Наш Мул был человек не подлый, а, наоборот, очень симпатичный. Но у каждого бывают недостатки. Поэтому, видимо, в 1959 году пришло время его поменять. Больно он ребятам не нравился тогда. А то, что Симоняна, едва закончившего карьеру игрока, на его место назначили так тут, по-моему, сыграл роль председатель российского совета «Спартака» Алексей Абуков, из Кабардино-Балкарии, мужик высочайшего класса. Он влюбился в Симоняна как в личность, когда ездил с нами в Южную Америку в 1959-м, был руководителем делегации. И инициатива назначить Симоняна, думаю, принадлежала ему, а Николай Петрович ее поддержал.
Перестроиться по отношению к Никите, начать воспринимать его как тренера, конечно, было непросто. Со своей стороны я видел задачу в том, чтобы не подвести тандем Симонян Дементьев, с каждым из которых я играл. Тот же Никита многому меня научил и в жизни, и в футболе. Очень благодарен ему. Все, что у меня было это от него и Боброва.
Симонян был нашим вожаком, капитаном его не зря избирали. Но как тренер, конечно, первое время он учился у Дементьева у Тимофеича-то определенный опыт уже был. Тренировки на первых порах проводил именно он. А Симонян участвовал в занятиях наряду со всеми сколько мы бегали, столько и Никита. Проверял нагрузки, возможно. А потом уже сам стал нас тренировать.
Заставить себя называть Симоняна по имени-отчеству, разумеется, было непросто. Нетто так этого делать и не стал. А я называл его Никитой, только когда рядом никого не было. В иных случаях Палычем.
Слабых людей, падких до власти, такая ситуация меняет. Симонян остался таким же, каким был. При этом очень внимательным к своему профессиональному росту. У многих людей спрашивал мнение, особенно после матчей. Никогда не был самодуром, прислушивался, анализировал.
Но придумывал он и что-то свое, ни на кого не похожее. Однажды они с Дементьевым по-новому провели теоретическое занятие. Написали билеты и мы должны были их тянуть и отвечать на вопрос, вроде экзамена. Откуда они это взяли не знаю. Мне, помню, достался вопрос, что для нападающего легче когда соперник в обороне использует персональную опеку или так, как за рубежом зонную, с подстраховкой и передачей игрока. И я ответил правильно: легче персоналка. Обыграл одного и путь к воротам открыт. А при зоне одного обыграешь второй тут как тут. Выдержал экзамен. Но ведь и по сей день с различными модификациями все зону играют!
Я в чемпионском 1962-м по решению Симоняна перестал попадать в состав, и в ситуации вроде такой обидеться может каждый. Игрок же сам себя не видит! А тем более в те времена было мало записей игр. И когда меня упрекали в том, что не успевал, опаздывал, мало двигался я не верил, артачился. А потом посмотрел какую-то игру и сдался. Сам сказал, что время пришло. Тем более что как раз начал вовсю раскрываться талант Гили Хусаинова. Его стали ставить, и мне места не оказалось. Все было справедливо. Но никто меня не выгонял, и я сам по приглашению кумира детства Анатолия Акимова ушел к нему в «Шинник».
А с Никитой Палычем мы какими друзьями были, такими и остались. И потом еще не один год работали вместе, о чем расскажу позже. Это доказывает, что в любой ситуации есть возможность остаться человеком и сохранить прекрасные отношения.
* * *
Вот Бесков он совсем другой был. Мы же с ним работали восемь месяцев в 1977 году. Все время унизить меня хотел. Я чувствовал себя свободным и работал свободно, как принято было всегда у нас в «Спартаке». До тренировки выходил с пацанами Хидиятуллиным и Валерием Глушаковым[2]. Те видели, что я могу с мячом делать, и признали меня. Работалось с ними в удовольствие.
Отдал как-то Вагизу пас «черпачком». И вдруг подходит Бесков:
Ты чего поле портишь?
А я даже не в бутсах был, а в тапочках! Отвечаю ему:
Вы серьезно или шутите?
И пошло-поехало
Мы перед тренировкой выходили на полчаса раньше, ставили жесткие барьеры и с Глушаковым отдавали друг другу передачи он пятнадцать, и я столько же. Нужно было четко попадать в середину под барьером, чтобы мяч не коснулся земли. Вдруг сзади подходит Бесков:
Разве так бьют?
Пожалуйста, говорю ему, ударьте, как бьют.
Он бьет и не попадает. И еще раз то же самое.
Один-ноль веду, подначил я.
Ты сколько сделал ударов?
Три.
А я два.
Бьет третий, снова не попадает. Я уже завелся.
Вот как надо бить! говорю. И кладу с левой ноги дважды подряд. Но Бескову хоть к чему-нибудь, да надо прицепиться:
А почему ты с левой бьешь?
Закончилось все это после августовского матча с «Тереком». Бесков по натуре был трус. Были трудности с составом, и собрался тренерский совет, в который из числа игроков входили Ловчев, Папаев, Прохоров, Кокарев и кто-то еще. Они проголосовали за тот состав, который назвал Константин Иванович. Он ко мне:
Ну ты-то можешь что-нибудь сказать?
Почему же не могу? Могу. И выхожу к макету. Мы «Спартак», нас уважает соперник, и мы должны ставить задачу атаковать. Вы поставили Ловчева левым защитником, а в центр полузащиты Ноздрина. Но в этом случае Ловчева легче будет перекрыть, так как подключаться он будет только по своему флангу. От Ноздрина же впереди опасности не возникнет. А вот если Ноздрина поставить слева в защите, а Ловчева центральным хавбеком, то Евгений сможет неожиданно врываться в зоны и слева, и справа. Будет разнообразие, при котором противнику будет труднее сориентироваться.
И сел. Минуты две была пауза, все молчали. Бесков сидел красный как помидор. Ему же никогда и никто слова поперек не мог сказать, а тут я свою схему назвал, да еще и при всех, это вообще преступление!
Но я привык так в «Спартаке» работать честно говорить, что думаю по тому или иному поводу. А задача главного тренера выслушать все предложения и выбрать лучший вариант. Когда мы с Симоняном работали, было именно так. Демократия! А тут высказал свое мнение и сгорел из-за этого. Бескова же подхалимы окружали: «Константин Иванович сказал, Константин Иванович попросил» Все совсем по-другому. «Спартак» и «Динамо».
А в той ситуации Бесков вдруг говорит:
Ну хорошо, состав, который назвал Исаев, будет играть.
Я чуть со стула не свалился. И мы выигрываем 5:1! Ловчев участвует в первом и последнем голах. Приезжаем в Тарасовку в одиннадцать вечера. Говорю ребятам, чтобы готовились ко сну, а тут как раз Бесков на балкон второго этажа выходит. Спускается ко мне и спрашивает:
Тебе Старостин ничего не говорил?
Нет.
Ну, ты же понимаешь, у нас с тобой
Все понял, Константин Иванович, говорю. Дальше не надо продолжать.
Пошел, забрал шмотки и уехал. И подумал: «Дурак я, зачем мне вообще нужно было работать с ним?» Он идет, а народ, как его завидит, разбегается. Иначе начнет: не то надел, не так причесался У нас в «Спартаке» таких людей отродясь не было.
Тогда ведь ребят после ухода Крутикова и прихода Бескова спросили, кого из помощников оставить Хусаинова или Исаева. Игроки проголосовали за меня. Он меня взял, но ни к тактике, ни к чему-то еще не подпускал. Взял Бесков поначалу и Юрия Морозова, но уже на первых сборах его убрал. На каком-то разборе Морозов начал говорить о том, как должен играть центральный защитник, и Бесков сказал:
Слушай, друг, как будет центральный защитник играть говорить буду я, а не ты.
И больше Морозова в команде не видели.
Однажды, когда я еще работал, в Тарасовку приехал Качалин. А мы с Бесковым на противоположных сторонах тренировочного поля стоим. Подзывает:
Анатолий, как дела? Как у вас отношения с Бесковым?
Вот такие, говорю, отношения: он на той стороне, а я на этой. Как вы могли вообще его в сборную взять?
Он никого не уважал. Считал себя выше собеседника в любой ситуации.
А может, Бесков мне припоминал ситуацию 1955 года, когда мы в Индии к мельбурнской Олимпиаде на жаре готовились. После травмы накануне игры выхожу проверить ногу что могу делать, что нет. Качалин разрешил мне тренироваться индивидуально. А Бесков в общую группу зовет!
Я ему объясняю. Он не слушает:
Иди в группу!
А после тренировки еще и говорит:
А теперь сделай два круга пробежки и все мячи в авоську собери!
Я продолжаю по инерции вести мяч до Бескова-то еще полкруга осталось. Он как рявкнет:
Кому сказал!
И я, заведенный, как засадил ему мячом! Хорошо, что попал в ноги, а не куда-то еще. И побежал дальше.
Потом он вызвал меня на беседу, я извинился, снова все объяснил. Но вот простил ли меня Бесков в той ситуации не знаю. Не уверен. А я просто люблю справедливость, если же сталкиваюсь с хамством не могу терпеть и стараюсь это как-то показать.
Хотя, когда я помогал Симоняну в Ереване, мы с Бесковым встречались, угощали его, шутки-прибаутки словом, все хорошо было. А в «Спартак» пришел никакого контакта! Никогда не советовался. И ломать начал все спартаковское из школы Осянина убрал
А Николай Петрович его вообще ненавидел. Бывало, приду к Деду, а он вздыхает:
Анатолий, ты представляешь, динамовцы окружили везде. Председатель «Спартака» динамовец, старший тренер тоже. Врачи, массажисты, администраторы
А для Старостина «Динамо» это самое большое бельмо в глазу. Как он нас на них настраивал!..
И к нам такое же отношение было. Тот же Якушин «Спартак» не переносил. И даже Аркадьев из ЦДКА при всей своей интеллигентности называл нас «эти мотыльки ночные: сегодня полетали, а завтра их нет вообще». В олимпийской сборной Якушин мог меня на игру не поставить, а Качалин через неделю за первую сборную ставил с первых минут.
Вот Гавриил Дмитриевич чудесный человек был. Но вряд ли Старостин мог Качалина в «Спартак» пригласить. Тот интеллигент, а Николай Петрович рубил правду-матку, так сказать, по-чапаевски недаром его Чапаем прозвали. И потом, он хотел управлять ситуацией в команде, а Качалин управлять собой не позволил бы.
* * *
Николай Петрович вернулся в команду в 1955-м, после заключения. Очень неожиданно. Приехали в Тарасовку, а там заваруха снимают Соколова. И приезжает Старостин помню, в широких брюках болотного цвета. Прошелся строевым шагом по нашей комнате, присел
До него начальником команды был некто Дурнев, стрелок. По-моему, он был чемпионом мира по стрельбе[3]. Запомнился тем, что на какие-то торжественные церемонии, где спортсменам вручали правительственные и еще какие-то награды, всегда с чемоданом медалей за свои стрелковые победы приходил и надевал их в ожидании, что его вызовут. А ни один из нас не напяливал ни одной своей медали. Он же как новогодняя елка был.
Но его никто не вызывал! Нет, ничего плохого этот человек нам в общем-то не сделал. Однако и хорошего тоже. Время он тратил на то, что главы истории КПСС наизусть заучивал. Мы втихую смеялись над ним, не воспринимали его совершенно. А потом пришел Николай Петрович, фигура по-настоящему авторитетная. Про Дурнева мы тут же и забыли.
Я о Старостине был так наслышан! Чем дольше он отсутствовал в «Спартаке» тем больше ходило легенд. Что ногу ему перебинтовывали, поскольку он ударом с этой ноги штанги ломает, и так далее. Мы потом все пытались уговорить, чтобы он вышел на поле и показал что-то. А он нас стеснялся. Потом уже говорил:
Играл я плохо. Просто хорошо бежал и лупил с правой ноги, куда попаду
Ни разу при нас на поле не вышел! Андрей Петрович тот выходил, бил. А Николай нет.
До их возвращения мы, конечно, знали, что они сидят правда, не были в курсе, за что именно. Потом Николай Петрович много историй рассказывал как, допустим, он на пересылке был, где не кормили вообще. И если бы не воры не выжил бы. Он им стихи читал, много историй, в том числе футбольных, рассказывал и они с ним едой делились.
Рассказывал и о том, как было в «Спартаке» до войны. Как на игру они приезжали на кабриолетах, с открытым верхом. Видимо, тогда и стали клуб ненавидеть за такой образ жизни. Большинство за нас болело но многие и ненавидели. Особенно торпедовцы. Вот Лидия Гавриловна, жена Валентина Козьмича Иванова, до сих пор «Спартак» ненавидит! К нам, отдельным футболистам, с уважением относится, но общество терпеть не может!
С каким «аппетитом» мы все Старостиных слушали! Причем разговаривали братья совершенно по-разному. Андрей Петрович мудреные, литературные слова подбирал. А Николай Петрович бил прямой наводкой, в лоб. Как говорится, по рабоче-крестьянски. Первое время он так настраивал на матчи, что мы просто срывались с места, готовые рвать всех.
Рассказывал, как Василий Сталин привез его в Москву, когда он еще должен был в заключении находиться и тогда единственный раз в жизни Николай Петрович вынужден был выпить с ним стакан водки. С тех пор он только на поминках по своей супруге, Антонине Андреевне, дома употребил немножко красного вина. И сказал:
Да не сидите вы здесь с грустными лицами! А вспоминайте самое хорошее о ней. Можете даже петь, чтобы поминки были веселыми.
На братьев Андрея и Александра, которые, наоборот, выпить были не дураки, он Симоняну жаловался:
Никита, вчера были два брата. Запас, что был, весь уничтожили!
Как он ради «Спартака» с утра до вечера горбатился, квартиры пробивал и все остальное! Глотку за нас мог перегрызть где угодно. На спортивно-технической комиссии это вроде нынешнего КДК защищал игроков, как заправский адвокат: всегда найдет вариант, чтобы оправдать, даже в безнадежных ситуациях! Ему достаточно было снять трубку и сказать, что звонит Николай Старостин, начальник команды «Спартак» и открывалась любая дверь. По масштабу он государственным деятелем был и мог очень больших высот достичь.
Но вот любил футбол и «Спартак» и не мог без них жить. Он же не обедал так был делом увлечен! Шофер принесет ему булку и какой-нибудь воды. Запьет и дальше работать. И только в день игры, когда установка, он приезжал в Тарасовку и там обедал. Иногда думается: «Как при таком режиме работы столько прожил?» Но ведь он в заключении суровую закалку прошел, и отсутствие обедов для него это была ерунда.
Мы, игроки, на него тоже влияли. Особенно Сальников, который даже гордился слухами, что он внебрачный сын Старостина. В первую очередь благодаря Сергею Николай Петрович научился кое-чему из моды. Мы укоротили ему брюки, и вообще Чапай стал выглядеть гораздо лучше, чем в то время, когда вернулся из лагеря.
Политикой он нам, игрокам, головы не забивал. А ведь время было такое, что от нее, казалось, никуда не деться. Когда в 1956 году в гостях играли товарищеский (!) матч со сборной ФРГ, у нас была установка в лесу. Там лежало дерево, те, кто в стартовом составе, сели на него, а запасные стояли. Кагэбэшник ходил вокруг и искал, не подслушивает ли кто нашу установку. Обалдеть! Ну кому она была нужна?! А немцы те нормальными ребятами были. Их главная звезда, Фриц Вальтер, порядочный мужик, совсем не пижон и не подлец. Но как же нас перед матчами с ними накручивали!..
А в «Спартаке» такого не было. Старостин очень трезво ко всему относился и был человеком дела, а не внешних эффектов. Помню, в 1955-м мы играли хорошо, особенно в международных матчах. И однажды вдруг вызвал нас Яснов Михаил Алексеевич, председатель Мосгорисполкома, это как мэр Москвы сейчас. Всего пять минут побеседовал с нами, расчеркнулся на бумаге и пять человек, Паршин, Огоньков, Тищенко, Татушин и я, получили квартиры в одном доме на «Красносельской». Квартиры, конечно, слабенькие двадцать восемь метров, со смежными комнатами. Но учитывая, что жил я до этого в 14-метровой квартире, вшестером, вместе с родителями, сестрой, ее мужем и дочерью, а спал я на сундуке, а иногда и под столом это вообще сказка была.
А ведь Старостин, который нам все это и пробил, к тому времени едва из заключения вернулся! Но вот так он умел убеждать. Мы гордились своим начальником команды.