Я так и думал, что ты найдёшь эту ванную! усмехается внезапно охрипший голос Альфы всё там же у меня за ухом. Поделишься шампунем, Чистюля?
Угу, только и могу что промычать.
Догадалась и мне согреть воды?
Ну разумеется, Ваше Сиятельство! понемногу прихожу в себя и я.
Пока он моется, новые, совершенно не свойственные мысли толкаются в моей голове, провоцируя возбуждение по всему телу. Дверь тонкая и не закрывается, а за ней он мокрый и ничем не защищённый, не укрытый. Мне до одури, до умопомрачения хочется заглянуть в огромную щель между дверной коробкой и самой дверью, и чтобы сдержаться я придумываю себе занятие хлеб.
В жёлтом пакете с надписью «рис» оказалась вовсе не крупа, а мука. В том же шкафу нашлось и маленькое сито. Прокалив муку на противне и просеяв её от мелких чёрных козявок, я смешала её с водой, принесённой Альфой из ручья, и налепила тонких лепёшек, диаметром с мою ладонь. В какой-нибудь другой жизни, я может быть, и не стала бы никогда есть хлеб из муки, в которой жили насекомые, но в этой жизни хлеб это такой деликатес, который во сто крат дороже крабов, моллюсков и красной рыбы.
Запах печёного теста очень скоро наполняет комнату, и Альфа, выйдя из душа в чистых и местами прилипших к телу футболке и джинсах, аж закрывает глаза от удовольствия.
На столе уже лежит первая партия «лепёшек» и когда он берёт одну из них, я считаю своим долгом поставить его известность:
В муке жили чёрные козявки. Я их прокалила над камином и просеяла муку, но всё-таки
Спасибо за предупреждение.
От хруста жёсткой корки у него во рту, кончается и моё терпение снимаю пробу с выпечки и я. Это, наверное, самый ужасный и неправильный хлеб в мире, но господи, какой же он вкусный! И это самый первых хлеб, который я ем с тех пор, как открылись мои глаза.
Альфа со словами «завтра постираю» складывает грязную одежду на лавочку у окна и возвращается к столу, но не садится за него, а выкладывает из буфета запасы.
Давай посмотрим, что тут есть.
Он аккуратно раскладывает припасы на столе. Самое ценное в них оставшиеся шесть консервов телятина с горошком. Банки такие большие, что тепло становится внутри.
По одной тебе на каждый день, пока мы тут. Что останется несъеденным, заберём с собой.
Почему только мне?
Потому что.
Так не пойдёт. Это принципиально. Мне в горло кусок не полезет. Как это, вообще, самой есть? А ты такой большой тебе как раз и нужно столько калорий а будешь голодным?
Альфа вздыхает глубоко и устало.
Никакого героизма, наконец, признаётся. Я точно дойду, с консервами или без. А вот ты не уверен.
И мне сразу становится ясно: никакая тут не романтика. Раскатала губу! Вожак, всего на всего, опасается, что мне не хватил сил дойти, а бросить меня он не может.
Хорошо, говорю.
Потом, ещё немного подумав, предлагаю:
Но может, лучше их оставить в дорогу? Больше калорий, больше сил?
Нет, качает головой Альфа. Слишком тяжёлые, нам не нужен такой вес. А силы твои важно восстановить как можно быстрее.
Я дойду! твёрдо обещаю ему. Не сомневайся.
Он отрывает, наконец, глаза от ценностей, аккуратно разложенных на жёлтой скатерти, и рассматривает моё лицо с таким выражением, от которого мне становится щекотно внутри.
Я сделаю всё, как ты сказал, твёрдо обещаю ему. Теперь и мне виден и ясен смысл. Но давай, сегодня съедим по банке вместе?
Не успеваю я договорить своё предложение, как его губы растягиваются.
Давай, ты начнёшь свою, и поглядим, сколько в тебя влезет. Наверняка же всю не съешь.
Это правда банки огромные. Наверное, смотритель маяка настоящий гигант.
Когда Альфа заканчивает вскрывать банку, я подставляю ему тарелку с оленями, и он, улыбнувшись, выворачивает в неё содержимое. От запаха у меня начинает кружиться голова в самом прекрасном смысле этого слова. Нет в природе ничего совершеннее телятины в оранжевом соусе, утыканных зелёными горошинами.
Потом, когда всеми правдами и неправдами мне всё-таки удаётся соблазнить расчётливого и упёртого Вожака первой ложкой, а за нею и второй, и пятнадцатой, я понимаю, что ошиблась: самое прекрасное в мире находится не в тарелке с оленями. Самое желанное почти всегда прямо передо мной, но увидеть его можно только в те моменты, когда тёмные тучи его вечно пасмурного настроения рассеиваются, и из-за них на время выглядывает его игривое лицо. Я таю в такие моменты. Забываю о еде, об опасности, о болезни и страхе, о трудностях и сложностях. Всё, что я вижу сощуренные глаза цвета крепкого кофе, губы, скулы, чёрные пряди волос.