Закончилась война, но не повинная командора. Любимца богов нужно было незаметно охранять, не мешая, однако, его «невинным шалостям», а также улаживать дела с многочисленными потерпевшими. Король относился к развлечениям Арно снисходительно: не хотел портить и без того натянутые отношения с сыном и искренне полагал, что тому надо просто перебеситься. По наблюдениям Рохаса, принц не столько бесился сам, сколько пытался взбесить отца, и не щадил усилий, дабы достичь этого.
После похищения из монастыря Аделлы Марни в бытность ее монахиней Рохас со всем почтением и деликатностью посоветовал королю унять отпрыска, поскольку Брела, хвала Всеведающему, не просвещенная Лигория и не свободная Рамала, и на подобные вещи здесь смотрят безо всякого понимания. И вообще ему осточертело подчищать дерьмо за его высочеством, и он намерен уклониться от этой чести, даже если ему грозит тюрьма, плаха или монаршая немилость. Эрнотон гневно сверкнул глазами в ответ на подобную наглость, но ничего не сказал, и по всей, видимости, уже успел прийти к такому же выводу. Вскоре Арно лишили всех денежных дотаций. На содержание королевского отпрыска не выделялось отныне ни золотого. Принц собрал всю прислугу в своем дворце и с печалью в голосе сообщил, что злые клеветники настроили против него мудрейшего короля, его батюшку, так что теперь, когда деньги вдруг перестали сами собой появляться в сундуках, платить своим верным слугам ему нечем. Ежели у кого есть средства и желание пережить вместе с ним тяготы и невзгоды, то пускай остаются во дворце, к ним все вернется сторицей, а остальных он отпускает на поиски более удачливого хозяина. Когда дела его пойдут на лад, он с радостью примет всех обратно, а пока пусть ему покажут на всякий случай, как пожарить курицу. Слуги разрыдались и возопили, что никогда они добровольно не уйдут к другому господину и сочтут себя навеки опозоренными, если позволят своему монсеньору притронуться к курице в любом виде, кроме как у себя на тарелке. Затем Арно собрал своих друзей и произнес похожую прочувствованную речь. На следующий день в его дворец потянулся поток молодых людей с мешками золота каждый принес кто сколько смог. По этому поводу была устроена грандиозная попойка с непристойными плясками Аделлы, и жизнь принца продолжилась, как и раньше, а на кухне не стало ни одной курицей меньше. Деньги друзей, разумеется, однажды закончились, и ему пришлось найти других кредиторов. Когда же пришло время платить по счетам, Арно отправил их к королевскому казначею. Тот, естественно, отправил их еще дальше, в то место, которое не принято упоминать в придворных хрониках. Как ни велико было желание кредиторов подобраться поближе к короне, но терпение их истощилось, они собрались все вместе и толпой отправились к королю.
Тот заплатил им, продав дворец Арно, и поселил его в Торене. Однако же принц время от времени исхитрялся удирать в город и устраивать попойки, во время одной из которых и спалил Игорный квартал. Потом приключилось ферштенбреттское сватовство, в результате которого они едва унесли ноги с земли воинственных потомков древних римеров, чуть не околев от холода в северных лесах. На обратном пути они завернули Лигорию: принцу непременно нужно было взглянуть на принцессу Этель его «будущую невесту», поскольку, вот незадача, любовь всей своей жизни он совершенно не помнил. Там их в очередной раз едва не прирезали, а потом не сгноили в каменном мешке. В последние годы Меченый вспоминал эту авантюру почти с теплотой, однако в те времена он несколько иначе смотрел на вещи. Он не отличался ни чрезмерно живым воображением, ни излишней впечатлительностью, однако перед глазами его постоянно проигрывалась сцена, в которой он сообщает Эрнотону, что его сын и наследник брельского престола схвачен стражей королевы Гизеллы и брошен в темницу, либо прирезан в подворотне каким-то отрепьем. В следующем видении его уже разрывали конями на площади святой Марсалы. Хвала Создателю, их похождения удалось скрыть от короля. Меченый был почти счастлив, оказавшись в родном Пратте.
Арно же был назначен комендантом крепости в Мирелле Наместнику провинции было строжайше наказано следить за тем, чтобы ни один ростовщик не дал принцу денег в долг. Тот, однако же, очень быстро обзавелся друзьями и повторил свой старый трюк. Правда, уже больше так не транжирил, скорее всего потому, что было некуда. Последние месяцев восемь, по донесениям, его королевское высочество вело себя исключительно благонравно: вставало с рассветом, обходило посты, отстаивало службу в храме, питалось солдатской похлебкой и раздавало жалованье сирым и убогим. В карты не играло, на дуэлях не дралось, почтенных горожан до сердечного приступа не доводило, девиц не портило. По вечерам читало трактаты и жития пророков. Оставалось только дождаться, когда у него прорастут ангельские крылья. Отец расчувствовался и разрешил отпрыску вернуться в столицу.
Внизу послышался шум отодвигаемой мебели и шаги. Игроки расходились. Сид Рохас продолжал стоять на галерее, вглядываясь в узкую светлую полоску на горизонте. Светало. В саду появились две фигуры и прошли прямо под ним: Далия Эртега и щенок Дамиани. Они остановились у фонтана. Сид не слышал, о чем они говорят, ветер доносил до него лишь обрывки фраз.
Командор смотрел на девушку. Ее успех при дворе можно было назвать ошеломительным. Все говорили только о ней. Ну и еще о безродной танне Нелу. Даже король вчера после приема поинтересовался у него, что он может сказать о девице Эртега. Красивая и на альду Монтеро очень похожа, ответил Меченый, а так вроде бы девица как девица, что про нее скажешь, он ее и увидел-то в первый раз на этом приеме (о встрече в парке он предпочел умолчать). «Однако ты слышал, как она уделала Дамиани? Как ей только удалось уговорить Ресмеля?», не унимался король. Рохас был вынужден признаться, что это первое, о чем он услышал по возвращении. Девица, по всей видимости, не промах, нехотя проговорил он, поняв, что король от него не отстанет, и знает толк в удачных стратегиях. Однако, чему удивляться, подобные мелкие хищницы при любом дворе не редкость. Эрнотон задумался и после некоторой паузы объявил, что он определил ее во фрейлины принцессы Мелины. «Надеюсь, она научит ее не только кичиться умом, но и пользоваться им». По мнению Сида, идея была несколько сомнительной. Король, похоже, тоже не испытывал уверенности в верности своего решения, потому приказал ему приглядывать за ней.
Парочка у фонтана пришла в движение. Щенок, по всей видимости, постепенно распалялся и норовил то и дело взять девицу за руку и упасть на колени, отзвуки его голоса были наполнены страстью. Та высвобождала руку и отступала на пару шагов. Ответов ее было уже совсем не слышно, однако Сид, за годы во дворце повидавший немало таких сцен, не сомневался, что общество альда Дамиани уже порядком ее утомило, и она была бы счастлива от него избавиться. В голосе щенка уже зазвучал гнев: очевидно, он обличал предмет своей любви в отсутствии взаимности. Утомившись гневаться, он перешел к мольбам. Затем последовали угрозы: Сид ясно расслышал прозвеневшее «тогда я умру!». Судя по всему, подобная сцена имела место быть не в первый раз, во всяком случае, девчонку она не слишком проняла. Стоило бы прийти на ей выручку, однако командор не двинулся с места, продолжая наблюдать, как Дамиани собственными руками хоронит свои шансы. Демонья матерь, что за идиот? Подобным образом можно вести себя с женщиной только в том случае, когда она уже от тебя без ума, но всячески старается это скрыть. Тут командор подумал, что парень выглядит совершенно свихнувшимся, и есть повод вмешаться и прикончить его под предлогом спасения чести девицы. Момент был самый благоприятный. «Камилла будет в ярости», вздохнул он.
Меченый спустился вниз и медленно двинулся вдоль аллеи. Одна его часть питала тайную надежду, что танне Эртега все же удастся вернуть разгоряченного кавалера в русло светской беседы. Вторая, обуреваемая демонами, была настроена чрезвычайно кровожадно. А нечего ему было писать про тебя дурацкие стишки и ухлестывать за твоей будущей женой, шептали ему демоны. И вообще, они ведь все у тебя в печенках сидят, эти дружки Арно. За будущей женой? Сид на мгновенье удивился, однако вынужден был согласиться. Кто знает, возможно, он и в самом деле женится на ней. В конце концов, когда-то он имел глупость пообещать ей это.
По мере того, как он приближался к фонтану, голоса становились все громче и отчетливой, указывая, что развязка близка. «Оставьте меня!» раздался женский возглас, и в предрассветной мгле мелькнуло молочно-белое плечо. Демоны в душе командора Сида Рохаса по прозвищу Меченый запели литанию
Рохас, поморщившись, допил кислое пойло и растянулся на соломенном тюфяке, кишащем клопами. Перед его внутренним взором предстало лицо Далии Эртега с двумя шаровыми молниями вместо глаз в тот миг, когда она встала перед ним, заслоняя от него Дамиани. Командор подумал, что он был несправедлив, обозвав ее мелкой хищницей. С определением «мелкая» он, похоже, промахнулся.
8
Альд Дамиани отбросил книжку со скабрезными историями, которую он пытался читать, и в очередной раз отпустил несколько проклятий в адрес Меченого и альды Монтеро. После злополучной дуэли прошло уже несколько дней. Вчера мучавшая его лихорадка спала, и он начал понемногу вставать с постели. Вскоре ожидалось возвращение Арно, и Дамиани не хотел предстать перед ним в столь жалком виде. Позвав слугу, он с его помощью попытался привести себя в порядок, после чего бессильно повалился обратно на кровать.
Каждый день он ждал, что она придет. Ее тень неотступно и незримо преследовала его. Какое-то недолгое время, после того, как она вернула ему имение, он был счастлив думать, что небеса ниспослали ему ангела, дабы спасти его несчастную, погруженную в вечный мрак душу, напоить его иссушенное сердце родниковой водой любви. Быть может, он влюбился в нее с первого дня, когда она он думал, что она вызывает у него лишь презрение и жажду мести. Однако он ощутил себя в ее власти лишь во дворцовом саду, куда он пригласил ее прогуляться исключительно из вежливости нельзя было позволить себе выглядеть как неблагодарный крестьянин. С этого дня началась его новая жизнь. У него в ушах до сих пор стояло журчание фонтана, отдаленный смех придворных и шелест молодой листвы, в то время, когда она шла рядом с ним, молчаливая и таинственная. Дальше все было как в тумане, он ничего не помнил, им попеременно владели то горячка, то озноб. Она завладела всеми его помыслами и его существом. Легкий взмах ее веера казался ему смерчем, сшибающим его с ног. Шло время, а она оставалась далека, как звезда. Она благосклонно выслушивала поток его горячечного бреда, ласково улыбалась, мурлыкала что-то успокаивающее, предназначенное охладить его и образумить, но и вселить надежду, однако не становилась ближе к нему ни на йоту. Их словно разделяла незримая стена. Страдания его день ото дня становились все сильнее. Теперь она представлялась ему ангелом смерти, сотканным из мрака, частичкой адского пламени, который явилась в мир людей, чтобы сжечь его дотла и вернуться обратно.
Он был возмущен, он пытался бунтовать. В моменты гнева он вновь обретал ясность ума и трезвость суждений. С глаз его словно спадала пелена, и он отчетливо видел, что никакой сверхчеловеческой дивной красоты в этой девушке нет, что она ни в чем не превосходит других придворных дам; что меньше, чем кто-либо она походит на ангела, будь то ангел света или тьмы, что ее помыслы и устремления совершенно заурядны и прозаичны, что она старается добиться прочного положения при дворе, заставить других забыть о своем происхождении и признать себя равной всем прочим, снискать дружбу и благорасположение влиятельных людей и вернуть себе былые почести и привилегии семьи Эртега, а заодно и имущество, разумеется. Ему также становилось совершенно очевидно, что она его вовсе не любит, что он ей нужен лишь как часть свиты, что она приручила его, чтобы похваляться своей победой, а заодно и лишить его возможности вредить ей. Что, наконец, ему нужно просто уехать на какое-то время, и это наваждение рассеется само собой.
Однако каждый раз он никуда не уезжал, и сами собой рассеивались только его припадки смелости и решительности. Когда он смотрел в ее глаза, то чувствовал головокружение, словно смотрел вниз с высоты, и желание броситься вниз. Так манит бездна, так влечет пучина. «Подожди, не покидай меня, говорила ему бездна, быть может, я смогу полюбить тебя когда-нибудь. Разве может такое чувство, как твое, не пробудить ответное чувство? Я холодна, одинока и озлоблена, я боюсь любви, я жду того, кого не устрашат неприступные стены моей крепости, того, кто осмелится пойти на штурм, того, кто не убоится летящих в него стрел и низвергаемой кипящей смолы». Каждодневные штурмы раз за разом оканчивались полным провалом, и проводить их было все труднее, ведь теперь за ней, когда она не находилась при принцессе, постоянно кто-то таскался. Кловис клялся себе, что с него хватит, однако стоило ему вновь заглянуть в ее глаза, как его голову вновь заволакивало туманом. «Ну а чего же ты хотел, -шептала ему медово-золотая бездна, я горда и своенравна, я не потерплю, чтобы меня брали наскоком, словно какую-нибудь горничную. Такие твердыни сдаются только после пристойной осады. Прояви постоянство и терпение, и ты будешь вознагражден».
Он попытался последовать этому совету, но осаждающее войско оказалось истощено и измотано раньше самой крепости. Он подумывал о том, чтобы похитить ее: пару раз ему приходилось прибегать к подобным маневрам, и, оказавшись взаперти, девицы становились куда сговорчивее. Однако бездна вспыхивала и гневно светилась в ответ на эти мысли, категорически не советуя ему даже помышлять о подобном святотатстве, и он в ужасе отрекался от своего замысла.
Он чувствовал, что медленно теряет рассудок. В ту злосчастную ночь ему наконец-то удалось остаться с ней наедине, и он совсем обезумел. Хлипкую плотину, заграждавшую ревущий яростный поток, в который превратилась его душа, смело, и он в исступлении изливал на нее все свои переживания, страдания и муки. Она была потрясена, она дрогнула, она готова была сдаться, но проклятый Меченый все испортил. И все же он победил, как ему казалось: она безрассудно бросилась на его защиту. Однако на следующий день она не пришла его навестить, и в последующие дни так и не появилась. Было понятно, что это не случайность, и что женщина, испытывающая хоть малейший интерес к мужчине, вряд ли станет вести себя подобным образом, однако он ничего не желал понимать и возлагал вину на девичьи легкомысленность, рассеянность и забывчивость, а также желание его посильнее его распалить.
Стук в дверь раздался словно гром в тихой летней ночи. У Кловиса заныло сердце, как и каждый раз, когда кто-то приходил. На этот раз не зря на пороге стояла Далия Эртега.
Как вы себя чувствуете, дорогой Кловис? спросила она каким-то странным тоном, холодным и резким, совершенно диссонирующим с заботливыми словами, и уселась на стул перед его кроватью.
Вполне сносно, а теперь, когда вы пришли, и вовсе прекрасно. Спасибо, что навестили меня.
Против его воли в голосе его прозвучал упрек.