Сколько стекол расколотил! Шлепали за это, конечно. Я во дворе был самым хулиганистым, а иначе в футбол бы и не пробился. Потом играл за улицу, позднее за район. О настоящих мячах, конечно, и не мечтали. Чулок тряпками набивали, чтобы было что-то похожее на мяч и носились. Зимой такой «мяч» к валенкам прямо прилипал. Так технику и отрабатывали
А сколько ботинок порвал! У матери были туфли с маленьким каблуком, и я приспособил их для игры. Разбил начисто! Она стала искать, а когда нашла, чуть меня не поколотила. А еще у отца были такие рабочие сапоги-«говнодавы». Они под диваном долго-долго лежали, я их откопал, надел оказались размера на три больше. Как на носок мяч поймал, ударил с лета тут же разорвались, потому что велики были. Припрятал, чтобы отец вообще о них не вспомнил но он все-таки нашел. Досталось мне прилично, даже ремнем.
Поэтому родители и не хотели, чтобы я играл в футбол он у них с порванной обувью ассоциировался. Они не понимали, что за это мне будут платить деньги. Я, правда, тоже не понимал. И даже не осознавал, что играю хорошо. Просто нравилось. Как страдал, когда мать после войны отправила меня в деревню на отдых, а там в футбол никто не играл! Табуны стерегли, спали на стогах, верхом на лошадях ездили а футбола не было.
Осенью 1951-го тренер московского ВВС Гайоз Джеджелава собрал юношескую сборную Москвы из пацанов разных годов рождения и в Тушине устроил матч со своей командой. Почти там же, где сейчас «Спартак» стадион будет строить! Такой вот оборот судьбы. Территория принадлежала военно-воздушным силам, и был там небольшой стадиончик с двумя финскими домиками, где мы переодевались и принимали душ. Так я в первый раз сыграл против команды мастеров.
Увидел тогда знаменитого вратаря Михаила Пираева и так испугался! Страшнее человека не было: усищи, нос, глаза, шаровары втрое шире него Кто мог подумать, что совсем скоро мы с ним вместе будем за «Спартак» играть и чемпионами станем и что он окажется потрясающей души человеком? А тогда мы им проиграли 0:5, но после матча Джеджелава одного меня подозвал к своей черной иномарке и записал адрес.
Но сначала я все-таки попал в армию в Подольск учился на стрелка-радиста. И хоть играл в футбол и получил в связи с этим определенные привилегии вместо пяти километров пешком с песнями, которые нужно было идти до бани, старшина разрешил на автобусе ехать на попадание в команду мастеров ВВС не было никаких надежд. Но вдруг телеграмма в штаб, чтобы меня на сорок четыре дня отправили на сборы в Сочи.
* * *
Изначально в ВВС меня хотел видеть Джеджелава, а приезжаю там играющим тренером Всеволод Бобров. Какой бы ни был великий, но я это воспринял как трагедию он же меня вообще не знал! Тогда мы и подружились с Валей Бубукиным, и остались дружны после того, как он оказался в «Локомотиве», а я в «Спартаке».
А Всеволод Михайлович относился ко мне как к младшему брату. Хотя и матом иногда так поливал, что я думал: «Закончу-ка с этим футболом». У меня все внутри дрожало. Он считал, что я должен все делать так же, как он. Но тренировка закончится, он обнимет, скажет пару теплых слов и сразу весь страх спадал. В паре со мной тренировался только Бобров. До того, как начал с ним работать, я не представлял, куда у меня мяч после удара полетит. А при нем уже стал присматриваться, кто и как бьет, и в первую очередь как это делал сам Бобров.
Я бил с обеих ног, хотя был правшой. Будучи пацаном, в пионерлагере как-то ногой засадил в кочку играли-то босиком. Большой палец распух, я едва ходил. А играть хотелось, и пришлось отрабатывать удары левой. Бить правой не мог долго и во дворе лупил мяч о трансформаторную будку так и научился. Симонян же уже в «Спартаке» объяснил мне, как распределять силы. У меня их был вагон, системы никакой в движении вообще не было, и Никита сказал:
Что ты бегаешь без остановки? Распределяй силы, чтобы хватило на весь матч!
А я еще с детства хотел быть везде, играть с утра до вечера, пока солнце не сядет. Поиграл, краюху черного хлеба съел, водички из-под крана попил и опять играть. Эту мою неутомимость отметил много лет спустя капитан английского «Вулверхэмптона» Билл Райт, когда мы их 3:0 обыграли. Было сколь приятно, столь и неожиданно. Он, игрок сборной Англии, сказал, что восьмой номер «Спартака» сделал больше, чем любые двое из его команды!
А знаете ли вы, что, когда в 1953 году разогнали ВВС и я перешел в «Спартак», вскоре и Бобров там оказался? И опять тренировался только со мной в паре. Возможно, кстати, что это он и поспособствовал тому, чтобы я именно в «Спартаке» оказался. Он считал меня подходящим под спартаковский стиль.
Бубука его называл Михалыч. А я не мог только по имени-отчеству. Бобров пытался меня переучить, говорил, что в футболе нужно короче. Но вот не получалось у меня и все. Так всю жизнь и называл его полностью Всеволодом Михайловичем.
Мне страшно повезло, что попал к Боброву, видел, как он играет, работал вместе с ним. Я же киевскому «Динамо» свой первый гол за ВВС с его передачи забил! Это был единственный раз, когда лично видел Василия Сталина. Первый тайм закончился ничьей, 1:1. Я, молодой, сидел в запасе. В перерыве заходим в раздевалку а там младший Сталин гремит:
Ни шагу назад! Все вперед и чтобы была победа!
Тут входит Бобров. И говорит:
Василий Иосифович, дайте одну секундочку
Тот тут же тихо сел в кресло в углу: уважал Бобра. Вообще, Сталин-младший хороший человек был, но его сгноили И я краем уха услышал, что он сказал второму тренеру, чтобы меня выпустили. Тут же это передали мне. А у меня же еще ни одной игры в основном составе не было так такой «кондратий» забил, что шнурки никак не мог завязать. Но когда на поле выбежал все сразу прошло. Получил мяч, сразу отдал пас Боброву, тот мне в «стенку» вернул и я ка-ак засадил в «девятку»!
В 1953-м, уже в «Спартаке», опять играем с Киевом, и вновь я в запасе. Это был один из немногих матчей, которые за красно-белых сыграл Бобров. Первый тайм 0:0. А в защите у киевлян играли Лерман, Голубев бойцы! Лерман однажды так Боброва встретил, что Всеволод Михайлович на беговой дорожке несколько секунд на голове стоял. Дорожка была гаревой, и когда Бобер встал, у него все лицо было черным.
В перерыве его спросили, будет ли он во втором тайме играть.
Буду! отвечает.
И два таких гола положил! Получив пас от Симоняна в углу штрафной, подрезал мяч через двух защитников так, что они столкнулись друг с другом. А Бобров выбегает один на один, по-хоккейному Макарова в один угол кладет, а мяч в другой. И потом еще один такой же гол. В результате 2:0 выиграли. Абсолютно гениальный футболист был. Наверное, самый гениальный из всех, с кем я когда-либо встречался.
Когда ВВС расформировали, Бобров вроде бы закончил какое-то время вообще нигде не играл. И вдруг они в начале лета 1953-го вместе с Толей Башашкиным в «Спартаке» оказываются! Приняли его в команде потрясающе авторитет-то гигантский. И спартаковцем он себя почувствовал настоящим, хоть бóльшую часть карьеры в ЦДКА играл. Подходил он нам по своей игре идеально.
Сыграл он за «Спартак», к сожалению, всего четыре официальных матча. Много травм было, а в 1954-м ему вообще в футбол играть запретили. Руководство так решило, чтобы сберечь его для хоккея. Ноги-то у него постоянно опухшие были, он их черт-те сколько перебинтовывал. За какой вид спорта ни брался все хорошо делал. Говорил: «Талант в футболе талант во всем».
Бобер ведь стал единственным тренером, при котором хоккейный «Спартак» две золотые медали выиграл! Когда он пришел в «Спартак», там были такие фигуры, как братья Майоровы и Старшинов, и поначалу они его не особо восприняли. Но как он показал, что умеет подняли руки: «Сдаемся!» И заиграли так, что даже ЦСКА с ними ничего поделать не смог.
Обидно было, что ему за 1953 год в футбольном «Спартаке» золотую медаль не дали, поскольку он половины матчей не провел. Ладно у меня такая же ситуация начинающий, еще успею. А вот что обделили его, внесшего лепту в победу Сейчас даже тех, кто не провел ни одной игры, медалью награждают. По такому принципу я должен был получить золотые медали за 1953-й, а также за 1962-й. А ведь тогда я, несмотря на присутствие Нетто, был выбран капитаном и провел пять или шесть матчей
Бобров был потрясающей личностью. Вообще не пижон при такой-то славе! Умница, он к любому человеку относился так же, как Симонян: и того, и другого какой-нибудь забулдыга мог подозвать, и они останавливались, полчаса с ним говорили.
Зачем тебе это нужно? спрашивал я Симоняна.
Ты не понимаешь, объяснял Никита. Сейчас он за «Динамо» больше переживает, а завтра скажет, что вот с Симоняном по душам поговорил и теперь он за «Спартак»!
Никита и меня приучал общаться с людьми так же.
И Бобер такой же был. Когда мы выиграли чемпионат в 1969-м, пригласили его на банкет в узком кругу и замечательно посидели. Но когда он выпивал, иногда выходил из-под контроля и так чудил! Однажды мы с ним и с Симоняном сидели в отдельном кабинете ресторана «Арарат». Он, уже под градусом, решил прогуляться по залу. Я за ним, чтобы он не сотворил чего-нибудь.
Бобров увидел открытую кабинку, в которой сидели две девушки и два парня. И вдруг он подтянулся и с ногами к ним за стол прыгнул! Они как выскочили на него! Слава богу, Симонян все уладил, иначе началась бы заварушка. Я его схватил и потащил обратно в кабинет, чтобы больше ничего не натворил.
И Стрельцов таким же по молодости был: сто грамм выпьет и попер. Кого хочешь поколотит! Я абсолютно уверен, что никого он не насиловал, потому что не был на это способен, а вот побить и вправду мог. За ту жуткую историю с ним, Огоньковым и Татушиным я немного свою вину чувствую. Мы дружили с Татушиным. И получилось так, что в 1958 году весной у меня была порвана мышца задней поверхности бедра. А когда вылечился, сборная СССР проводила последнюю контрольную встречу перед отъездом в Швецию против спартаковского дубля в Тарасовке. Дубль выиграл 3:1, а я в его составе два мяча забил!
И меня захотели оставить на сборах. Но я сказал:
Если поеду в Швецию останусь. А так что буду здесь сидеть?
Не надо было мне торопиться, дураком быть, промолчал бы, мог и на чемпионат мира попасть. Сам не сообразил, что говорю. Тренеры пошли совещаться и, вернувшись, сказали:
Ты мало тренировался, поэтому в Швецию не поедешь.
«Как это: мало тренировался а два гола им забил?» думаю. Короче, уехал на три дня за город отдыхать. Возвращаюсь, а мне рассказывают об этой истории. Я обалдел. И понял, что, если бы остался, ничего бы не произошло. За это себя и корю. Ни за что не допустил бы, чтобы в компании с Татушиным оказались Стрельцов и Огоньков.
* * *
Еще до ВВС я был учеником токаря на том самом карбюраторном заводе, где работали родители. Хотел как-то помочь матери. Но меня, маленького, никуда не брали. А в нашем доме жил мастер инструментального цеха, душевный человек, любил меня как сына. К нему и устроился.
Я даже через крыши убегал с завода смотреть игры «Спартака». Игру посмотрел, опять через крышу прибежал и в цех.
Где был? спрашивал начальник цеха.
Курил.
Сколько ж ты мог курить? хмурил он брови.
А директором карбюраторного завода был Василий Поляков, бывший правый защитник «Торпедо». Крупный дядечка, на Карасика из фильма «Вратарь» похож. И вдруг он в наш цех приходит и меня спрашивает. Я испугался: директор завода, за ним свита Подошел и вдруг интересуется, где игра в следующее воскресенье. Говорю, что на «Шерстянике» (сейчас там стадион «Труд»). Он сказал, что обязательно приедет посмотреть. А его друзьями были Анатолий Акимов, а также Николай Петрович Морозов, будущий главный тренер сборной СССР.
Я видел их на заводе, они приезжали к нему то ли карбюратор какой-то получить, то ли поддать. Для меня тот же Акимов, до войны в «Спартаке» игравший, легендой был. Ну примерно как Олег Тимаков, который два года подряд в финалах Кубка за красно-белых голы головой забивал. Я, тогда еще совсем маленький, на этих людей смотрел как на каких-то богов.
Директор завода Поляков хотел видеть меня в «Торпедо». Но я в ВВС оказался, а на них повлиять было невозможно. В 1952-м после Олимпиады в Хельсинки разогнали «команду лейтенантов», ЦДСА. А в 1953-м умер Сталин. Я услышал об этом по радио, будучи с ВВС на сборах в Сочи. Плакать не плакал, но сразу мурашки по коже побежали. Что дальше будет? Вскоре возникла мысль, что это и по команде ударит.
Месяц еще просуществовали, тренировались в Лефортово, и все. Обидно было команду-то Всеволод Михайлович на моих глазах делал. Потом непродолжительное время была команда Московского военного округа, где объединились футболисты разогнанных ЦДСА и ВВС. Но и она просуществовала совсем недолго.
Когда разгоняли ВВС, мою мать начали агитировать на заводе, чтобы я в «Торпедо» перешел. Отвечал, что не могу, потому что за «Спартак» болею.
Специальная комиссия управления футбола распределяла игроков ЦДСА и ВВС по другим клубам. Мне дали альтернативу «Торпедо» или «Спартак». И мой спартаковский выбор приняли.
* * *
А незадолго до того за мной в Лефортово из «Спартака» приезжали главный тренер Соколов Василий Николаевич и Морозов, администратор. Я пообещал перейти. Соколов уточнял:
Не обманешь?
Но какой тут обман, тем более что появился шанс попасть в любимую команду?
Соколов был неоднозначный человек. Приходит к тебе хвалит тебя и «поливает» меня, приходит ко мне все наоборот. Вот поэтому он надолго в «Спартаке» и не задержался. А вот кто порядочный был так это Николай Алексеевич Гуляев.
Занудный до безобразия, это правда. Зато очень трудолюбивый. Даже с перебором. Скажем, выигрываем 5:0 у «Шахтера» в гостях. Проходит неделя, если не больше и вдруг Гуляев от нечего делать подробный разбор той игры устраивает. Мы, глядя на него, смеемся. Педагог он должен все видеть, но не обо всем вслух говорить. Ну какой смысл разбирать матч, в котором мы соперника разгромили?
Говорит, скажем, о Нетто:
Игорь мало поддерживал атаку
А тому палец в рот не клади:
Вы что дурак? Ребята пять мячей забили! Что я их буду поддерживать?
Тот опять за свое. И нарывается на неттовское:
Я вам повторяю: вы что дурак?
Тут уже, как всегда в таких случаях, подключился Старостин. Но от разгоряченного Игоря достается и ему:
А вы вообще пешка в футболе!
Могу себе представить, как руководитель другого типа отреагировал бы, а Николай Петрович только руками развел:
Ну, знаешь, Игорь
Авторитет у Нетто был сумасшедший, и Старостин его уважал.
Но был и случай, когда даже Серега Сальников, любимец Николая Петровича, «водил» в квадрате, и на едкую реплику Старостина, запыхавшись, сказал:
Николай Петрович, да идите на х!
Дед обалдел, а Серега упал на траву и начал хохотать аж ногами дрыгал. Потом, конечно, извинялся:
Николай Петрович, вы подходите в такой момент, когда дышать нечем и начинаете
Но какой молодец Старостин! Мог ведь из этого эпизода устроить мало не показалось бы, а виду не подал, и через две минуты все забыли[1].
Гуляева ребята прозвали Мулом за упрямство. Как он сказал, так и будет надо это или не надо. Но повторяю: сверхпорядочный, честный, работящий, любящий свое дело. Мы его еще звали Писателем он очень много записывал, статистику вел.
И, видимо, ночами недосыпал. Однажды днем Старостин приходит к нему после тренировки. Гуляев сидит за столом, в одной руке ручка, в другой блокнот. А сам спит. Николай Петрович прошелся по кабинету ноль внимания. Написал записку: «Проснешься зайди».