Герман
Городской парк большое и пока ещё голое пространство долгое время, с середины девяностых, стоял заброшенным. Зарастал кленовыми побегами, мрачнел, приобретал славу местной страшилки для детей и молодых мам, которым в зарослях мерещились маньяки. Не пропадала лишь тропа, проложенная через центральную аллею с фонтаном и тополиную рощу отважными рыбаками и несгибаемыми пенсионерами, пробиравшимися к берегу Урала и одиноко раскинутым по нему садовым участкам.
Два года назад парком занялось градообразующее предприятие. Территорию основательно расчистили, убрав начинающие валиться от старости тополя. По центру летом уже зеленел огромный газон, справа появились спортивные снаряды, а слева детская площадка. Дело оставалось за деревьями. Саженцы приживались плохо, желтели и засыхали под летним безжалостным солнцем, что вызывало ядовитые высказывания жителей на городских сайтах. Однако на очередной призыв посадить в парке дерево желающих оказывалось в разы меньше, чем критиков.
Герман копал ямку под саженец и улыбался: «Кажется, я пускаю корни в этой земле!» Он посадил уже два канадских клёна, сирень и ещё какое-то не опознанное им тоненькое деревце-прутик. Теперь очередь была за ясенем. Рядом, тяжело дыша, трудился Строкин. К нему подошла Евгения Александровна, принесла бутылку с водой и упаковку одноразовых стаканчиков. Леонид Андреевич отпил половину стакана, сполоснул красное потное лицо и шумно вздохнул, опершись на лопату. Герман видел, что ему тяжело. Но как только Евгения Александровна бросила на мужа тревожный взгляд, Строкин улыбнулся и снова принялся за дело.
Герман Владимирович, воды хотите? спросила Евгения Александровна.
Спасибо, чуть позже. Хочу сначала закончить.
Она кивнула и отошла. Ему нравилась её ненавязчивая манера помогать. Ирина бы в такой ситуации настояла, чтобы он выпил воду немедленно, потому что она так посчитала нужным. Ну вот, опять он об Ирине.
Прибежали старшеклассники:
Леонид Андреевич, мы всё!
Мойте руки и расчехляйтесь.
Они закончили с саженцами и тут же, недалеко от сложенных лопат с остатками земли на лезвиях, поставили пюпитры, раскладные походные стульчики и исполнили несколько пьес в семь скрипок, четыре альта и три виолончели.
И снова Герман поразился тому, с каким азартом играют и дети, и взрослые. Да и сами знакомые с детства пьесы зазвучали по-иному в огромном пустом пространстве осеннего парка. Звуки разносились далеко и терялись где-то у спуска к озеру. Полтора десятка добровольцев, вышедших в парк, и четыре десятка саженцев, притихших в лунках, внимали Баху и Генделю.
Очень странная у него происходила жизнь в последний месяц. Жизнь, наполненная событиями и радостью. Герман с удивлением обнаружил, что заканчивается сентябрь. Ежедневник пестрел отметками: дежурство, Бах под звёздами, «Детская филармония», сегодняшний субботник с концертом.
По утрам он ехал в школу заниматься. Играть ежедневно по несколько часов в съёмной квартире оказалось невозможным: за стеной жила нервная женщина с двумя детьми. Пришлось увезти инструмент на работу. Поначалу Герман опасался оставлять виолончель в школе, но и носить туда-сюда не хотелось, тем более что очень скоро он прибился к чудесной компании, совершающей пешие прогулки по вечерам.
Они выходили из музыкальной школы гурьбой: старшеклассники, Строкин, Евгения Александровна и Герман. Иногда, в хорошую погоду, к ним присоединялись Сёма с бабушкой. Тогда компания несколько меняла траекторию движения и сначала провожала их к трамвайной остановке, а потом уже возвращалась к привычному маршруту, проходившему по трём районам нового города. Дорога занимала минут сорок. Тему для разговора обычно задавал Леонид Андреевич или Соня Белкина, которая верховодила бандой мальчишек. Обсуждали школу, кино, взаимоотношения с родителями и первые влюблённости. Говорили откровенно, много смеялись. Герман не уставал удивляться, насколько открыты дети перед директором, и поначалу чувствовал себя неуютно, как будто вторгся в чьё-то очень личное пространство. Но, кажется, никого не смущало его присутствие, он успокоился и начал принимать участие в разговорах.
Самые стойкие доходили до развилки трамвайных путей, рядом с которой недавно открыли «Пирожковую». У «Пирожковой» прощались. Иногда перед прощанием вваливались в магазин весёлой толпой и сметали с полок оставшуюся к концу дня выпечку со скидкой. Герман не числил себя фанатом изделий из теста, но провинциальная страсть к пирогам казалась ему чрезвычайно милой.
После «Пирожковой» шли уже втроём. Строкины жили в «сталинке» рядом со стадионом и парком. А Герман снимал квартиру на соседней улице.
Женечка придумала иногда выгуливать меня по вечерам, сказал Леонид Андреевич в первую их совместную прогулку.
А что, прекрасная идея! согласился Герман.
Ему и в самом деле нравилось работать в школе, участвовать в мероприятиях и концертах, ходить по вечернему городу со Строкиными и детьми. Его приняли сразу и безоговорочно, несмотря на сомнительную для провинции репутацию человека из Москвы. Ему наконец-то не нужно было ничего доказывать окружающим и «пробиваться». И даже осенний Новозаводск с золотыми вкраплениями ясеней и высоким голубым небом в солнечную безветренную погоду уже не казался мрачным местом.
Сердце Германа постепенно погружалось в покой. И только в уголке, где таилось одно редко произносимое вслух имя, ещё саднило.
Глава 3. Октябрь 2017 года
Шарова
По две заявки в каждой возрастной категории. И не тяните! Леонид Андреевич, возражения не принимаются. Школа обязана участвовать в региональном конкурсе!
Да знаю я ваши конкурсы нервотрёпка одна! Никакой радости!
А при чём здесь радость?
Как при чём? Детям нравится играть на инструментах, а не доказывать друг другу, кто круче!
Ой, оставьте уже, Леонид Андреевич, слышали мы ваши теории, и не один раз! Конкурентная среда вокруг. А вы там у себя развели оранжерею! Ваши ученики должны выйти в жизнь, умея драться за место под солнцем!
А если они не хотят драться? Солнце большое, на всех хватает.
Они переругивались без особого азарта, потому что спор продолжался много лет.
Бывшая завуч Детской музыкальной школы 2, а теперь начальник Управления культуры Новозаводска Лилия Викентьевна Шарова смотрела на Строкина со смешанным чувством высокомерия, злости и жалости. Эта холёная пятидесятилетняя женщина с тонким хищным лицом претендовала когда-то на место директора ДМШ 2, но тогдашний начальник Управления культуры Пётр Петрович Яковлев откопал непонятно откуда бывшего одноклассника Строкина. Лилия Викентьевна, в ту пору интересная особа за тридцать, разведённая, с ребёнком на руках, смирила гордыню и решила присмотреться к новому директору. Агентурная разведка в лице кадровички донесла: приехал из Москвы на время, чтобы ухаживать за умирающей тёткой, жена и взрослый сын остались в столице.
Строкин явился в ДМШ 2, высокий, тогда ещё вполне стройный, с ласковым щенячьим взглядом, на который она купилась в первую встречу и который так раздражал теперь. Явился и тут же начал наводить свои сомнительные порядки.
Дети не должны бояться музыкальной школы! сказал он педагогам на первом педсовете. Музыка это радость!
Музыка это работа и дисциплина! возразила ему Шарова. А на радостях они окончательно заниматься перестанут!
Но Строкин пропустил слова завуча мимо ушей и отменил обязательные экзамены перед комиссией. Вернее, заменил их на концерты.
Детям приятнее играть для зрителей, для родителей и друзей, которые их поддержат. А уж баллы поставить не так сложно.
Концертная практика это весело! сказал новый директор, и теперь ученики ДМШ 2 каждую неделю где-нибудь да выступали: библиотеки, школы, больницы.
Многие педагоги с удовольствием включились в концертную карусель.
Учебная программа не выполняется с вашими бесконечными выступлениями! возмущалась Шарова в кабинете Строкина.
А вы, Лилия Викентьевна, что любите играть в свободное время? неожиданно спросил директор.
У меня нет свободного времени! Я работаю и одна воспитываю дочь! вспыхнула Шарова.
Он никого не слушал и воротил, что хотел, заручившись поддержкой сверху своего толстого приятеля Яковлева. Но больше всего раздражало Шарову то, что Строкин, будучи, как она говорила, «виртуально женат», ни разу не бросил на неё заинтересованного мужского взгляда.
Да и чёрт бы с ним, не свет клином, в конце концов! Но тут он принял на работу молоденькую скрипачку. И уж такие кренделя перед ней стал выписывать, что совестно смотреть. Девчонку, конечно, приходилось ставить на место. Но старый дурак, чуть тронь, бросался на защиту. И потом и вовсе женился на ней, быстренько дав отставку своей московской жене. А во что превратил музыкальную школу, сказать смешно. Цирк и богадельня в одном флаконе!
Вот и теперь ни одно высказывание Шаровой не оставалось без возражений. И остальные подчинённые, она чувствовала, в душе принимали его сторону.
Наивный и глупый старик! Уже старик.
И, кстати, Шарова специально придержала новость к концу совещания, ещё одно объявление. На будущее, так сказать. Финансирование нам урезают, в стране кризис, вы знаете, поэтому некоторые наши учреждения подлежат оптимизации: пока, предварительно, разговор идёт о библиотеке Западного района и ДМШ 2. Готовьтесь, коллеги. Я понимаю, что новости не очень приятные. Но, с другой стороны, вот вам, Леонид Андреевич, например, если я не ошибаюсь, в следующем году будет шестьдесят. Видите, как удачно складывается: доработаете учебный год, сдадите дела и со спокойной душой на пенсию.
Вот так-то, любезный!
А как же мои дети? А педагоги? вскинулся Строкин.
Что вы так переживаете? В городе есть первая музыкальная школа. А ваше здание, во-первых, требует ремонта, а, во-вторых, сейчас разрабатывается план по размещению там Центра молодёжной культуры. Большое количество молодёжи в нашем городе интересуется уличными танцами, рэпом и другим Ну, чем они там увлекаются? Мы уже предварительно согласовали с Управлением молодёжной политики. Предоставим ребятам помещение. Город хочет идти в ногу со временем! Или вы имеете что-то против молодёжной культуры?
Леонид
Вот и не нужны мы стали больше, сказала ему после совещания библиотекарь Западного района Вероника Павловна Пескова, цепляя берет на седые кудряшки. Да-а. Что творится?
Подождите, может, ещё обойдётся.
Да не обойдётся, Леонид Андреевич, чего уж! Не нужны!
Они горестно кивнули друг другу и вышли из здания администрации.
Лёнька, ты не представляешь, как ты мне нужен! сказал тогда, шестнадцать лет назад, толстый Петька Яковлев.
Они встретились случайно, во дворе, столкнулись у первого подъезда. Строкин только приехал, охнул, увидев, как похудела тётка за год, что они не виделись, засуетился, чувствуя подступающие слёзы, и сбежал в магазин, якобы за продуктами. На самом деле выбежал из дома, чтобы перевести дух. От его Кати осталась одна тень. Черты некрасивого, но милого в молодости лица заострились, и оно потеряло всякую миловидность, оставив на поверхности уродливую маску болезни. Но Катя ещё оставалась его Катей.
Что, москвич, помешала я твоей счастливой столичной жизни? она лежала на диване и дышала с трудом, но глаза смотрели весело.
Ты меня спасла. Опять, сказал он тогда.
В Москве Строкин не прижился.
Жена Лариса и сын Вадик как-то быстро обросли знакомыми и связями, зацепились на Савёловском рынке. Постперестроечная история с семейным бизнесом ещё в Шадрине вызывала у Строкина ощущение дурного сна, а после переезда в Москву он и вовсе перестал что-либо чувствовать, кроме тоски, собственной бестолковой ненужности и унизительной жалости со стороны жены и сына. Стоя за прилавком в окружении безголовых манекенов, украшенных кружевами турецкого нижнего белья, он спасался тем, что представлял выражение лица старого друга Густава, если бы тот каким-то чудом появился возле их павильона и увидел бы, к примеру, комплект цвета обморочной варёной креветки.
Когда позвонила Катя, Строкин сорвался в Новозаводск в тревоге за неё, но при этом испытал и невероятное облегчение. Лариса и Вадик, кажется, тоже вздохнули свободнее.
Петьку Яковлева он не видел с выпускного и страшно обрадовался ему, несмотря на ситуацию с тёткой. Они минут сорок протоптались у подъезда, коротко пересказывая друг другу события последних двадцати пяти лет жизни, и договорились встретиться завтра у Петьки на работе. Тут-то и выяснилось, что толстый Яковлев теперь заведует городским Управлением культуры.
Как-то тухленько там стало, высказался он на следующий день Строкину про школу, не хватает чего-то он пощёлкал в воздухе пальцами. А может, дети сейчас другие пошли, а? Мои красавицы обе закончили фортепиано в первой школе с таким скрипом! И больше к инструменту не подходят. Продавать думаю. А помнишь, как мы в музыкалку бежали? И чего им надо? И здание новое, не наш барак, и инструменты. Только играй!
Яковлев разглагольствовал ещё минут пятнадцать, размахивал руками и вытирал платком потный лоб и щёки, но Строкин его почти не слушал. Главное он услышал и понял ещё вчера: он нужен здесь, в Новозаводске. Нужен Кате, нужен бывшему однокласснику Петьке, нужен любимой музыкальной школе 2, у которой теперь новое здание где-то на краю города.
Лилия Викентьевна Шарова была единственным человеком, с которым Строкин так и не смог найти общий язык за годы работы, и каждый раз, идя на совещание в администрацию, не ждал ничего хорошего. Он даже уговорил себя не обращать внимания на резкости с её стороны, ну уж такой она человек. Но сегодняшнее сообщение!
Строкин подъехал к школе, побыл ещё немного в машине, чувствуя, как прихватывает сердце.
В холле сидели две мамы первоклассников и Оля, бабушка Сёмы. Сам Семён Михайлович стоял возле кактуса Бенедикта и тихонько разговаривал о чём-то с вахтёршей Верой Борисовной.
Строкин поздоровался с Ольгой, сунул ей в руки ключ от своего кабинета, прошёл мимо Сёмы, легко коснувшись рукой его растрёпанной макушки, поднялся на второй этаж и остановился у двери Женечки. Играл кто-то из малышей. Звуки выходили резкие и неритмичные. Потом Женечка что-то сказала, Строкин не разобрал, и из-за дверей раздался смех ребёнка и самой Женечки. В коридор начали выходить дети из хорового кабинета, и директор, поздоровавшись, спустился с ними снова на первый этаж.
В кабинете разыгрывался Сёма, по своему обыкновению разговаривая с Искрой вслух.
«Или обойдётся? подумал Строкин, вдруг успокаиваясь. Как же можно такое разрушить?»
Женя
Лёнечка слёг. Сердце.
Ночью она вызвала скорую. Потом он спал, а она долго не могла уснуть, лежала рядом, прислушиваясь к его дыханию. Осторожно обняла, прижалась, стараясь не оставлять между ним и собой даже небольшого пространства.
Ночь тяжёлое время страхов и одиночества.
Утром они проснулись одновременно. День намечался солнечный. Лёнечка чувствовал себя сносно. На работу она его, конечно, не пустила.
В школе всё шло своим чередом. Женя обзвонила завучей по воспитательной работе из соседних школ, подтверждая, что в четверг они приводят четвёртые классы на концерт «Детской филармонии». Провела два урока у своих учеников, раздала задание альтистам Лёнечки, ответила на телефонные звонки, подготовила очередную срочную бумажку в Управление культуры. Поговорила с родителями в фойе. Сделала ещё множество мелких, но очень нужных дел, стараясь компенсировать школе отсутствие директора. В перерывах набирала его номер.