Журналисты, говорю. Открывай.
Да-да. Именно. Мы журналисты, подхватил Никита. Как только узнали, что такой талантливый человек, художник, трудится здесь, в нашем городе, сразу поспешили к вам.
Поспешили, значит? Валентин хмыкнул. Уже опоздали. Я вас ждал лет двадцать назад. А теперь слушай и запоминай. Ты сразу иди на хрен, а ты ногу убери, забирай своего дружка и проваливай.
Рамуте отодвинула ногу и посмотрела на Никиту. В ее глазах читалось «ну же, давай, сделай что-нибудь, иначе это что-нибудь сделаю я, и тогда всем будет невесело». Если отступать при каждом препятствии, стóящего материала не получится.
Никита не знал, что придумать. Он развел руками в ответ, наблюдая, как уменьшается проем между дверью и косяком. Рамуте успела скривить самую злую гримасу и приготовилась стучать, когда цепочка слетела и дверь распахнулась. На площадке запахло вином, сигаретами, краской и грязью.
Заходи.
На пороге стоял седой длинноволосый мужчина в протертом махровом халате. В его усталых глазах еще блестел огонек, но потрепанное опухшее краснощекое лицо говорило о приближающемся отчаянии и непрекращающемся похмелье. Его заношенные тапочки были испачканы каплями краски.
С какого телеканала?
А?
Из газеты, ответила Рамуте. Вернее, если быть совсем уж честными, с радио.
Валентин прищурился.