Виктория Мальцева
Вспомни меня. Книга 2
Глава 1. Другими глазами
Это Рэйчел. Она не улыбается, скорее, кривит рот в улыбке.
Чего ты щуришься? с ходу допрашивает.
Глаза из-за солнца болят.
Как ты?
С божьей помощью.
И зовут твоего бога Альфой? ухмыляется.
Я обращаю внимание на её выбор слов. Не далее, как пару недель назад, она назвала бы его «нашим».
Уверена, у него другое имя.
У всех нас другие имена. И всё-таки, как ты?
Уже лучше, спасибо. Аппетита только нет. И сил мало.
Но они же возвращаются?
Рэйчел усаживается рядом. И опять я кое-что замечаю: она не боится заразиться, чего я ожидала бы от неё в первую очередь. Эта дама самая осторожная в коллективе.
Конечно. Правда, слишком медленно, честно отвечаю ей.
Сегодня четвёртый день с тех пор, как я пришла в себя, и первый, когда мне разрешили самостоятельно выходить из хижины, греться на солнце и смотреть на море. Море моё лекарство, а в дырчатых стенах хижины мне хорошо только когда он на месте, а когда его нет душно. И страшно, что не вернётся.
Страх штука странная. Все месяцы до этого мне не было так тревожно за него, как сейчас болезненно, панически, но и хорошо мне не было тоже. Это «хорошо» я называю «счастьем», потому что ничего другого не знаю или не помню. Эти последние четыре дня лучшие в моей жизни. В той её части, которая хранится в памяти, разумеется.
Это моё главное и любимое занятие теперь перебирать в памяти кусочки, где мы вместе, взгляды, слова, прикосновения Всё это очень странно.
Он называл меня «родной» во время болезни, я помню. Произносил это в те моменты, когда мне было больнее всего, а в его глазах скапливалось слишком много отчаяния. Сейчас, когда моё сознание с каждым днём всё прозрачнее, я часто повторяю это слово про себя.
Родная.
Что оно означает?
Если вернуться на месяцы назад, когда мы впервые очнулись на этом берегу, он был первым, кого я увидела. Так сложились обстоятельства. Но если бы я открыла глаза, и передо мной стояли бы все девятнадцать бедолаг, лишённых памяти во имя эксперимента или телешоу, я бы тоже увидела его первым. И не потому, что он самый высокий и объективно самый красивый человек из всех есть что-то ещё. Нащупать это «что-то» и сформулировать прежде не виделось возможным, но теперь, после болезни, складывая кусочки воспоминаний, как мозаику, и владея словом «родная», я начинаю осознавать, кто он.
И дело не в легенде про «разорванную пару», которую каждый притягивает за уши в свою хижину, дело в том, что я чувствую, когда мы вместе. Не важно, в ссоре мы или «в поцелуях», если он рядом мне спокойно. За себя и за него. В равной степени: за себя и за него.
Вся деревня слышала, как он выл, внезапно сообщает Рэйчел.
Её голос далёк и от веселья, и от иронии, так привычных ей. В нём тревога.
Кто?
Альфа. Я внутрь не входила из-за инфекции. Но ты же меня знаешь любопытство когда-нибудь точно меня прикончит. Словом, когда Вожак воет, в срубе не усидишь. Ты как будто умерла, когда я заглянула, и уже не в первый раз, со слов Леннона. Альфа выглядел так, будто сошёл с ума. Сдавливал твою грудь, дышал в рот, будто хотел надуть и, видно, разодрал твою болячку так, что всё твоё лицо было в крови. Да и его тоже Жуткое зрелище.
Рэйчел задирает руку и указывает на угол своего рта в том месте, где у меня уже отвалилась корка.
Сегодня утром он поцеловал меня с той стороны, где мои губы здоровы, со словами «я с краешку». Это «с краешку» мой талисман на сегодня. Я бережно храню его на языке, как последнюю карамельку, с которой никак не хочется расставаться.
Кровь его, конечно, не пугала, со вздохом заключает Рэйчел, а вот, смерть да.
Я ничего из этого не помню.
Да, продолжает Рэйчел. Это действительно было из ряда вон видеть самого сильного сломленным. Мы ведь все зависим от него ну, объективно.
Она снова умолкает, и мне очевидно, что ей нелегко рассказывать. Не такая уж она и циничная, какой хочет казаться.
В общем, когда я заглянула, он на коленях стоял и стонал.
Она резко поворачивает голову в мою сторону:
Выл, как зверь. Если точнее.
Потом снова отворачивается, и, уставившись на море, добавляет.
Что бы он ни делал, ты не дышала.
Я не знаю, что говорить. Поэтому сообщаю очевидное:
Сейчас вроде дышу. Значит, у него всё-таки получилось.
Сердце моё бьётся так, будто до этого тонуло, а теперь выбралось на поверхность и не может отдышаться.
Проходит время, прежде чем Рэйчел натягивает улыбку и меняет пластинку:
В деревне многое переменилось, пока ты болела. А пока выздоравливала, изменилось ещё больше. Угадай, кто объявил тебя ведьмой?
Тут даже гадать не нужно.
Цыпа?
Нет, хохочет Рэйчел.
А я в растерянности.
Красивая?
Да уж Похоже, твой случай безнадёжен. Ни черта ты не разбираешься в людях. Дана! Дана заявила, что «так околдовать парня могла только ведьма». Красивая, как раз, неожиданно выдала разумную мысль: «Что, если он выбрал её, значит, сразу ведьма?»
А ты что сказала?
Ничего. В сложившейся ситуации, знаешь ли, когда у Главного поехала крыша, и он ни с кем не разговаривает, никого не слушает, ни о чём не хочет слышать, надеяться на его защиту это рыть себе могилу.
Тут никто никому не должен. Я помню.
Люди настроены агрессивно. И не удивительно: в своих бедах и лишениях всегда удобнее обвинить кого-то, найти объект для ненависти. Боюсь, речь уже идёт даже не о травле. Тебя убить хотят, Седьмая. Не все, конечно, но уже многие. И самое страшное Альфа полностью потерял авторитет. И если бы только он разговаривал с людьми, если бы он не бросил жену, если бы его жена не ждала ребёнка, если бы, и если бы, если бы Они больше не чувствуют себя защищенными, и поэтому в деревне массовый психоз: "Ведьму на кол, Сжечь тварь ", "Освободить Альфу.
От чего освободить?
Ты серьёзно или шутишь? А это видать, последствия болезни. Напомню: ты украла парня у беременной девушки. И она от горя решила покончить с собой.
Альфия?!
Угу. Смотрю, уже лучше соображаешь. Она и заварила весь этот котёл, пока соплеменники слушали, как самый несокрушимый воет. Когда ты всё-таки очухалась, все ждали что он вернётся к жене.
Жене?
Не притворяйся, что ты не знала. Все видели, они проводили ночи вместе хоть и тайком. Он, очевидно, не определился с выбором, но и удовольствие получать хотел. Бог ему судья. Все мы грешные, никто не без недостатков.
Я закрываю лицо рукой солнце слишком яркое, глаза слезятся.
В общем, она ушла. Ребята её искали, и не нашли, но обнаружили её футболку, прибитую к берегу в том месте, где мы купались.
Господи
Вот тебе и Господи. После этого все съехали с катушек. Именно после этого. И хотя у тебя совершенно неожиданно нашелся защитник в лице Красивой, её обращение на сторону большинства заняло ровно три секунды: никто не хочет лишиться поддержки из-за тебя. Умник вот тоже сразу выбрал правильную сторону. Нет смысла сопротивляться силе, в несколько раз превосходящую твою, тем более, что она на правильной стороне.
Правильной? уточняю я с перекошенным лицом.
Конечно, правильной. Она ведь беременная, Седьмая! Сколько повторять?
А при чём тут он? почти кричу ей.
Она смотрит на меня, как на дуру, и даже не улыбается. Некоторое время спустя спрашивает:
Окей. Тогда давай ещё раз: что ты помнишь о сексе?
Её вопрос огорошивает, но я решаю говорить всё, как есть. Хуже уже быть не может. Я и так ведьма.
Только то, что всем он нравится.
В этом участвуют интимные органы, Седьмая. Как именно они участвуют, ты помнишь?
Нет.
В таком случае, может, ты и не знала никогда?
Что ты хочешь этим сказать?
Рэйчел поджимает губы, прежде чем открыть рот и просветить меня.
У парней тоже есть семена. Как ты понимаешь, они необходимы для зачатия. Женщины вроде земли, в которую они и высаживают эти семена каждый свои. Миру известен лишь один случай, когда это произошло без участия мужчины
Рэйчел долго и терпеливо ждёт, пока закончится мой приступ кашля, и в общих чертах обрисовывает анатомию того, как именно происходит зачатие.
У меня начинает болеть всё тело.
Я всего этого не знала, но каким-то образом «догадывалась», что именно происходит у пар, между Альфой и Цыпой в том числе. Мне было очень тяжело жить, когда я увидела Цыпины кроссовки рядом с его хижиной. Все свои муки объясняла этим болючим чувством «ревность», а легче мне становилось только от пилюли Рэйчел «Здесь никто никому не должен». Её средство, конечно, шло вразрез с политикой Вождя, согласно которому «Выжить мы сможем только вместе», но очень уж действенно помогало.
Если мы все вместе, и всё у нас должно быть поровну, то как же так выходило, что Цыпе доставалось его внимания больше всех? Вооружившись таблеткой Рэйчел, я больше склонялась к версии «Будь моя воля, я бы забрала это внимание целиком себе и ни с кем бы не делилась».
Воля не моя, но в эти дни его внимание целиком принадлежит мне. Вон, даже разговаривать ни с кем не хочет. Даже с теми, с кем действительно надо поговорить.
Хорошо ли мне? Довольная ли я теперь, когда узнала о сбежавшей Цыпе? Где она? Что с ней? Что будет с ребёнком, если Цыпа не ест? Как долго он продержится? Успеет ли Альфа их найти?
Вот и выходит, что «Никто никому не должен» полная чушь. Альфа должен. Потому что, отдавая своё внимание Цыпе, он посеял свои семена, и они взошли. Теперь за ростками нужно ухаживать.
Единственный, кто за тебя впряжётся это Леннон. Дурачок. Идеалист! Но его сил, конечно же, не хватит. А Альфа невменяемый. Как тебе живётся, кстати, с человеком, который сошел с ума?
Со мной он разговаривает.
Я не знаю, зачем сказала это. Наверное, желание не выглядеть ведьмой в её глазах превысило здравомыслие и осторожность.
Да-а-а?! Это очень интересно Это прямо
От того, как Рэйчел растягивает рот в улыбке, мне становится жутко. Она молчит некоторое время, такое долгое, что мои страхи приобретают неукротимый характер. Может быть, все дело в перенесённой болезни, в галлюцинациях, в моём, возможно, повреждённом инфекцией мозгу, но от страха у меня трясутся руки. Я уже не уверена, разговаривал с ли он со мной? Может, мы оба сумасшедшие? Может, мои галлюцинации, или фантазии, или сны, или воспоминания, будь они прокляты, не прекратились?
Хорошо. Это очень хорошо! с выдохом заключает Рэйчел. Бог вам в помощь.
Она резко поднимается, чтобы уйти, даже делает несколько шагов в направлении деревни, потом вдруг резко останавливается, оборачивается, и наставляет напоследок:
Не отходи от него ни на шаг. Если он идёт на охоту ты с ним. Знаю, что тяжело, но выбора у тебя нет. Оставаться одной в его долгое отсутствие слишком рискованно. Леннон раз пять пытался с ним поговорить всё без толку. Сегодня утром я тоже к нему подходила. И знаешь, что?
Что?
Он зашипел на меня, как дикий бешеный кот!
Уходя, она хохочет, не очень громко, правда, но её смех не злой, и мне становится немножко легче.
Глава 2. Точки над «i»
Beach House Take Care
Ноги не хотят идти. На мой рай вылили цунами отрезвляющей правды, и все краски и яркие, и пастельные тона безвозвратно смыло. Осталась только серая реальность, которую я упорно не желаю величать адом. Не клеятся в моём сознании «ад» и парень с шоколадными глазами. «Альфа» не его имя. Не его.
Из его хижины валит дым: он уже вернулся сегодня неожиданно рано, а я впервые не рада. Я бы взяла «тайм-аут» несколько часов его отсутствия на обдумывание его же решений.
Забавно, но раньше мне всегда приходилось расчленять только собственные промахи, а теперь вот его выходят на первый план. И что самое странное и страшное, его поступки намного больнее.
Не правильно это, болезненно не верно, если Цыпа, как бы неприятна она мне ни была, осталась без его поддержки. Он участвовал в том, что сделало её беременной, а значит, самой уязвимой из всех. Без него ей не выжить, ясно же. На её месте я бы изо всех сил постаралась, но будем честными шансы невелики.
И есть ещё кое-что. Как же можно оставаться таким безразличным к младенцу? Ладно я все, включая меня саму, уже поняли, что со мной что-то не так, и я не вписываюсь в стандарт эмоциональных реакций на общие для всех события, но, если всё это отбросить, он ведь, получается отец.
Мне кажется, у него это не обязанность, а потребность должна быть заботиться и защищать их обоих. Разве нет? Тогда чем же он сейчас занят?
В котелке варится птица сегодня только одна вот, почему он вернулся раньше.
Он не смотрит на меня, когда я вхожу, и, хотя я ему за это благодарна, меня одновременно забавляет и пугает то, как безошибочно он чувствует моё настроение. Как, впрочем, и я его. Он улыбается мне, когда я хочу ему улыбаться. Он тянется поцеловать, когда я думаю о том, какие красивые у него губы. Он не отрывает взгляд всякий раз, когда у меня вдруг возникает это странное головокружение и чувство, будто я проваливаюсь в другое измерение.
В тот самый первый день трезвости и сознания после болезни и началась моя сказка. Местами она была стыдной, неловкой, непонятной, но всегда до умопомрачения уютной, потому что обо мне никогда ещё так не заботились.
Первым делом он поменял мой спальник на сухой и помог переодеться в сухую одежду. Пока я боролась с напором стыда и смущения, он вынимал мои руки из рукавов так, будто делал это тысячи раз до этого. Моя нагота для него уже вещь привычная, похоже. Я прикрывала грудь руками и ещё сильнее краснела, понимая, как это глупо: в течение пяти дней моего полусознания никто не прикрывал мне грудь.
И ещё мне открылось, что он умеет быть заботливым на гораздо более тонком уровне, нежели добыча еды и смена белья. Когда мой взгляд в очередной раз болезненно упёрся в галерею моих же трусов над костром, он снял с моей гордости плиту стыда и позора:
Во время этой болезни люди очень сильно потеют.
И я вспомнила: о да, это правда! И Умник, и Леннон почти никогда не ходили в туалет, потому что вся жидкость выходила из них по́том. А постель бедолаги, чью хижину мы разворотили, была завалена тряпьём он кутался во всё, что у него было, потому что мёрз, а мёрз, потому что был мокрым и не имел сил переодеться. Умника и Леннона тоже Альфа переодевал, поэтому я сразу и не сообразила.
Я гигантская нескончаемая проблема для тебя, согласилась я с очевидным.
Мир был бы скучным без проблем, а значит, бессмысленным, ответил он.
Потом до меня дошло, что всё это он делал, болея сам, и никто о нём не заботился. Правда, и болел он легче всех, что ещё раз подчеркнуло, выпятило он сильнее всех.
Но он всё-таки болел. У него тоже был жар, и он тоже потел.
Болеть вместе. Быть соучастниками не только в быту, но и в боли, в страдании, страхе. Даже если один менее болен или совсем не болен, болит у него не меньше, только в другом месте. Ему тоже страшно, только совсем другим страхом.
И этот его страх я осознала явно и трезво, когда он обернул меня в спальник, взял на руки и, будучи сам слабым после болезни, понёс на берег. Когда остановился передохнуть, и мы сидели на стволе не пережившего цунами дерева, я напомнила ему:
Я тяжёлая.
Нет, ты почти ничего не весишь, ответил он. Дело во мне.
Конечно, в нём. Он сам ещё не выздоровел.
А когда мы, наконец, добрались до пляжа, он сказал:
Вот твоё море.
Альфа долго и тщательно моет руки в глиняной миске, которую вылепила когда-то я, потом принимается отделять крошечные куски мяса от тонких косточек птицы и протягивает их мне. Я не сопротивляюсь, молча жую всё, что он в меня пихает, хотя есть совсем не хочется. Всё это дело потом приходится запить бульоном, и он не соглашается взять хотя бы часть себе.
Я крепче, всегда его ответ.
Потом вынимает из моего рюкзака толстую бутылку с витаминами и даёт мне одну.