Но ограничиваться демонстрацией генерал отнюдь не собирался, в его голове созрел смелый до дерзости план, который можно было назвать безумным. Командующий корпусом довольно неплохо разбирался в стратегии и тактике своего времени и быстро разобрался в диспозиции русских и неприятельских войск, и была она далеко не безнадежна. У царя Петра, для того чтобы сохранить армию и не попасть вместе со своей пассией в позорный плен, существовало всего два выхода. Первый тяжелый, дорогой и унизительный, но зато самый действенный заключить с турками мир на их условиях. Сей способ, видимо, и выбрал Петр в создавшейся обстановке, но генералу он никак не подходил, поскольку тогда виновным во всех неудачах могут сделать его, а царь, насколько он его изучил, на расправу скор, а также честолюбив и своих просчетов никогда не признает. Кроме того, турки могли и не пойти на мирные переговоры или попросту затянуть их, выжидая, когда в русской армии начнется голод, а тогда всеобщего плена не избежать.
Существовал и другой выход пойти на прорыв турецких позиций, нанести им поражение и, пока турки не опомнились, отойти к Яссам, где собраны запасы провизии и боеприпасов, а там уже можно с миром и не торопиться: занять выгодную позицию или отступить дальше к Днестру, дождаться подхода своих резервов, а возможно, и полков союзника польского короля Августа.
В пользу лихой атаки говорило и то обстоятельство, что турки в своих попытках захватить русские позиции потеряли много янычар, и после этого войско визиря сильно в бой не рвется, а турок, сидящий в обороне, вояка упорный, так что, скорее всего, визирь решил морить русских голодом, принуждая к сдаче.
Командующий корпусом размышлял об этом весь день, и так и эдак рассматривая карту местности, составленную им самим по рассказам лазутчиков. Худшего места для позиций русской армии выбрать было нельзя. Куда ударить? В каком направлении прорываться? Позади лагеря Прут река не великая, но и не ручей, вброд не перейдешь. За рекой татары вояки так себе, но на холмах за рекой несколько батарей, да и турки в тылу не дадут просто так переправиться их артиллерия тоже до реки достает.
Оставалось ударить в лоб турецким укреплениям. Под артиллерийским огнем, да на янычарские сабли таким манером уцелеют немногие. Обоз придется бросить, но это еще полбеды. Добраться до Днестра остаткам армии без провизии и почти без боеприпасов, имея за спиной стотысячную турецкую армию, просто невозможно. Нужен был не просто прорыв, а серьезный удар, который нанесет туркам существенный урон.
К ночи генерал нашел то, что нужно: на правом фланге русских позиций укреплений ни турецких, ни русских не было там имелась заболоченная низина, примыкавшая к реке в месте, где в Прут впадала малая речушка почти ручей, бравшая начало где-то за турецкими позициями и протекающая прямо через лагерь визиря. Это болотце прикрывало русский лагерь с северо-запада, и турецких войск здесь не было. Сразу за ним, ниже по течению, после разрушенного деревянного моста через реку, от которого остались одни только сваи из толстых бревен, берег Прута был значительно выше. На этом возвышении и стоял укрепленный лагерь русских. Место подходящее!
Снова и снова генерал от кавалерии посылал лазутчиков вниз по течению реки Прут, они добирались почти до самого татарского лагеря, вступая в стычки, отходя назад и снова отправляясь на разведку. Командующий корпусом тщательно выверял на карте все изгибы реки, высчитывал перепады высот, прикидывал направление ударов. К утру план был готов.
Весь следующий день ушел на подготовку. Для успеха операции требовались слаженные действия кавалерийского корпуса и полков основной армии. Для верности генерал снарядил целых трех офицеров с тем, чтобы кто-нибудь из них скрытно проник в лагерь и изложил план царю и генералам. Своей цели достигли все трое, а двоим даже удалось вернуться назад. Они и принесли новость, что Балтаджи-Мехмед-паша согласился на перемирие и велел прислать для переговоров «важного человека». Царь вроде бы обрадовался и завтра утром собирается послать к визирю самого вице-канцлера Шафирова для переговоров. Что до смелых предложений командующего корпусом, то Петр, видимо, не очень веря в успех, обещал все же изготовиться для атаки и, если все случится, как сулит генерал, вступить с турками в бой. Обещания царя были не слишком обнадеживающими, но обещал он то, что и требовалось для осуществления замысла генерала: главное, чтобы русские полки были предупреждены и задуманное предприятие не стало бы для них неожиданностью.
И вот наступили сумерки. Река Прут обмелела, превратившись в небольшой ручеек на оголившемся песчаном дне. Нужно было торопиться. Запруда, которую соорудили драгуны выше по течению, там, где был разбит лагерь кавалерийского корпуса, сдерживала небыстрое течение молдавской реки, но надолго ее не хватит слишком хлипкая. Но это и не требовалось. Сейчас, пока темно, драгуны, заполнив землей холщовые мешки, великое множество которых было припасено в обозе (корпус был отправлен добывать продовольствие, для перевозки которого и были заготовлены мешки), без лишнего шума, эскадрон за эскадроном, берегом реки и по обмелевшему руслу подходили к разрушенному мосту возле русского лагеря и скидывали мешки между сваями. Татарские всадники, которых, правда, было немного, беспокоили драгун, но не слишком. К полуночи на месте бывшего моста образовалась плотина из заполненных землей с камнями мешков, удерживаемых сваями моста.
Теперь драгуны, вернувшись на исходные позиции, вместе с иррегулярной конницей застыли в ожидании. Генерал был как на иголках, теперь решалось все: его карьера, судьба русской армии, исход войны. Только бы расчет оказался верен. Инженерных изысканий, понятное дело, не проводилось, да и некому тут расчеты делать, так что генерал решил во всем положиться на удачу и на промысел божий и очертя голову приступил к реализации задуманного.
За два часа перед рассветом, генерал, уставший ждать, полный терзающих его сомнений, боясь, что еще немного и он отменит задуманную атаку, наконец скомандовал короткое русское «пора». Сразу же стоявшие наготове драгуны палашами перерубили веревки, удерживающие бревна запруды, верхние мешки упали, и отливающая сталью вода Прута лениво перевалилась через гребень плотины и с журчанием устремилась вниз. Поток воды нарастал, журчание сменилось гулом, а затем и рокотом. Вода прибывала, заполняя русло и упершись во вторую плотину, сложенную там за болотом у разрушенного моста перед русскими позициями, устремилась в самое низкое место в заболоченное устье речушки, впадающей в Прут.
Еще полчаса томительного ожидания, и в предрассветных сумерках на русских редутах заговорили пушки. Это был сигнал, но не просто сигнал! Это означало, что план командующего корпусом сработал, или, по меньшей мере, удалась первая его часть. Ломая голову над тем, что же предпринять для того, чтобы нанести туркам урон, да еще такой, чтобы они не сразу опомнились, генерал, кроме проверенного военного союзника неожиданности, решил взять в помощь силы природы и сотворить нечто такое, что деморализует турок, а если повезет, то и посеет панику в их лагере.
Главная загвоздка была в том, чтобы прутская вода повела себя так, как рассчитывал генерал. И она не подвела! Долго сдерживаемое первой плотиной течение реки быстро заполнило русло до второй плотины, и, оказавшись запертыми, массы воды устремились в низину, по которой протекала впадающая в Прут речка, и мгновенно затопили лагерь беспечно спавших турок.
Вот тут с криками и гиканьем драгуны вместе с молдавскими всадниками бросились в атаку в обход вала с турецкими батареями в сторону лагеря, держа направление прямо на ставку визиря.
То, что творилось в турецком лагере, трудно описать: разбуженные пушечной канонадой янычары, солдаты, сипахи и простые всадники вскакивали на ноги и с ужасом смотрели на затопленный стремительно прибывающей водой лагерь. Если генерал и рассчитывал на некоторую панику в турецком лагере, то действительность превзошла все его самые смелые ожидания. Над лагерем стоял даже не крик ужаса, а какой-то тоскливый вой, исходящий из многих тысяч глоток. Побросав все, войска визиря побежали в разные стороны не разбирая дороги. Всадники, успевшие вскочить на лошадей, давили метавшихся людей, ломали шатры, опрокидывали повозки. Оставшиеся на возвышении насыпанного перед русскими позициями вала расчеты турецких пушек и стоявшие там регулярные части, хотя и не попавшие в зону затопления, тоже поддались всеобщей панике и, не зная, что делать, открыли беспорядочную стрельбу, причем во все стороны и в своих, и в чужих. Драгунский корпус, обойдя лагерь с востока, атаковать бегущих турок в темноте не решился. Спешившись и дав несколько залпов в сторону бегущих турок, драгуны отошли. Иррегулярная конница, видя убегающего врага, сорвалась с места и кинулась за ним, рубя бегущих саблями.
Показавшееся за турецким лагерем солнце открыло величественную картину хаоса переломанного, исковерканного и безлюдного турецкого лагеря. На опустевший вал с брошенной турками артиллерией поднимались прямоугольники русских полков. Сложенная драгунами дамба на месте моста через Прут, видимо, наконец не выдержала. Река как будто опомнилась и, устремившись по привычному руслу, мигом вобрала в себя разлившуюся по турецкому лагерю воду. По колено в воде, собравшаяся в гигантское каре с обозом и артиллерией внутри русская армия медленно отходила в сторону Ясс.
Отступлению русских войск никто не мешал. Только татарская конница, быстро переправившись через Прут, поначалу наскакивала то на один фланг каре, то на другой. Толку от этих шумных, но бестолковых атак не было никакого, и их быстро отбили. Потом татары, видимо, сообразив, что турецкая армия разбежалась, тут же занялись привычным делом, преследуя, грабя и нещадно избивая своих союзников.
Драгунский корпус между тем тоже отправился преследовать бегущих турок, но с другой целью. Голова генерала явно закружилась от успеха, и он решил, ни много, ни мало, взять в плен самого Балтаджи-пашу. Такая самонадеянность чуть не стоила ему жизни: турки хоть и разбежались, но ведь их никто не разбил, и они почти все остались целы. Войска визиря понемногу опомнились, и турецкие офицеры стали собирать и приводить в порядок своих солдат. Тут командующий корпусом сообразил, что он находится один всего с пятью тысячами драгун посреди стотысячной турецкой орды. Надо было срочно уносить ноги, что генерал от кавалерии поспешил исполнить. «Жаль! сокрушался он. Мог бы и самого визиря на шпагу взять, и казна турецкой армии наверняка при нем».
Поредевшая, голодная, измученная, но целая русская армия с большим трудом преодолела семьдесят верст до Ясс. Катастрофы избежать удалось, но продолжать войну не было никакой возможности. Визирь быстро приводил в некоторый порядок свою громадную армию, путь назад до Днестра тяжелый, татарская конница в тылу армии.
Через день был заключен мир. Когда, попав в окружение, царь, как говорят, без памяти бегал по лагерю, не способный даже что-либо членораздельно сказать, он готов был в обмен на свою свободу отдать туркам Азов и все, что они пожелают в придачу, к тому же он согласен был и Карлу ХII отдать все, что тот захочет, кроме дорогого царскому сердцу Санкт-Петербурга, который, впрочем, хотел обменять на Псков. Сейчас же условия мирного соглашения оказались достаточно мягкими: туркам обещан был Азов, все малые крепости вокруг него русские должны были разрушить, в польские дела Россия обещала больше не вмешиваться. По иронии судьбы то, что с таким непонятным упорством добивался Петр выдворение из Бендер шведского короля, осуществилось само собой, ибо по мирному договору Россия обязалась беспрепятственно позволить Карлу вернуться на родину.
Приведя свой драгунский корпус к Яссам, генерал от кавалерии закончил свой славный поход и соединился, наконец, с основной армией. Вернувшись как герой, спасший армию, генерал заметил, что ему здесь не очень-то рады. Царь ходил мрачнее тучи, с ним едва поздоровался. Командование вело себя тишайше; царю старались на глаза не попадаться; по лагерю двигались на цыпочках. С командующим кавалерийским корпусом русские генералы старались не говорить, не зная, в каком он сейчас положении: в фаворе или, наоборот, в немилости. В общем, в русской армии ожидали грозы и с ужасом гадали, на чьи головы выплеснутся царские гнев и досада из-за всех несчастий этого похода. В довершение всех бед пришли неутешительные вести с севера: Швеция, воспользовавшись передышкой, немного оправилась, и неоконченная Северная война скорой и легкой победы уже не сулила.
Наконец остатки русской армии двинулись к Днестру. После возвращения царя как будто подменили; его мрачное настроение сменилось лихорадочным весельем: отслужили благодарственный молебен, устроили торжества с пушечным салютом. Прутскую катастрофу праздновали как великую победу! Генерал от кавалерии страдал от досады и унижения. Невнимание царя после его блестящего маневра обижало его чрезвычайно, а главное никто, решительно никто, не признавал его удачу, его триумф. Все делали вид, что ничего такого не произошло: русская армия исключительно своими искусными маневрами выбралась из прутского мешка; относительно выгодного мира добился вице-канцлер Шафиров своей ловкостью и немалыми взятками, а он лишь командовал кавалерийским корпусом, выполнявшим всего-навсего задачу по поиску провианта и фуража, да и то не очень успешно.
Было от чего пребывать в меланхолии. В довершение всех бед царь Петр взвалил всю ответственность за неудачи турецкого похода на иностранных командующих и задумал устроить в своей армии чистку. Впрочем, генерала от кавалерии бог миловал: он сохранил свой чин и даже получил высокий орден Андрея Первозванного. Однако бывшего фавора уже не было царь, видимо стараясь забыть прутскую конфузию, старательно отдалил от себя бывших с ним командиров, наверное, чтобы пореже вспоминать сию неприятную историю. С полсотни иностранцев генералов и офицеров было уволено с русской службы, но бывшего командира драгунского кавалерийского корпуса царь оставил в русской армии, отправив командовать дивизией на Украину. Это была хоть и не опала, но назначение отнюдь не по заслугам. Делать нечего: надо отправляться в Киев к месту службы, и обиженный генерал отправился в путь.
Мрачные мысли лезли в голову весь долгий путь до Киева. Поделиться своей досадой было не с кем, адъютант, сидевший рядом с ним в карете, с опаской поглядывал на мрачного генерала и благоразумно молчал. Карету сильно трясло на скверной дороге, но внезапно ход экипажа стал ровный и почти бесшумный, густой и тяжелый воздух жаркой украинской степи сменился сухим холодом кондиционера, справа и слева появились стеллажи с ровными рядами ярких упаковок, а каретный поручень в руках генерала сменился ручкой магазинной тележки.