки там действительно случались серьёзные. Но к таким стрессам нашей семье было не привыкать, тем более что муж, являясь руководителем крупного подразделения в холдинге, ломал обстоятельства, словно ледокол. У него хватало энергии и навыков, чтобы в любой ситуации если уж не выиграть, то по крайней мере не проиграть.

Но недавно, когда он спал, а я встала, чтобы проверить детей, и зажгла ночник, мне довелось увидеть на его лице такое горькое выражение, что я поняла: дело, конечно, не в работе. Его тоска читалась даже сквозь сомкнутые веки, и я представила, что могла бы ощутить, открой он тогда глаза.

Я вдруг посмотрела на него не как любящая женщина, а сторонним взглядом. На его лице проступали черты, которые я наблюдала много раз у разных людей, так что прекрасно знала, что они означают.

Теперь у него были губы, а точнее складки вокруг рта, как у человека, способного на неадекватный поступок.

Я тогда вздрогнула, а спустя секунду вновь уже смотрела на мужа глазами жены, приемлющей любые повороты его судьбы. Он даже не проснулся, когда я вновь легла рядом, выключила ночник и постаралась забыть своё впечатление скорее всего, неправильное из-за тусклого освещения.

А вот теперь я пришла к Айрис и поневоле многое вспомнила.

Я вспомнила, что его ладонь пахла чем-то весьма необычным, когда он однажды вернулся заполночь вроде бы прямо со службы. Я так и не определила тогда, да и после не разобралась, чем же именно: то ли чужим парфюмом, то ли какими-то медикаментами.

Я поняла, почему однажды он быстро выключил компьютер, стоило мне появиться в его кабинете.

Ко всему прочему, на его столе как-то лежала бумага для записей, где крупными буквами обозначено было: «Сходить в нотариат и всё оформить!!!» Я никогда не позволяла себе заглядывать в его записи, и если бы не три огромных восклицательных знака, не заметила бы и эту.

Ко всему прочему (я не стала специально напоминать себе, но это само пришло на ум), мы теперь гораздо реже оказывались с ним близки как муж с женой. Поводов для этого находилось более чем достаточно, но с очевидностью причина была одна. Какая догадаться становилось всё проще, и я подумала, что Айрис лишь подтвердит мою догадку. Шерше ля фам, сплошная пошлость. Интересны были только детали кто, где, почему, но можно было считать вопрос решённым. Ждать оставалось недолго: послышались шаги, затем хлопнула дверь и Айрис появилась, держа в руках фотографии моего мужа.

 Вот адрес, куда вам нужно обратиться,  сказала Айрис, протягивая мне какую-то бумажку.  Я только что созвонилась, вас там примут.

Я взяла листок, но продолжала с недоумением смотреть на Айрис. Выглядела та как обычно: небрежная короткая причёска, серые глаза, свитер и джинсы, как раз по осеннему времени: ещё не холодно, но к тому идёт.

 Постарайтесь не затягивать,  добавила она.

 Что это?  спросила я в недоумении.

 Разве вы не за этим пришли?  в свою очередь удивилась она.  Ах, Боже мой! Как я не догадалась вы же, наверное, так ничего и не знаете.

Я почти упала на стул: ноги буквально подломились.

 Значит, он вам ничего не сказал,  утвердительно кивнула головой Айрис и снова забрала у меня из рук пачку фотографий мужа. Она пролистала несколько и достала ту, где он изображён был крупным планом у нас на даче. Я тогда из окна потихоньку щёлкнула его, убирающего листья, со своего мобильного телефона. Вид у мужа, как и всегда в последнее время, был грустный и какой-то отрешённый.

 Вы только успокойтесь.  Айрис сходила в ту часть мансарды, где находилось подобие кухни, и принесла мне воды. Я механически выпила полстакана.  Ваш муж чем-то тяжело болен, это вне всяких сомнений. Возможно, онкология. Он всё знает, и у него на этой почве депрессия. Когда такое случается, человек сам сдаёт позиции, и тогда заболевает ещё серьёзнее. Такой вот порочный круг Человека нужно силой вытаскивать из подобного состояния В этой клинике,  она показала на листочек в моей руке,  всё умеют делать, но главная работа ляжет на вас. Звоните туда, и в путь.

Я всё ещё не могла заставить себя встать, поэтому мелкими глотками пила воду, пытаясь до конца осознать услышанное. Потом взяла себя в руки и поднялась. В этот момент до меня дошло: в той записке мужа с тремя восклицательными знаками, обращённой к нотариусу, речь шла о завещании, где мужем предполагалась его скорая смерть.

Айрис участливо поглядела на меня:

 С вами он выберется,  сообщила она без тени сомнений.  Вы и не такое сможете.

Я пошла к выходу, она сзади. На пороге, открыв дверь, я не удержалась и всё-таки спросила:

 Но откуда вы всё это узнали?

Нужно было видеть, как по-доброму улыбнулась эта женщина и как морщинки разъехались от её глаз к вискам. Я ждала ответа, и тогда Айрис, чуть наклонившись ко мне, доверительно сообщила:

 Всё от профессии, дорогая Секреты ремесла! Когда насмотришься на людей через объектив, так и без объектива многое становится заметным.

Я всё ещё стояла, осознавая произошедшее.

 С Богом,  благословила меня Айрис.  У вас всё обязательно получится, не сомневайтесь.

От неё исходило такое тепло, что я вдруг успокоилась и отчётливо поверила в благополучный исход дела. Видимо, способность утешить одним своим видом тоже входила в секреты ремесла, позволявшего Айрис видеть перспективу дальше сиюминутных обстоятельств. Я махнула ей рукой и стала спускаться по лестнице.

Впереди была осень а значит, оставалось достаточно времени, чтобы подготовиться к зиме.

Не пропадём.

Цикл «Мужские рассказы»

Волк на цепи

В наступающем сумраке на снегу мелькали быстрые тени: наша стая пыталась уйти в лес. Потом был грохот выстрела и вспышка рядом, жгучая боль и я перевернулся прямо на бегу. Меня ударило под лопатку и сбило со всех четырёх лап, мгновенно оглушив, а когда я очнулся, рана кровоточила вовсю. Я дотянулся до неё языком и начал лизать, и только тут понял, что лежу в конуре на вонючей соломе, оставшейся, видно, после какой-то суки, а на шее у меня цепь и ошейник. Встать я не мог и чуть не взвыл от боли, когда попробовал повернуться. Глаза сами закрылись, и я надолго ушёл во тьму.

Это было поздней осенью, и выстрелы тогда гремели по всей округе. Мою стаю, видимо, дочиста перебили, потому что обложили нас славно и гнали с умом, зная наши повадки.

Это была не первая и не вторая облава, в которую я попадал. Я всегда умел найти выход флажков я давно уже не боюсь, а между охотниками существует мёртвая зона, где они не могут выстрелить навстречу друг другу. Именно в такую щель между номерами я и хотел проскочить. Выпавший снег был глубоким, лапы вязли, но другого пути не оставалось: только через сугробы, среди деревьев в просвет, а потом уйти за редким кустарником к лесу.

Я видел, как застрелили мою волчицу, но скулить по этому поводу не было времени. Нас убивали, и всполохи выстрелов рвали вечернюю полутьму. Я не стал бы жалеть человека, окажись против него со своей стаей, когда нам хотелось жрать: законы в лесу действуют простые. Но убивать ради забавы на такое способен только человек.

Думать обо всём этом было некогда. Я подобрался и кинулся вперёд, решив, что путь открыт,  но обманулся. Охотник, на которого я выскочил, умел ждать: он стоял, почти закрытый деревом, так что я заметил его только в последнюю секунду. Потом меня ударило и поволокло, лопатку пронзила боль, а после тот, который стрелял, привёз меня, раненого, к себе чтобы посадить на цепь и оставить во дворе вместо сторожа. Волк не собака, так что ясно: во двор к хозяину не сунутся. Позвали ветеринара, тот вынул пулю. Нужно было лишь, чтобы я как-то оклемался, поэтому меня долгое время кормили и не трогали.

Теперь стоит зима, и рана понемногу зажила, хотя ещё тянет. Я вполне могу стоять на ногах и, чуть хромая, передвигаюсь с каждым днём лучше и быстрее. Каждое утро хозяин приносит мне миску с едой не худшая, прямо скажем, жратва: от его охотничьих трофеев остаётся хорошее мясо. Он ставит миску возле будки, я уволакиваю еду внутрь и там всё съедаю. Хозяин наблюдает за этим, приближаясь иногда на длину вытянутой руки. Я смотрю на него жёлтыми, как у всего моего племени, глазами и слабо рычу. Пусть он думает, будто выздоравливаю я медленно.

Каждую ночь я раз за разом дёргаю цепь, которой прикован к своей будке. Я дёргаю её сильно, и дужка на ошейнике начала понемногу разгибаться. Я встаю на четыре свои лапы, выхожу из будки, натягиваю цепь и, налегая всем телом, пытаюсь разогнуть крюк, за который меня пристегнули.

Я знаю, что однажды я окончательно разогну его, дёрнув посильней, и стряхну с себя цепь и ошейник. Но это вовсе не значит, что я тут же прыгну через забор и уйду в лес: мне ещё нужно свести кое с кем счёты.

Хозяин думает, будто прострелил мне лопатку и навсегда сделал своим рабом. Я полагаю иначе. С каждым днём силы у меня прибывают, ноги становятся крепче, а уж челюсти и подавно. Боль уходит. Вчера я окончательно убедился, что если как следует дёрнуть цепь, крайняя дужка ошейника вылетит напрочь, но время ещё не пришло. Недели мне вполне хватит, чтобы подготовиться, а потом ударить без промаха.

Вчера сын хозяина, восьмилетний щенок, забыл о дистанции длине цепи, которой ограничена моя территория. Он вышел во двор и начал играть. Я мог бы накрыть его и зарезать в два движения, но тогда нужно было бы уходить, не сделав главного.

Главное для меня хозяин, а его щенка можно вообще оставить на потом, это не так уж важно. Я знаю: скоро наступит та самая ночь, когда я очень сильно дёрну за цепь, сорву ошейник и с холодной ненавистью приготовлюсь ждать рассвета.

Как всегда, хозяин утром выйдет во двор в пропахшем пóтом и табаком свитере, держа в руках миску с едой. Он глянет на меня, а я спокойно, с полуприкрытыми глазами буду лежать в конуре, возможно, даже отвернувшись, чтобы он ничего не заметил.

В тот момент, когда он наклонится и поставит миску возле меня, его вздрагивающее горло окажется прямо напротив моих клыков я брошусь неожиданно и стремительно, чтобы сделать всего лишь одно движение и услышать, как он захрипит. Я брошусь молча, чтобы не дать ему времени понять опасность и закрыться рукой, и пока не почувствую хруста хрящей на его кадыке под моими зубами, не глотну его крови не перестану его рвать.

Когда я закрываю глаза, мне всё это снится. Когда я их открываю, начинаю измерять расстояние, необходимое для прыжка и короткого, резкого движения к горлу напротив. Днём я почти не двигаюсь или, нарочно хромая, ковыляю вокруг своей конуры, понуро опустив голову и прикидываясь слабосильным. Ночью я мечусь по двору, насколько позволяет цепь, и дёргаю, дёргаю её, расшатывая слабое звено. Я не устаю от ожидания, потому что уверен в финале, и не обращаю внимания даже на те поганые запахи, которыми полны конура и весь этот двор, не говоря уже о хозяйском доме.

Скоро всё это кончится и лес снова примет меня. Может быть, кто-то из стаи выжил после побоища тогда мы снова начнём охотиться вместе. Если нет, я стану делать это один.

Я лежу на подстилке, брошенной в будку, и наблюдаю за тем, как хозяин ходит по двору. Возможно, он снова собирается на охоту, а значит всё, что давно уже решено, нужно сделать завтрашним утром.

Он ходит по двору, а я смотрю ему в спину не мигая, и у ненависти моей жёлтые глаза.

Эпизод из провинциальной жизни

Отца у мальчишки не было, а мать спивалась. Сам он подворовывал, где-то доставал деньги, приносил домой хлеб, картошку и молоко. Ему было двенадцать лет, о школе он давно забыл и в основном подвизался во дворе выполняя, что поручат старшие пацаны. Другая жизнь в этом городке на окраине страны для паренька исключалась.

Провинцию пропитала тупая жестокость безработицы и отчаяния. Лет двадцать назад здесь ещё дымили трубы комбинатов, впускавших за свои ворота по утрам и выпускавших по вечерам сотни тысяч человек, а теперь каждый существовал как мог. Городишко жил по блатным понятиям, что означало: кто сильнее, тот и прав.

Сейчас стояли осенние сумерки, снег выпал и тут же превратился в слякоть. Мальчишка должен был отнести пацанам пакет размером в два кулака, который ему передали на другом конце города, и шёл, прижимая его под курткой обеими руками к животу. Он проделывал это не в первый раз, маршрут был проверенный, но сейчас становилось холодно, и он решил срезать, чтобы добраться побыстрей.

В переулке, куда он свернул, за ним побежали. Кто это был полиция или парни из чужого квартала,  он разбираться не стал и, не раздумывая, прыгнул через забор в соседний проезд. За ним тоже прыгнули, топот приблизился, и теперь паренёк бежал, задыхаясь, по кривым узким улочкам, понимая, что если догонят могут отнять пакет. Тогда ему конец, пацаны не простят: предупреждали заранее.

Назад Дальше