Они подходили к моей камере и смотрели на меня, как на какую-то уродку, сказала ей Патрисия.
Дарси удивилась.
Неужели? И чем ты ответила, девочка?
Патрисия пожала плечами.
Я просто пыталась их игнорировать.
Неправильно, покачав головой, решительно произнесла Дарси. Милая, в ответ тебе нужно прямо смотреть им в глаза. Послушай, Патти, она села на край кровати, ты тут надолго, черт возьми, даже через шесть месяцев вряд ли пойдешь в суд. Ты не должна позволять этим тюремным сукам так тебя опускать, иначе, детка, не заметишь, как будешь им отлизывать, просто чтобы выжить. Теперь послушай, ты тройная убийца, понимаешь? И неважно, мать твою, действительно ли ты виновна или нет, пока тебя не отпустят, ты тройная убийца, точка. Значит, и вести себя ты должна соответственно. Если одна из этих сук на тебя уставится, уставься на нее в ответ. И веди себя так, как будто ты с легким прибабахом, ясно? Бормочи под нос, расхаживай взад и вперед или по кругу, точно едва сдерживаешься, чтобы не взорваться. Дыши тяжело, точно у тебя припадок. Сделай так, и твоя жизнь сильно упростится
Дарси оказалась права.
Сразу по возвращении Патрисии из больницы наглая маленькая пуэрториканка сказала:
Эй, посмотрите-ка, кто вернулся Фея Динь-Динь из пригорода[6].
По коридору у камеры слонялось полдюжины женщин с одинаковым бандитским самодовольством.
Патрисия встала с койки и подошла к открытым настежь дверям камеры. Глядя на пуэрториканку, она тихо спросила:
Что ты сказала?
Я сказала, вернулась Фея Динь-Динь из пригорода, повторила, улыбаясь и оглядываясь на других, девушка.
Патрисия, не мигая, уставилась на девушку своими большими карими глазами. Она шагнула из камеры.
Что ты сказала? спросила она снова, на этот раз даже тише.
Я сказала голос пуэрториканки дрогнул, когда две стоявшие рядом с ней женщины внезапно ушли.
Эй, вы куда, черт возьми? спросила она.
Скажи мне еще раз, что ты сказала, повторила Патрисия. Она сжала губы, ноздри у нее раздулись. Ушли еще две женщины.
Скажи мне еще раз, что ты сказала.
Она напоминала заевшую пластинку. Глаза у нее были широко открыты, и в них было видно бешенство.
Маленькая пуэрториканка быстро прикусила нижнюю губу и покачала головой.
Ничего, я ничего не говорила.
Она тоже ушла.
Оставшаяся заключенная, еще одна пуэрториканка по имени Лета, долго изучала взглядом Патрисию, затем полезла в карман платья и вытащила шоколадный батончик.
Хочешь половинку «Бэби Рут»? спросила она.
Черт, да! сказала Патрисия. Конфет я не ела даже не помню с каких пор. Заходи.
Лета вошла в камеру Патрисии, разломав пополам шоколадку.
Дарси недооценила продолжительность пребывания Патрисии в тюрьме округа Кук, отдел 3, женская секция. Она не предстанет перед судом за убийство ее семьи в течение года и трех дней после ареста. Это будет очень долгий год.
Родственники Патрисии тети, дяди, двоюродные братья и сестры полностью от нее отказались после того, как ее обвинили в убийствах. Как будто все считали ее виновной. По сообщениям газет, они были заняты тяжбами, связанными с завещанием, а также решали, а не подать ли иск о клевете из-за заявлений официальных лиц о предполагаемой причастности Фрэнка Коломбо к преступному синдикату Чикаго.
Не оставили Патрисию только крестная, тетя Джанет, вышедшая замуж и ставшая Джанет Морган, и ее приходской священник отец Уорд Моррисон, пастор церкви Королевы Святого Розария в Элк-Гроув-Виллидж. Тетя Джанет следила, чтобы у Патрисии всегда было пятнадцать или двадцать долларов на тюремном счету, а отец Моррисон совершал долгую поездку в город, чтобы навестить ее хотя бы раз в неделю.
Были назначены два общественных защитника представлять Патрисию на суде по делу об убийстве, многочисленные конференции адвокатов и другие юридические маневры требовали ее личного присутствия или внимания. Но это все отнимало совсем немного времени, и все остальные дни и ночи Патрисия сталкивалась с самыми изнурительными аспектами заключения: монотонностью, однообразием, отупляющей скукой, сеющей семена полной безнадежности. Чтобы не сойти с ума, Патрисия отчаянно искала способ душевного освобождения.
Что это за «Институт женщин сегодня»? спросила она однажды утром Лету. У них есть здесь, в тюрьме, какие-нибудь занятия?
Да, их ведут какие-то монахини, сказала Лета. Думаю, это уроки писательства или что-то в этом роде.
Патрисия решила это проверить. Когда собрался следующий класс «Института женщин сегодня», она пришла и встала в уголке общей комнаты, которую тюрьма выделила для этого мероприятия. Пока она там стояла, к ней подошла зрелая женщина в клетчатой куртке.
Привет, малыш, сказала женщина.
Привет. Патрисия пристально на нее посмотрела. Вы монахиня?
Да, но не надо меня за это винить.
Женщина протянула руку.
Я сестра Маргарет Трэкслер. Тебя интересует семинар?
Патрисия пожала руку и ответила неопределенно:
Возможно. Что все это значит?
Это семинар по написанию дневников, объяснила сестра Трэкслер. Мы пытаемся показать участницам, как осознать свои страхи и другие чувства, записывая их в личный дневник, а затем анализируя написанное. Они могут либо поделиться этим с другими участницами, либо оставить все при себе это дело каждой. Важно, что, излагая на бумаге, ты выкидываешь это из головы. Когда ты можешь взглянуть на свои проблемы на листе бумаги, они не так сложны.
Сестра Трэкслер слегка наклонила голову.
Ты хочешь попробовать?
То, что ты пишешь, не нужно никому показывать?
Ни единой душе. Ты можешь записать, а потом сжечь, если захочешь. Монахиня подмигнула. Я даже принесу спички.
Патрисия на семинар записалась.
Проучившись в классе написания дневников несколько недель и наблюдая за сестрой Маргарет Трэкслер, Патрисия сказала одной из добровольных помощниц:
Трэкслер точно не похожа ни на одну из монахинь, которых я когда-либо видела
Она не обычная монахиня, согласилась помощница. С семнадцати более тридцати пяти лет она работала в школах Сестер Нотр-Дама. Всю свою жизнь она посвятила служению другим. В шестидесятые годы участвовала в марше за свободу в Сельме, штат Алабама. Она организовывала семинары по межрасовым отношениям для «Национальной католической конференции за межрасовую справедливость». Выступала против войны во Вьетнаме. А год назад премьер-министр Израиля Голда Меир вручила ей Медаль Государства Израиль за многолетнее содействие взаимопониманию между христианами и евреями. Основанный ею «Институт женщин сегодня» не только это, сказала помощница, имея в виду семинар по написанию журналов, в нем есть классы по обучению женщин их законным правам. И классы профессионального обучения рабочим специальностям. У сестры Трэкслер самые разные проекты.
Помощница улыбнулась.
О ней ходит поговорка. Сестра Трэкслер похожа на ржавчину. Она никогда не отдыхает.
Когда сестра Маргарет Берк, психолог, начала консультировать женщин в окружной тюрьме, она и сестра Трэкслер иногда сравнивали записи о своих начинаниях, а также об отдельных заключенных. Патрисия Коломбо была естественной темой их разговоров.
Когда я впервые о ней прочитала, призналась сестра Трэкслер, я была потрясена. Обвинения против нее были невероятными и немыслимыми.
Да, согласилась сестра Берк. Жестокость преступления не умещается в голове.
Честно говоря, мне подумалось, что если ее признают виновной, я вряд ли смогу ее простить, призналась сестра Трэкслер.
Случись такое с моими близкими, не знаю, смогла бы я с этим справиться. Патти просила о консультации?
Нет, сказала сестра Берк. Я хотела бы, чтобы она ко мне обратилась, я хотела бы попытаться ей помочь. Если она виновата, то сейчас она несет невообразимое бремя.
Вы хотите, чтобы я посоветовала ей обратиться к вам за консультацией? предложила сестра Трэкслер. Мы не близки, но она в моем семинаре по написанию дневников. Иногда мы болтаем.
Сестра Берк отказалась.
Не стоит. Думаю, что в ее случае она скорее всего откажется от любого предложения помощи и включит все свои защитные механизмы. О помощи она должна попросить сама. Сначала она должна признаться самой себе, что помощь ей нужна, а потом она должна о ней попросить.
Как вы думаете, она попросит? спросила сестра Трэкслер.
Да, думаю, попросит, ответила сестра Берк после минутного раздумья. На это ей потребуется время.
На это потребовалось тринадцать лет.
Когда сестра Берк увидела Патрисию Коломбо, проходящую через комнату для свиданий в исправительном центре Дуайт в 1989 году, она ее не узнала. Только после того как Патрисия открыла двери в маленький отдельный кабинет со стеклянным окном, сестра Берк поняла, что это она. Девушка из окружной тюрьмы была ребенком с детским лицом, а перед ней стояла женщина за тридцать с взглядом зэчки: пустым, жестким. Когда она вошла, сестра Берк улыбнулась и протянула руку.
Что ж, Патти, мы наконец встретились. Как ты?
Спасибо, сестра, я в порядке. Не могли бы вы не называть меня «Патти»? Я предпочитаю «Триш».
Конечно. Когда ты перестала называться «Патти»?
Началось деликатное прощупывание.
Несколько лет назад.
Тебе больше не нравится имя «Патти»?
Нет, терпеть его не могу. Я никому не позволяю называть меня «Патти».
Понимаю.
Не потому ли, что Патти совершила убийство, а Триш не хотела брать на себя ответственность? Судья, вынесший приговор Патрисии, назвал ее «доктором Джекилом и мистером Хайдом». Возможно, его оценка была верна. Время покажет.
Что ж, Триш, сестра Берк сменила тему, за эти годы я слышала о тебе много хорошего.
Патрисии подняла брови.
Да? От кого?
Тюремное сарафанное радио, с хитринкой в глазах ответила монахиня. Я не из туземцев, но барабаны слышу.
Что обо мне говорят? спросила Патрисия.
Как хорошо у тебя идут дела, как ты приспособилась, как ты учишься и в особенности как ты учишь здесь некоторых молодых, тех, кто даже читать не умеет. Это похвально.
Я делаю это не ради похвалы, спокойно сказала Патрисия.
Возникло легкое напряжение, поэтому сестра Берк свернула светскую беседу и подошла к цели визита.
Я понимаю, сказала она, что тебе интересно изучить свое детство и юность, чтобы попытаться понять, как ты стала той, кем была в 1976 году.
Да. Я пыталась сделать это сама, но, кажется, не могу с этим справиться. Я подумала, мне сможет помочь профессионалка.
Понятно. Ты обсуждала этот вопрос с тюремным психологом?
Нет, я не буду разговаривать с мозгоправом Департамента.
Она имела в виду Департамент исправительных учреждений.
Могу я спросить почему?
Во-первых, все, что заключенный говорит мозгоправу Департамента, не является конфиденциальным. Все, что ты сказала, попадает в твое тюремное досье, его может прочесть персонал, охрана, сотрудники отдела помощи заключенным, кто угодно. Во-вторых, персонал Департамента исправительных учреждений, включая психиатров и психологов, преимущественно мужчины. Меньше всего мне надо, чтобы мои проблемы мне помогал решить другой мужчина.
Насколько я понимаю, с тех пор, как ты здесь, ты не проходила психологического освидетельствования? спросила сестра Берк.
Только освидетельствование в первую неделю при поступлении сюда. Продолжалось оно минут пять.
Ты знаешь его результаты?
Конечно. Было решено, что я социопат и они не могут меня перевоспитать.
Как ты к этому относишься?
Патрисия пожала плечами.
С моим перевоспитанием они были правы, они не смогли бы меня перевоспитать и за миллион лет. Я перевоспитала себя сама.
Тогда зачем тебе нужна я? спокойно спросила сестра Берк.
Чтобы узнать, как я попала в ситуацию, или состояние, или что-то еще, где мне понадобилось перевоспитываться. Я хочу знать, что со мной произошло в детстве, почему это произошло и что именно произошло.
Ты говоришь о каком-то конкретном моменте своего детства?
Да. В детстве меня насиловали. Я я только начала это вспоминать
Понимаю, кивнула сестра Берк. Кто, Триш?
Мой мой отец.
В тот миг, когда Патрисия произнесла эти слова, в этот бесконечно малый миг времени сестра Берк уловила в голосе Патрисии легкую неуверенность.
В чем эта неуверенность, сестра Берк не знала. И сомневалась, знала ли сама Патрисия.
Хочешь мне об этом рассказать?
Сестра, я хочу попробовать
8
Июнь 1970 года
Когда Патрисии было четырнадцать, атмосфера в семействе Коломбо царила в целом спокойная и расслабленная. Фрэнк Коломбо был печально известен крутым нравом, порой даже дома, но на жене, дочери или сыне специально не отрывался. По отношению к семье Фрэнк был воплощением терпения и сдержанности. Для него мир делился на три части: дома, вне дома и на стадионе «Ригли Филд». Дома он пребывал в максимальной гармонии с собой кроме обычно волновавших его телетрансляций игр «Кабс» или вспышек гнева, когда, по его мнению, сосед делал что-то не так, дома Фрэнк Коломбо обычно был спокоен.
Семейство чувствовало себя раскованно. Фрэнк и Майкл ходили по дому в нижнем белье: Фрэнк в длинных трусах, Майкл в коротких. Патрисия, день ото дня все больше оформлявшаяся, слонялась в ночных рубашках. Самой консервативной оставалась Мэри Коломбо, если и в ночнушке, то обычно с поддетым нижним бельем или накинув халат. Как кто одет, никто в доме особого внимания не обращал. В конечном итоге недовольство такой неформальностью выразили посторонние.
Мэри, говорила, как выяснилось, наедине подруга или родственница, тебе не кажется, что Патти слишком великовозрастная, чтобы так выставлять напоказ все, что у нее есть?
Мэри пожимала плечами.
Это только здесь, в доме.
Позже она рассказала об этом Фрэнку:
Эта сказала, что считает Патти слишком великовозрастной, чтобы бегать по дому в ночной рубашке.
Слишком великовозрастной? Ради всего святого, она просто ребенок, раздраженно ответил Фрэнк. Кроме того, она дома. Что, черт возьми, с людьми? Зачем надо искать проблемы?
Иногда комментарии касались не Патрисии, а Фрэнка.
Мэри, почему бы тебе не купить ему пижаму? По крайней мере, тогда он мог бы застегнуть ширинку. Семейные трусы не для променада.
Фрэнк не будет носить пижаму, сказала Мэри.
Мэри, но он же должен что-нибудь надеть. Это неприлично.
Мэри снова пожимала плечами.
Это же дома.
После пятнадцати лет с Фрэнком Коломбо она усвоила многие принципы мужа, его философии. Фрэнк чувствовал, что если это дома, то все в порядке.
Первый кошмар Патрисии приснился в четырнадцать.
В двухуровневом доме Коломбо было четыре спальни, две верхние и две нижние. Спальня Фрэнка и Мэри находилась на верхнем, главном, уровне. На том же уровне для удобства родителей спал и слишком еще маленький Майкл. Спальня Патрисии была одной из двух на нижнем уровне, другую мать использовала для случайных гостей или как кладовку.
Патрисию никогда не беспокоило, что она спала в одиночестве на нижнем этаже. Спальня внизу давала ей уединение, которого были лишены остальные. Ночью внизу обычно никого не было. И ни там, ни где-либо еще в доме она не испытывала страха, в жизни она нигде не чувствовала себя в большей безопасности, чем в доме на Брэнтвуд, 55.
Патрисия не помнила ни одного кошмара даже в раннем детстве дурные сны никогда ее не тревожили. Поэтому, когда это случилось в первый раз, она оказалась совершенно не готова к этому.