Анатолий Агарков
Растяпа. Хождение в пятую власть
Ну, раз послали в жопу, заходите.
/Н. Резник/
1
Увы, клад Пугачева опять не дался. Кто заблуждается легенда о пещере Титичных гор или люди ее пересказывающие? Вполне возможно за прошедших два века золото бунта, если оно и было зарыто в этом месте, нашли, раскопали и унесли. Тогда обе мои попытки достичь его были зряшными. Но, как говорится, не проверишь не узнаешь.
Сокровищ ни следа, если не считать той суммы знаний, приобретенных в первобытной стране, которые озарили мой ум, умеющий теперь делать что-нибудь из ничего. Возможно, это больше на благо мне, нежели бочки с золотом и сундуки с алмазами, даже если бы они не были призрачны, как те облака, которые ранним утром носятся над поверхностью моря и кажутся твердою землей, но испаряются и исчезают по мере приближения к ним.
Итак, все кончено. Я в нашем времени, на этом свете без семьи, работы, жилья и даже, как уже говорил, без сокровищ. Прошли месяцы с того дня, когда я нырнул под лед в пещере Титичных гор был январь, а теперь на дворе апрель в самом конце. Первое же зеркало на пути к дому (а это было боковое зеркальце у машины) показало, что первобытные приключения произвели некоторую перемену в выражении моего лица. Я ухнул в прорубь с чертами цветущего юноши, от которых теперь не осталось следа будто несчастье уже начертило зловещие знаки на моем челе: лицо осунулось; мило улыбающийся рот принял твердое и решительное выражение; брови изогнулись; лоб пересекла суровая, прямая морщинка; в глазах притаилась глубокая грусть. Лучший друг, если такие остались на свете, не узнал бы меня я и сам себя не узнавал. И не потому, что не брит.
Короче, отражение было чужим, хотя знакомые черты никуда не делись. Они лишь обострились или, наоборот, сгладились. На меня смотрел голубоглазый субъект, в волосах которого появился налет седины.
Ну и усища! хмыкнул я.
У меня отродясь таких не было свисающих ниже подбородка. К тому же нос покраснел, словно я не отказывал себе в вине в первобытной стране. А левую косицу украсил бледно-розовый шрам, похожий на гусиную лапу.
Это откуда?
Впрочем, что хотел увидеть в зеркале? Женщину с девственным лицом?
Я направлялся домой, в Увелку, к родителям, и сколько ни рылся в богатом воображении, не находил убедительной версии своего отсутствия в этом мире. Что придумать? Лежал в больнице, был при смерти, не смог сообщить. Или подхватил простуду и чуть не скончался от соплей?
Кстати, смерть самое важное событие в жизни, не находите? Любопытно знать, как люди переносят переход от бытия к небытию. Вот спросят меня о клинической смерти что скажу? От этих мыслей где-то у корней волос выступил пот.
Хотя, отвлекся.
Родители не смогут упрекнуть, что я пунктуален до тошноты выехал из Челябинска в январе, а появлюсь в родных пенатах спустя лишь три месяца. Зато насовсем! И вряд ли они знают дату моего отъезда.
Нельзя не сознаться, что на этот раз против обыкновения и логика была не на моей стороне. Короче, добрался и рассказал в родительском доме такую историю мол, карьера на заводе не задалась, с женой посоветовались, и решил я попробовать в Увелке подняться. Получится семью заберу, жилье найду, и будем мы жить поближе к природе, подальше от шума, пыли и городского газа. Все слова, несмотря на их необычность, дышали, по-моему, такой простотой, что нельзя было предполагать в них и капли лжи да и зачем мне врать?
Однако долго в уме редактировал, прежде, чем вслух сказать. Солгать, глядя в глаза родителям, очень непростая задача. А правду я им не хотел говорить: боялся, что она слишком жестока и может привести стариков в шок. Пусть знают то, что я сказал не хочу их впутывать в мои семейные передряги.
И опустил из рассказа круиз в пещеру.
Отец и мама смотрели на меня, и в глазах их читался вопрос с ума ты сошел, сын, или просто дурачишь нас? Они даже переглянулись недоуменно.
А что ты на это скажешь? отец выложил передо мной извещение Увельского райкома КПСС двухмесячной давности, предлагающего мне явиться и встать на учет.
М-дя. Это плохой знак: если совесть чиста, человек не бледнеет вдруг, и руки его не стучат «морзянку». В голове мелькнула куча версий, делавших больше чести изобретательности, чем правдивости. А отец вперил в меня долгий, загадочный взгляд. Потом, после минутного молчания, сказал с непривычной для него печалью в голосе:
Запомни мои слова: от всякой беды есть два лекарства время и молчание. Но когда однажды захочешь рассказать о себе всю правду, позови меня если я еще буду жив, то выслушаю и найду слова, которые утешат душу твою, томящуюся грехом.
Ты это серьезно? показалось, меня мистифицируют.
Отец посмотрел на меня взглядом человека, который удивлен, что ему задают такие дурацкие вопросы, и решил брать «быка за рога».
Ты, похерив диплом инженера, отказываешься от карьеры начальника на заводе. Что после этого мы должны о тебе думать?
Помнится, ты говорил, что диплом это поплавок, а высшее образование, оно и в деревне высшее.
Да ты что? усмехнулся отец, насколько наивнее мог.
Я завтра пойду в райком, и мне предложат какую-нибудь должность вот увидишь! Мое образование и доброе имя родителей чего-нибудь да значат! У меня незапятнанная фамилия, рабоче-крестьянское происхождение, партийная принадлежность это по нынешним временам самое то для начала карьеры.
Отец нахмурился и задумчиво покачал головой он был дома, в котором спокойствие и уют. Но его насмешливая учтивость была деланной и граничила с полной противоположностью, то есть с грубым наездом на неудачника сына, который оказался несостоятельным по всем направлениям потерял работу, городскую прописку и явился в родительские пенаты в затрапезном виде, прошлявшись неведомо где несколько месяцев.
Я же, напротив, улыбался приветливо и принимал наивный вид, дающий, как мне казалось, немалые преимущества. Плевать я хотел на такие наезды. Предпочитал хранить инкогнито и отделывался таинственными улыбочками.
Есть еще одно обстоятельство сказал отец, помолчав. Я хочу, чтобы ты меня правильно понял и уяснил: если вдруг обзавелся пороком, который мешает ужиться в обществе, то мы с матерью ничем тебе помочь не сможем.
Тут он, глянув на меня, провел по горлу рукой мол, однозначное мнение.
Но, папа, сказал я, решив в этом споре не уступать им ни пяди. Если мне действительно пока что невмоготу, это не значит, что я стал наркоманом.
Отцу показалось, что наступила минута его торжества: с высокомерной улыбкой он откинулся в кресле.
Тогда говори смело, и чем сможем, поможем деньгами, советом.
А на что мне деньги? Какой совет? Ольга ушла к другому, и у меня не осталось сил дальше жить
Такого человека, как мой отец, надо было именно так хватить обухом по голове, а не щекотать пятки. Удар обухом возымел свое действие отец покачнулся, будто почувствовал головокружение. Уставился на меня бессмысленным взглядом, распахнув удивленные глаза. Мама быстрей сообразила и тихо заплакала в платочек.
Послушайте, я не сразу приехал сюда пожил немного у одной разведенки в Коелге, но чувствую: все не то нет под ногами почвы, шатается она. Оставил там чемодан с вещами и сюда. Примите? Или я в военкомат да попробую на службу вернуться поди, еще помнят.
Эта ложь решила все: мой мужественный отец был побежден.
Да, это меняет дело, сказал он, вставая, словно желая подчеркнуть важность следующего заявления. Оставайся, живи: девок в Увелке пруд пруди найдешь себе кралю. А за Витюшку мы поборемся.
Выражение его лица перестав сомневаться, можно все-таки остаться изумленным.
Ну вот, теперь я хочу спросить вас, уважаемый читатель, как спросил король Карл Девятый Екатерину Медичи после Варфоломеевской ночи хорошо ли я сыграл свою роль? Вы осуждаете меня? Ну, тогда, и вам Бог судья!
Но вернемся в Увелку конец апреля, год 1984 от рождества Христова.
Когда ты пойдешь в райком?
Завтра.
Какую должность будешь просить?
Ни в коем случае не буду просить: там ведь обитают люди, которые захотят растолковать то, чего я не хочу знать, и станут насильно объяснять мне истины, в которых сами разочаровались. Черт возьми! хочу сохранить свои иллюзии относительно коммунистического будущего всего человечества достаточно того, что уже утратил их относительно развитого социализма.
Ты коммунист очень странных убеждений, сказал Егор Кузьмич.
Отнюдь. Нормы коммунистической морали приемлю. А чтобы сохранить почтение ко всему учению, лучше его не знать.
На следующий день, как и говорил, отправился в Увельский райком партии, который за годы моего отсутствия обзавелся новым уютным двухэтажным зданием. В старом остались райисполком, и совет депутатов, и и стоял он рядом весь в морщинах и цветных потертостях, похожих на уши, которые старая пословица приписывает стенам.
Говорят, у домов, как у людей, есть своя душа и свое лицо, на котором отражается их внутренняя сущность. Здание с табличками «Увельский райком КПСС» и «Увельский райком ВЛКСМ» смотрелось весело, потому что его не мучила совесть. А совесть его не мучила в виду отсутствия таковой.
С такими мыслями я вошел побритый и приодетый.
Сотрудник сектора учета со свойственной служителям канцелярии методичностью разложил на столе документы, уселся на стул и, поправив очки, обратился ко мне:
Вы и есть Анатолий Егорович Агарков, член КПСС с 1977 года?
Да.
Старичок кивнул.
К нам приехали из Челябинска, снявшись с учета в партийной организации Станкостроительного завода имени Серго Орджоникидзе? По причине.
Состояния здоровья. Я перенес туберкулез, и врач порекомендовал сельский воздух. В диспансере задержался после снятия с учета.
Едва закончилась процедура моей постановки на учет, дверь открылась и появилась весьма миловидная заведующая сектором.
Анатолий Егорович, сказала она волнующим грудным голосом, третий секретарь Людмила Александровна хочет с вами поговорить.
Во избежание недоразумений она проводила меня до дверей кабинета.
Позвольте засвидетельствовать мое искреннее восхищение вашей красотой, весьма необычно поблагодарил провожатую. За нескромность простите потому что не знаю, пошлет ли еще судьба возможность увидеть вас.
Ах, боже мой! воскликнула она и дважды оглянулась по пути в сектор учета.
Постучал в дверь, озаглавленную табличкой «Секретарь РК КПСС Демина Людмила Александровна».
Хозяйка кабинета дама лет сорока, стройная, с короткой прической и подернутыми дымкой усталости глазами сидела за столом в черном кожаном кресле.
Присаживайтесь, она указала мне на стул у приставленного стола.
Спасибо, присел.
Хочу поговорить с вами вот на какую тему где, на каком поприще в нашем районе вы хотите применить ваши знания? Ведь по диплому вы.
Выпускник кафедры «Двигатели летательных аппаратов», сказал, будто признался в государственной измене.
В каком смысле?
В смысле, я специалист по космическим двигателям.
Оставьте глупые шутки во всяком случае, в райкоме.
Вы сами меня пригласили, а теперь упрекаете.
И упрекаю. Партия считает кадры решают все! А вы специалист с высшим техническим образованием, и неужели во всем районе для вас не сыщется работы?
Честное слово я в этом не повинен.
Ну и ну! Да откуда явились вы, Анатолий Егорович?
Из Челябинска, скажем.
Это еще не так далеко.
В том-то и дело, но здесь начинаются тайны Изиды, а в них я не посвящен.
Хотите чаю?
Через пять минут, как это бывает в волшебных сказках, предо мной на столе стоял поднос со всем необходимым.
Если хотите курить, курите.
Пепельница присоседилась к подносу.
Как же случилось, что выпускник закрытого факультета вдруг остался без работы?
А как случилось, что тиран Дионисий стал школьным учителем? Прихоть судьбы.
Вам кто-то сказал, что я по образованию историк и работала в школе учителем?
Для меня это тайна, открытая только что. Даю вам честное слово! А Гомера и Плутарха с пацанства люблю.
Я достал из кармана пачку «Мальборо» и вопросительно взглянул на хозяйку.
Курите, курите. Я даже признаюсь люблю дым цивилизованных сигарет. Давайте поговорим.
О чем же?
Да о чем угодно о малой родине, о юности; или, если вы предпочитаете, о Челябинске. Я там тоже училась.
А давайте поговорим о проблемах района вы, должно быть, в курсе всех дел.
Пожалуй, это не самая приятная тема.
Неужели все плохо?
Дорогой Анатолий Егорович, никогда не следует быть исключением о работе лишь после третьей рюмки, а мы с вами пили чай.
Согласен: работа дело серьезное и требует размышлений.
Вы слишком строги. Только не вздумайте сердиться на то, что я вам скажу.
Я слушаю вас.
В наше время многое допускается.
Этим и плохо наше время.
А вы намерены его исправить?
Да в том, что касается меня.
Не думала, что вы такой ригорист.
Так уж создан.
И никогда не слушаете добрых советов?
Нет, слушаю, если они исходят от друга.
Меня вы можете считать своим другом. Не верите? Скажите, на каком предприятии нашего района вы хотите работать? она взяла в руку трубку телефонного аппарата. Я сейчас позвоню туда, и вас примут на инженерно-техническую должность. Не верите? Говорите.
В таком случае я бы хотел работать в районной газете. Еще на заводе поступил в университет марксизма-ленинизма при Доме политпросвещения Челябинского обкома КПСС по курсу журналистики. Год проучился. Еще год и я журналист со вторым высшим образованием.
Третий секретарь райкома партии, как видно, привыкла брать быка за рога: я еще говорил, а Людмила Александровна уже крутила диск телефона.
Вячеслав Аркадьевич, здравствуйте, Демина. Хочу рекомендовать вам в редакцию будущего журналиста и уже коммуниста, симпатичного молодого человека.
Это рекомендация райкома? очень явственно слышалось в трубку.
Скажем, не последнего в нем человека, вашего друга.
Сегодняшние друзья завтрашние враги.
Бросьте!
И мне, прикрыв ладонью микрофон трубки:
Его забирают на областное телевидение. Еще не забрали уже фордыбачит!
А Серпокрыл? голос донесся Вячеслава Аркадьевича.
Наша задача направлять, поправлять. Вы что обиделись?
Ладно, уж. Ваш молодой симпатичный в армии служил?
Демина вскинула на меня глаза.
В морчастях погранвойск срочную; военная кафедра ЧПИ, я подсказал.
В погранвойсках, это она в трубку.
И та:
О-о! Немедленно шлите его сюда. Считайте, что я его принял.
Какая милая женщина, подумал я, покидая кабинет третьего секретаря Увельского райкома партии. И потопал в редакцию.
Редактор «Ленинского знамени» Вячеслав Аркадьевич Кукаркин сидел в светлом, прекрасно обставленном кабинете на втором этаже нового здания, пристроенного к типографии. На мой стук крикнул:
Войдите.
Я вошел. Вячеслав Аркадьевич из-за стола подскочил:
Пограничник? Где служил? На Ханке? А я у озера Жаланашколь с китаезами насмерть бился. Каким ветром в Увелку занесло? А я уезжаю вот дела сдам и в Челябинск, на телевидение, редактором общественных программ. Вмажем за встречу?
Кукаркин достал из шкафа початую бутылку «Сибирской» и две рюмки, налил.
За тех, кто погиб, защищая священные рубежи нашей Родины!
Выпили стоя.
А вы знаете, из нашей команды в девяносто ребят, что призывались в Челябинской области, трое не вернулись домой один пропал без вести, другой утонул, третий застрелен сынишкой комбрига по шалости. Все на Амуре такая река!
Ах, господи, сказал Кукаркин, что такое, в сущности, жизнь? Ожидание в прихожей у смерти.
Но не все кончается с земной жизнью. Есть еще память