Диана Абашкина
Дни невольных участников. Проблема доверия
Одиночество! Зовам далеким не верь
И крепко держи золотую дверь,
Там, за нею, желанный ад.
А. Ахматова
Часть I
Пролог
Тоскавская газета! Пожалуйте! Интересная статья!
Давай «Проволоку».
Конечно, добрый господин. Может, еще и «Первую»?
Мне и «Проволоки» с лихвой, мужчина поправил пенсне, потянувшись за кошельком. Тьфу, проклятье! отшатнулся вдруг он и проводил глазами понесшийся за угол экипаж.
Вот пустил! разинул рот и газетчик.
Центральные улицы столицы в вечернее время можно легко узнать по их пасмурному, приглушенно-возбужденному настроению. Какой серый, мрачный, но определенно живенький город эта Тоскава! Чиновники к сумеречной поре уже давно разбежались по домам из своих департаментов. Те, кто помоложе, наверняка успели и приодеться, и вернуться обратно на улицы выгуливать свои сюртуки, перчатки, атласные цилиндры и бог знает что еще. Чиновники постарше, разумеется, таким увеселениям предаются реже и даже брезгуют ими. Этим лицам гораздо более по нраву отсиживаться в гостях, дома или в чьих-нибудь салонах, если уж на то пошло. Но чиновники сами по себе народ особый, и рассматривать их долго, наверное, устанешь.
Так кто же оживляет тускло освещенные улицы вечерами? О, да кого здесь только не встретишь Честное слово. Вон пробегает, опустив голову, чья-то служанка с коробкой в руках. Вся красная, пыльная, взмыленная, в суете зачем бежит? Кто знает. За тем же, верно, зачем из магазинчика за ее спиной выскакивает швея с булавками в зубах; за тем же, зачем стоит на перекрестке мальчишка в фуражке с потертой надписью «газетчик», размахивая вечерними газетами и поминутно вытирая нос рукавом; за тем же, зачем нищий старик побирается на вечном месте своем у бакалейной лавочки. Сколько намерений сталкиваются на пересечениях этих улиц! Во много раз больше, чем может себе представить любой другой уголок Паксийской империи.
На мокрой, покрытой трещинами, как это в Паксии обычно и бывает, мостовой, появился черный экипаж. Карета едва не летела. Громким, яростным стуком колес и нетерпеливыми возгласами кучера она заставляла некоторых внимательных и чересчур чувствительных прохожих оборачиваться и корчить удивленно-недовольные лица. Какая-то дама, видимо, сверх меры раздосадованная, даже чуть не решилась упасть в обморок на шедшую рядом спутницу, но, видимо, вовремя опомнилась и предпочла сохранить свою чудесную желтую шляпку и похожего оттенка платье в приличном виде. Спутница ее, впрочем, уже успела достать откуда-то пестрый веер и с совершенным остервенением принялась обмахивать им подругу. Прохладный осенний ветер девушку ни капли не смущал, напротив, как-то придавал сил и уверенности для все более и более широких махов.
Когда очередная лужа расплескалась грязными брызгами под копытами лошадей и хлыст громко щелкнул где-то за их спинами, из экипажа послышался твердый, строгий голос:
Стой.
С возгласом «Тпрр!» кучер тут же начал натягивать вожжи. Потребовалось несколько минут, чтобы разогнавшиеся животные уняли свой пыл и затормозили карету. Она давно уже покинула центральные улицы и катила из переулка в переулок, виляя между фонарями. Теперь, когда экипаж наконец остановился, дверь его распахнулась, и на тусклый свет вышел некий мужчина.
Рассмотрим мельком этого господина. В длинном пальто, с безукоризненно повязанным галстуком, в настолько же безукоризненно блестящих туфлях и с отшлифованно-прямой осанкой он был живым образцом приличия, с тем только добавлением, что такое приличие обычно называют чопорностью. Возраст мужчины определить было сложно. О таких говорят «старше сорока», подразумевая с равной убежденностью как сорок, так и шестьдесят лет. Морщины только придавали его лицу некоторой привлекательности, а бесстрастному взгляду холода и власти.
В безлюдном переулке царила тишина, пока мужчина, выставив перед собой трость, не обратился к соскочившему с козел кучеру.
Иди.
Господин, куда же я
Иди, кому сказано, резко оборвал он его и вдруг бросил трость своему слуге. Тот неловко поймал ее, с тревогой заглядывая в глаза мужчине. Что стоишь? Теперь твое. Забирай и бегом. Чтобы никто тебя не видел, слышишь?
Кучер попятился. Он беспокойно огляделся, затем снова посмотрел на своего господина и, встретив грозный взгляд последнего, развернулся и бросился прочь из переулка. Звук его шагов отдавался гулким эхом, медленно удаляясь и постепенно пропадая.
В воздухе тянуло сыростью и чем-то тухлым. Мужчина неторопливо обошел карету. Под одним из колес он заметил старый выпуск газеты. На втоптанной в лужу бумаге, ко всему прочему еще и облепленной листьями, было изображено печально известное лицо и написана его же печально известная фамилия. Заголовок гласил: «Злостная нечисть революции!». Господин в длинном пальто равнодушно оторвал взгляд от газеты и продолжил идти, направляясь к концу переулка.
Очень скоро он услышал чужие шаги; ровную поступь чьих-то сапог. Господин остановился, немного не доходя до арки, обозначающей конец улочки. Его серые глаза сурово следили за тем, как появилось в тени арки незнакомое лицо.
Вы не пытаетесь уйти, проговорило оно.
Пытался, пока это имело смысл.
Незнакомец наконец вышел на свет. Он был одет в зеленый военный мундир, левый рукав которого странно болтался в порывах гуляющего ветра. Правая рука незнакомца свободно лежала на рукояти шашки, свисающей с его пояса. Лезвие едва слышно брякало в черных ножнах.
Граф, спокойно произнес он, вы выглядите рассудительным человеком, так что не буду ходить вокруг да около. Рогов желает встретиться с вами.
Какая жалость, что я не ищу встречи с ним.
Это не вопрос ваших желаний, незнакомец побарабанил пальцами по рукояти. Рогов хочет поговорить. Я сопровожу вас к нему. И, если разговор заладится, вас ждет тихий и беспрепятственный путь домой. Неплохой расклад. На самом деле, очень неплохой.
Граф сухо усмехнулся.
Разговор у нас вряд ли заладится.
Вы так уверены?
Я могу предположить, что он хочет узнать. И не собираюсь отвечать ни на один из его вопросов.
Незнакомец перестал барабанить и ухватился за рукоять.
Не утруждайтесь, продолжил граф довольно высокомерно и сделал шаг навстречу. Это вы еще успеете. Хотя я и не ищу встречи с Роговым, я знал, что она когда-нибудь состоится. Вы сопровождающий? Что же, тогда сопроводите меня к нему.
Незнакомец задержал взгляд на фигуре графа. Видимо, убедившись в чем-то, он снял руку с шашки и жестом предложил следовать за собой. За аркой их ждал другой экипаж.
Господин в длинном пальто шел неизменно чинно и прямо. Ничто, казалось, не могло поколебать его. Только на несколько мгновений, прежде чем сесть в карету, он позволил себе отвлечься и взглянуть в неизвестном направлении, куда-то за бесчисленные ряды улиц и домов. Тогда луна, на минутку выглянувшая из-за облаков, слабо осветила его лицо и отразилась в множестве луж на мостовой.
А вечер в Тоскаве как ни в чем не бывало подходил к концу.
Глава 1. В странном положении
Паксийская империя,
имение Гордеевых недалеко от столицы.
В ночь с 15-го на 16-е число девятого месяца
685 года по Священному Календарю.
Двадцатилетняя девушка сидела в просторном кабинете, всматриваясь в лежащие перед ней бумаги. Взгляд ее стремительно перескакивал со строки на строку, становясь мрачнее с каждой минутой. Временами она вскакивала из-за стола и, тревожно теребя белую пуховую шаль, лежавшую у нее на плечах, принималась мерить кабинет быстрыми, бесцельными шагами. Даже глаза ее в эти моменты будто застилал туман и лицо теряло всякое выражение. Сделав несколько кругов, она снова садилась за стол, снова читала и опять вставала. В противоположность этому нервному состоянию, вечер был на редкость тихим и спокойным. Даже собаки, спускаемые лакеем на ночь и бездумно лающие до самого утра, как нарочно, сегодня молчали, оставляя Веронику наедине со своими мыслями. Несколько раз она порывалась спуститься вниз на первый этаж усадьбы, куда-нибудь в сени, и с бумагами в руках дождаться и встретить отца прямо там. В мыслях было даже картинно бросить документы ему в лицо, встать в позу и грозно, а главное, значительно высказать все, что она думает. Что сказать, она, впрочем, так до конца и не придумала, вставать в позу раздумала, а бросаться документами разве не дикость? В итоге решено было ждать отца прямо в его кабинете, чтобы спокойно, но все-таки убедительно объяснить ему то отчаянное положение, в котором они вот-вот должны были оказаться, если еще не оказались.
Ждала Вероника долго. Свечи в серебряном канделябре уже не доходили и до одной третьей от своего первоначального размера, когда настенные часы пробили полночь. Жутковатая деревянная фигурка кукушки медленно вылезла из окошка над циферблатом, огласила замерший в тревожном молчании кабинет монотонным кукованием и так же медленно скрылась за деревянными ставнями. Этот громкий звук словно на мгновение привел девушку в чувство, однако мгновение быстро кончилось, и кабинет, вместе со всем поместьем, снова погрузился в густую давящую тишину. Только тогда Вероника осознала, насколько неестественна была эта ночная тишь как она могла заглушать звуки улицы и громкий ход часов?
Пугающая до мурашек мысль проникла в ее сознание: «Как глупо, страшно глупо! Заметить только сейчас!». Владей она магией эльфов, все стало бы ясно гораздо раньше.
Тут же, стараясь издавать как можно меньше шума, она открыла потайной ящик отцовского стола. Документ, лежавший перед ней, был взят именно оттуда. Но что же делать? Замок уже несколько часов назад был безвозвратно сломан ею же. Нервы девушки натянулись, словно струны на новом инструменте: она не планировала перепрятывать найденное, однако страшная догадка, уже вполне уютно обосновавшаяся в ее голове, кричала о том, что надо торопиться. Вероника отложила бумаги и, метнув взгляд в сторону окна, заставила себя успокоиться в парке не было видно ни единой души.
Встав из-за стола, девушка подошла к ближайшему книжному шкафу. Отворив дверцу, она мельком просмотрела корешки книг. Взгляд остановился на тяжелом трехтомнике «Краткая история кулинарии Паксийской империи», и лицо Вероники непроизвольно скривилось в нервной усмешке. Она знала, что делать: перенесла на стол один фолиант за другим, осторожно сложила листы злосчастного документа пополам и спрятала их между страницами «Кулинарии Паксийской империи». Процедура заняла не более минуты, однако самое сложное было только впереди: вернуть или, вернее сказать, втиснуть обратно между плотными и неприступными рядами книг три гигантских фолианта. Первый том уместился легко и непринужденно, для водворения на место второго пришлось приложить некоторые усилия, ну а третий не помещался совершенно. Как Вероника ни старалась, как ни гнула пальцы, сколько ни обращала взгляд к потолку стена книг на полке оставалась недвижима, а если и появлялся с великим усилием добытый миллиметр, то и он только сильнее раздражал нервы. В тот момент даже недавняя тревога будто бы отступила на задний план и сменилась проснувшимся внезапно гневным порывом. Девушка быстро дернулась, вытащила откуда-то из начала ряда «Руины Королевства Рун» и хотела уже бросить куда-нибудь подальше, может быть, и в окно, но сразу передумала и тихонечко положила на угол стола. Теперь третий том кое-как, но встал.
Закончив с книгами, она вновь ощутила давящую тяжесть тишины. Только сосредоточившись, она уловила тиканье часов. Страх всколыхнул сердце, но свой разум Вероника пока еще держала в узде. Похватав кое-какие отчеты со стола, она положила их во все еще открытый потайной ящик. С легким скрипом прикрыв его, девушка задула догоравшие свои последние мгновения свечи.
В молчаливой темноте она упорно вслушивалась. Сначала звучал только размеренный ход часов, затем стало слышно и ее собственное неровное дыхание. Она продолжала вслушиваться и ждать. Как только Веронике начало казаться, что, если она еще хоть немного задержится в этом сосредоточенном состоянии, ей станет слышно, как оглушительно стучит собственное сердце и какой скрип издают ее движущиеся в орбитах глазные яблоки, она решила момент пришел. Весьма кстати и глаза привыкли к темноте. Девушка, не надевая тапочек, направилась к двери.
Тишина больше не владела ее вниманием. Вероника двигалась едва дыша, но, даже идя своим самым осторожным шагом, не могла избежать скрипа половиц. Это была известная проблема их усадьбы: сколько ни меняли доски, как их ни укладывали полы скрипели круглый год. Да так громко и отчетливо, что никакому существу нельзя было скрыть свои шаги в господском доме. На людей, владевших магией фей, это правило, разумеется, не распространялось. Но, так уж вышло, у них таких людей не проживало.
Пожилой дворецкий часто говорил после очередной скрипучей деревянной сонаты: «Это голос старины пробивается сквозь века!», а после многозначительно кивал с прикрытыми глазами, от чего всем в доме сразу становилось как-то душно. Впрочем, в усадьбе Гордеевых всегда было очень шумно, и даже ночью из людской на первом этаже без особых усилий можно было услышать поскрипывание лавок, мерное сопение, чей-то храп, а временами и чуть приглушенный шепот прислуги. Веронике все эти звуки давно стали родными: они наполняли поместье той живостью, которую не могли привнести ни она, ни ее отец. То, что она не слышала их в эти минуты, не значило ничего хорошего.
Тихо скрипнула дверь, и девушка вышла в коридор. От деревянных досок веяло холодом. Канделябры на стенах, узорчатый ковер, прикрытые двери все они теряли знакомые очертания и казались теперь мрачными вестниками какого-то злого рока. Вероника крадучись двигалась вперед. Тягучий страх обволакивал сердце каждый раз, когда половицы извещали дом о ее шагах. Проходя мимо дверей, она невольно задерживала дыхание. Что могло оказаться за ними: тот же мрак, одинокая пустота или нечто, от чего мечутся в ужасе даже мысли? Девушка так и не нашла в себе храбрости отворить их: притаившаяся неизвестность всегда была для человека во много крат страшнее неприкрытой угрозы. Тревога тихо нарастала до тех пор, пока Вероника не прошла последнюю коридорную дверь. Время тянулось мучительно долго, но коридор все же кончился, а впереди виднелась лестница на первый этаж.
Порывистый, сдерживаемый до сих пор вздох едва слышно слетел с бледных губ и даже позволил расправить напряженные плечи. И в это самое мгновение где-то сзади, из темноты, раздался визг медленно отворяющейся двери. Вслед за ним потянуло ползучим, влажным холодом. Вероника замерла и, словно сломанная марионетка, начала медленными, дергаными движениями поворачивать голову. Тут же плохо различимое пятно метнулось ей за спину, и тупая боль резко ударила в затылок. Следом за болью пришел оглушающий звон, и на глаза опустилась кромешная темнота.
***
Первое, что почувствовала Вероника, очнувшись, нечто холодное, стекающее с макушки вниз по волосам. Ледяные капли ощущались на лице, ровно так же, как и промокшее домашнее платье на теле. Очевидно, ее привели в чувство при содействии старого доброго метода: «Она так долго не просыпается, почему бы не взять ведро воды?». Опущенная голова дернулась и медленно поднялась девушка огляделась и обнаружила себя привязанной к стулу в гостиной все той же родной усадьбы. На столике рядом стоял медный канделябр с зажженными свечами. В их свете Вероника смогла разглядеть фигуру, до сих пор стоявшую в тени и, по-видимому, виновную в теперешнем не самом комфортном положении девушки.
М-да-а, извини за прохладное приветствие. Я до последнего водой не хотел, но трясти устал уже как-то, послышался чей-то непринужденный и расслабленный голос.
Что-то в этой манере разговаривать заставило девушку испытать легкое чувство дежавю. Однако отбросим бессмысленные рассуждения, фигура уже начала выходить на свет.
Перед Вероникой показался молодой человек, одетый щегольски, но совершенно небрежно: край белоснежной рубашки неряшливо выглядывал из-под жилета, галстук тоже был в каком-то беспорядке, словно его уже собирались развязать, но почему-то остановились и не докончили. Пепельно-русые волосы, может быть, и были прежде уложены, но большинство прядок давно уже потеряли форму, хаотично спадая в разные стороны. Руки он держал в карманах брюк и двигался так лениво и невозмутимо, что один его вид уже вызывал какое-то бессознательное желание либо последовать примеру и так же наплевать на все вокруг, либо хорошенько ударить куда-нибудь кулаком, и лучше бы прямо ему по лицу.