Анатолий Агарков
Рахит
В двадцать лет силы нет её и не будет.
/народная мудрость/
Человек рождается маленьким, беспомощным, беззащитным, но с невероятной жаждой жизни и удивительными способностями выживать в любой среде будь то волчье логово или королевские чертоги. Только в каменных замках растут принцы, а в земляных норах маугли.
Появился я на свет здоровяком. Из всей палаты что весом, что ростом матери на радость, другим роженицам на зависть. Но вот беда не пошло мне впрок родное молоко. То ли патриотизм во мне начисто отсутствовал и впитываться не хотел, то ли ещё какая причина, только мотал я головой, избегая нацеленного в рот соска, и верещал, истошно, не согласный с голодной кончиной. То же, что ухитрялась впихнуть в меня мама, неблагодарно срыгивал.
На счастье моё случилось в палате мёртворождение. Горевала несчастная очень, и муж её дома запил, забирать не хотел жену-неудачницу. Просила она, глядя на наше родственное противостояние:
Нюр, ну, дай покормить.
В её руках я мигом успокаивался набивал брюшко контрабандой и неблагодарный засыпал. Молочная моя мама плакала, а родная злилась. Возмездие ждало дома. Так и не привыкнув к родному молоку, выживал на сладенькой водичке и жёваном хлебе. Вопил дни и ночи напролёт, голос потерял, а потом слабеть стал.
Однажды отчаявшись, отложила меня в сторону мама и сказала:
Не жилец.
Застонал глухо отец, скрипнув зубами. Сестра смотрела на меня с деловым интересом, будто гробик примеряя. Но Всевышний рассудил по-своему.
Заглянула к нам врачиха участковая и всплеснула руками:
Да у него ж рахит развивается! Что ж вы, мамаша, ребёнка губите? Ну-ка, бегом к нам.
Вернулись мы в палату, из которой месяц назад выписались, и пошёл я по рукам ел от брюха, пищать перестал, поправляться начал.
Большой любитель чужого добра растёт, смеялись женщины.
А мама на своём:
Троих вскормила. Что ж этот как подкидыш?
Врачи:
Бывает. Несовместимость.
Мама моя человёк упёртый, ей врачёвы домыслы по барабану. И что было бы со мной, не явись на выписку за нами отец, одному Всевышнему известно. Но он прибыл и строго из-под сдвинутых бровей глянул на жену, услышав диагноз.
Коровка есть? напутствовали врачи. Вот и кормите малыша. Кашки варите, творожок. И везде, везде рыбий жир добавляйте.. Слышите? Рыбий жир спасёт вашего потомка.
Я притих в кулёчке одеяла, чуя кульминацию недолгой жизни.
Отец взял меня на руки и с тех пор не выпускал до самой своей кончины не в буквальном, конечно, смысле.
Вот с такими мироощущениями и вошёл я в сознательную жизнь:
с болезненной, порой доходящей до абсурда любовью и опекой отца;
с незаметной, практически не проявляющейся, однако подспудно всегда присутствующей неприязнью матери;
с презрением старшей сестры «рахитик!»
с тошнотворным вкусом и запахом рыбьего жира.
Шесть-седьмой
История души человеческой, хотя бы самой мелкой души, едва ли
не любопытнее и не полезнее истории целого народа, особенно когда она -
следствие наблюдений ума зрелого над самим собою и когда она писана
без тщеславного желания возбудить участие или удивление.
(М. Ю. Лермонтов)
1
Не правда ли, грешно сидеть дома в яркое солнечное, пусть хоть и зимнее утро. Радостями, которые преподносит жизнь, следует дорожить, решил я и, потеплее одевшись, вышел на улицу. Воздух звенел не только воробьиным гомоном в соседском огороде вопили мальчишки, играя в войну.
Юрок Куровский догнал Вовку Грицай, свалил в сугроб, оседлал.
Ага, попался! Жизнь или смерть?
Ой, жизнь! тяжело дыша то ли от бега, то ли от смеха, взмолился Вовка. Ой, больше не буду.
Хватит вам дурачиться! крикнул я им сквозь щель в заборе. Посмотрите, какие снегири прилетели.
Куровский перестал тузить Вовку. Тот поднялся из сугроба, выглянул из-за Юркиного плеча, увидел меня и быстро пошёл мягко сказано побежал ко мне. И такой радостью засветился просто родного брата встретил, с которым десяток лет не виделся. Перед забором погасил свою улыбку должно быть, застеснялся.
Давно бегаете? спросил я. Небось, ухи отморозили. Гляди отвалятся.
Эти отвалятся, новые вырастут, беззаботно махнул рукой Юрка, подходя.
Жди-и, на полном серьёзе усомнился Вовка. Вырастут
А у нас сегодня ёлка будет, похвастал он.
Какая ёлка? я потёр застывающий нос варежкой. Игрушечная?
Ну, вот ещё! Грицай попытался быть серьёзным, что, однако, ему плохо удавалось Ёлка самая настоящая, из леса, а на ней игрушки.
А-а, настоящая? я шмыгнул носом. Мне хотелось посмотреть на ёлку.
Вовка это сразу понял.
Пойдем, глянешь. Замёрз совсем.
Я не замёрз я только вышел.
Хозяйка дома подозрительно оглядела нас от большой печи.
Что, уже набегались? Быстро
Вовка оправдывался, пытаясь расстегнуть закоченевшими пальцами пуговицы пальтишка:
На улице Мороз Красный Нос. Вон и мальчишки подтвердят.
Мать слушала и смотрела на его торчащий вихор, оттопыренные уши сначала как будто бы с угрозой, но постепенно сердце её оттаяло, и по лицу заструилась улыбка.
Мам, есть что поесть? Вовка опростал ноги от валенок, подошёл к матери и приложился холодным ухом к её полной руке выше локтя.
Промялся? Стюра Грицай провела рукой по вихру, но он тут же встопорщился.
За её спиной весело потрескивало в очаге по комнатам разливалось тепло.
Давай-ка сюда свои лопушки, сказала тётя Стюра, прижимая к себе голову сына и оттирая его озябшие красные уши.
Вовка посматривал на нас смородиновыми глазами из-под материнской руки и счастливо сопел.
Нате-ка гостинца, хозяйка разломила кусок пирога на три части и подала нам.
И мы уплели его с таким наслаждением, будто это был не обыкновенный капустник, а невесть какое лакомство.
А ты, Толька, всё хилой какой-то. Или мать тебя плохо кормит, или гуляешь мало? Много, говоришь? Так что ж такой худющий кожа да кости? Или молока у вас сейчас нет? Вот погоди, весна придёт, корова растелится будет и молочко
Скорей бы уж, посетовал Юрка. Зима как надоела
Поев, мы забрались на печку. В тепле нас разморило, а вот пальцы ломило.
Подошёл хозяин дома, погладил мои волосы большой мозолистой ладонью кузнеца:
Согрелись? Тогда слезайте, ёлку будем ставить.
Глаза у него хитроватые, с постоянной лукавой усмешкой в глубине.
Самый маленький Грицай Серёжка скакал, скакал на одной ноге, упал, нос расквасил. Его старшая сестра Людмила присела перед ним на корточки, намазала нос зелёнкой.
Не ори, так надо. А то будет заражение крови, и тебе весь нос отрежут.
Увидев нас, она встала и начала собирать в пучок рассыпавшиеся волосы. Они были тёмными, и потому, наверное, кожа на лбу и на висках казалась особенно нежной, матово-белой. Кофточка-безрукавка с широким вырезом на груди оставляла открытыми руки и шею.
Хозяин принёс с веранды пушистую ёлочку с крестовиной у комля, поставил возле окна, в комнате сразу стало темнее. Он широко раздул ноздри, ловя острый аромат хвои, потом поперхнулся, сердито махнул рукой и трудно закашлялся. Лицо его стало тёмным, под стать ёлочным иголкам, в груди что-то хрипело и клокотало.
Прокашлявшись, сказал:
Кому что, мать чесная! Наполеону для настроения Россия была нужна, Гитлеру весь свет, а кому и так вот, у ёлочки посидеть красота, милое дело. Как думаете, пацаны, будет из вас толк в жизни? Даст Бог посчастливит. Жизнь, она ведь что коловерть: кого на дно затянет, в самую тину, а кого на быстрину вынесет плыви по раздолью.
Ясный ты на слова, и лампу зажигать не надо, сказала ему жена от дверного косяка, тоже любуясь ёлкой.
Видишь, какая экономия выходит, забогатеть можно. Что ни говори, а здорово сотворён мир, с отделкой исключительной. Только вот человек в недоделке остался словно кто помешал в процессе создания
Жена отмахнулась, сказала, уходя на кухню:
Ёлка в дом праздник в нём.
Нина Грицай развешивала на качающихся ветвях стеклянные бусы, а её старшая сестра держала в руках коробку с ёлочными игрушками и декламировала:
Под голубыми небесами
Великолепными коврами,
Блестя на солнце, снег лежит,
Прозрачный лес один чернеет,
И ель сквозь иней зеленеет,
И речка подо льдом блестит
Ёлка совсем отошла от мороза. Над хвоёй заклубился дымкой пар. На иголках засверкали капли росы. Тянуло от коры смоляной свежестью.
А мне вдруг погрезились сказочные берега далёких стран, крики птиц и шум прибоя, грохот барабана, зовущего на бой, короткая, но кровавая схватка, смуглые плечи и курчавые головы пленников, что склонились на жертвенный алтарь
Тотошка!
Я вздрогнул и оглянулся на пороге в шубейке с платком в руке стояла моя старшая сестра Люся.
Идём обедать.
Отстань, я ёлочку наряжаю.
Высоченный кузнец Михаил Грицай на самый кончик ёлки водрузил рубиновую звезду.
Без этой вершинки раскосматится.
И засипел широкой грудью.
Я жду, напомнила о себе моя старшая сестра. За вихры тебя тащить? Могу.
Ты сама-то зайди, пригласил её хозяин. Да на ёлку полюбуйся. У вас такая?
Не-а. Мы вообще не ставили.
Вы вечером вместе с Толиком приходите, пригласила Люда Грицай.
Ладно. Пошли, теребила меня сестра.
Михаил Давыдович покачал головой, усмехнувшись:
Думаю, всё думаю, старость пришла, уж и в землю пора, да что-то не хочется. Вот я и говорю иной раз, куда люди спешат торопятся, будто бегом бегя дольше прожить можно.
С сестрой спорить бесполезно я оделся и побежал домой.
Дома было чисто, тепло и уютно, словом, как перед праздником.
Я поел и забрался на широкую родительскую кровать. Вскоре подкрался сон.
У меня были крылья огромные, сильные. Я парил высоко над землёй. Подо мной растелилась незнакомая равнина, виднелись вдали горы. Зорко оглядывая безмерные пространства, я увидел берег чудесной реки. Захотелось искупаться. Приземлившись, почувствовал неясную угрозу. Дёрнул с бедра меч и, очертя голову, бросился навстречу неведомой опасности. Подо мной уже резвый скакун, белый плащ вьётся за моими плечами. А со всех сторон, из-за каждого куста, пригорка или валуна в меня направлены стрелы бьющих без промаха луков. Неведомые стрелки. Кто они? Сколько их?
Проснулся от яркого света в комнате Люся читала книгу, притулившись к столу.
Было невыразимо приятно нежиться под тёплым одеялом.
Сестра не заметила моего пробуждения и продолжала неторопливо шелестеть страницами. Должно быть, интересная книга. Но куда ей до моего сна!
Диковинный сон мне приснился.
Силён ты дрыхнуть. Что ночью будешь делать?
В гости пойду.
Ага, иди. Давно уже пора, да как бы не поздно было на дворе-то уж темно.
Я бросился к окну, и сердце моё защемила обида.
Проводи, наспех, кое-как одевшись, захныкал я.
Отвянь, дёрнула плечом сестра.
Я боюсь там темно.
Боишься не ходи.
Ага, с тобой сидеть останусь.
Ну, иди Я посмотрю, как ты вернёшься, если ещё дойдёшь.
И я пошёл, хотя очень боялся ходить по тёмной улице. Ледяной червячок страха осязаемо шевелился где-то на дне моего сознания. Но улица не была такой страшной, какой казалась из окна. В разрывах облаков мерцали звёзды. Луна где-то блудила, и её матовый свет мягко стелился по окрестности. Снег весело и звонко хрустел под валенками. Мороза не чувствовалось, хотя, конечно, он был не лето же.
Чёрный пёс вынырнул откуда-то на дорогу, покосился на меня, сел и завыл, уткнувшись мордой в небо.
С отчаянным воплем я бросился вперёд собака с визгом от меня. Мелькнул забор, и я с разбегу ткнулся в калитку грицаевских ворот. Никто меня не преследовал, никто не гнался за мной. Калитка подалась вовнутрь двора, когда я потянул за верёвочку щеколды. Все окна были черны, лишь гирляндою светилась ёлка. Поднялся на крыльцо, прошёл веранду, толкнул дверь. Ни души, ни звука.
Есть кто дома? прозвучало мольбой.
Кто там? Люда откуда-то из глубины комнат.
Это я, сказал я.
А, Толя, с улыбкой на губах показалась Люда. С Наступающим!
Говорили, ёлка будет.
Проснулся! Так была уже. Ребятишки были попели, поплясали, получили подарки и разошлись. Ты где был?
Слёзы сами собой побежали по моим щекам.
Люда покачала головой и вытерла мне нос полотенцем.
Подожди, я тебя сейчас угощу. Там должно что-то остаться.
Садись, позвала она меня за стол, да разденься ты.
Через минуту я уже уплетал какие-то сладости, запивая их компотом, а Люда сидела на диване, погрузив локоть в подушку, подперев щёку рукой, и ладонью поглаживала голое колено.
Очень жаль, что тебя не было детвора так уморительно веселилась.
Ей захотелось меня утешить, но как это сделать она не знала. Ей было шестнадцать лет, и она испытывала ко мне материнские чувства. Наверняка.
А где все?
К Батеневым пошли.
Не компот, а настоящий нектар! Я потягивал его с наслаждением. И торт, и печенье с выпечкой я ещё не всё испробовал. А конфет, какая куча! Мне хотелось остаться, но обида и неловкость не проходили. Заявил, что ухожу.
Людмиле было скучно одной сидеть дома.
Подожди. Идём, чего-то покажу.
Жуя на ходу, протопал следом за ней в тёмноту спальни. Люда быстро освободилась от платья, а шёлковую сорочку обеими руками лихо вздёрнула на самую голову. Это было непостижимо, таинственно и захватывающе интересно. Сейчас мы будем целоваться и ляжем в кровать, подумал я.
Видел?
Ага.
Что видел?
Ну, тебя.
Да нет, смотри.
Манипуляции с сорочкой повторились.
Видел? Искры видел? И всё тело наэлектризовано светится.
Я поперхнулся непрожеванным куском. Люда надела платье, включила свет и подозрительно уставилась на меня.
А ты что подумал? А ну, марш домой! Бесстыдник.
Кто бесстыдник? Я? Ну, люди! Вот, народ! Это в душе, а внешне я был вызывающе спокоен и безмятежно доволен собой. Сколь бы старше и умней не была она меня, всё же оставалась женщиной куда ей до мужика, пусть даже такого маленького, как я.
Ночью приснился сон. Целый хоровод девиц кружился возле моей кровати. Их не видно в темноте только шарканье ног и скрип половиц. Потом ночные сорочки птицами взмыли вверх, и обнажённые тела угрожающе засветились из темноты.
Я нырнул под одеяло.
2
Сегодня самый замечательный день в моей жизни мы едем покупать телевизор. Вот только проснётся отец, отдыхающий после ночной смены, и сразу поедим. Я взволнован, мне радостно и чуточку не по себе.
Как долго тянется утро. Тревога наполняет сердце а вдруг отец передумает. Я так ждал этого дня. Сумбурные чувства теснятся в груди напряжённое любопытство, счастье, страх, надежда, сомнение, нетерпение.
Будто издалека доносится голос сестры:
А что ты сделаешь, если тебя захотят отлупить?
Я опасливо отодвинулся.
Не собираюсь тебя бить, просто хочу узнать, что ты делаешь в таких случаях?
Я сунул указательный палец в рот и стал грызть ноготь. Люся вытащила палец из моего рта и посмотрела на руку с обкусанными ногтями.
Рука как рука. Всё нормально. Скажи, а тебе никогда не хотелось дать сдачи?
Широко раскрыв глаза, я покачал головой.
Так и будешь всю жизнь козлом отпущения?
Я опустил голову. Палец снова оказался во рту.
Послушай, Тотошка, хрипло прошептала она, наклонившись к самому моему уху, я научу тебя давать сдачи. И когда какой-нибудь здоровенный парень начнёт приставать к тебе, ты покажешь ему, где раки зимуют.
Я вытащил палец изо рта и недоверчиво уставился на неё.
Ты слышал, как я отлупила Катьку Лаврову? А она ведь старше и больше меня.
Я почтительно кивнул.
Так вот, я научу тебя, как это делается. Тресь! Тресь! Тресь!
Её кулаки отмутузили воздух.
Тресь! тихо повторил я, неуверенно сжал кулак и нанёс слабый удар в пустоту.
Прежде всего, если кто-нибудь заорёт на тебя, никогда не трусь, не веди себя так, будто думаешь, что тебя убьют на месте.