Эй, погоди-ка, сынок, погоди, заговорил Хаммурапи, сидевший тут же. Доподлинно этого никто не может знать. И не обманывай себя: потом горько жалеть будешь.
А вы мне не указ, мистер Хаммурапи. Мы сами с усами. Одна мамзель в Луизиане сказала, что
Знаю-знаю только об этом лучше забыть. Я бы на твоем месте пошел домой и выбросил из головы эту клятую бутыль.
Мой брательник нынче лабает на свадьбе в Чероки-сити он мне даст четвертак, упрямо продолжал Шпингалет. Завтра и попытаю счастья.
На другой день я даже распереживался, завидев Шпингалета и Мидди. Стоит ли говорить, что у мальчонки была при себе монета в двадцать пять центов, для пущей надежности завязанная в уголок красного шейного платка.
Взявшись за руки, брат с сестрой прохаживались вдоль витрин и шепотом советовались, что бы такого прикупить. В конце концов они выбрали флакон размером с наперсток цветочного одеколона, который Мидди тотчас же откупорила и частично вылила себе на голову.
Пахнет прям как Ох, матерь божья, до чего ж духовитый. Ну-ка, Шпингалет, родненький, дай я тебе волосы окроплю.
Но Шпингалет не дался.
Мистер Маршалл потянулся за амбарной книгой, а Шпингалет подошел к стойке, обхватил бутыль и любовно погладил. Глаза у него горели, щеки зарумянились от волнения. Немногочисленные посетители, оказавшиеся в этот час в «Вальхалле», подтянулись ближе. Мидди, стоя поодаль, чесала ногу и нюхала одеколон. Хаммурапи рядом не было.
Мистер Маршалл послюнявил грифель карандаша и улыбнулся:
Ну, сынок, какое твое слово?
Собравшись с духом, Шпингалет выпалил:
Семьдесят семь долларов тридцать пять центов.
Все остальные игроки без затей называли какую-нибудь круглую сумму; в том, что Шпингалет предложил такое несуразное число, уже было какое-то чудачество. Мистер Маршалл торжественно повторил его ответ и занес в книгу.
А когда объявят, сорвал я куш или нет?
В сочельник, ответил кто-то из посетителей.
Что, прям завтра?
Стало быть, так, невозмутимо подтвердил мистер Маршалл. Подходи к четырем часам.
За ночь столбик термометра упал еще ниже, а перед рассветом хлынул по-настоящему летний ливень, и наутро улицы засверкали льдом. Город стал похож на северный пейзаж с открытки: на деревьях белели аккуратные сосульки, оконные стекла покрылись морозными цветами. Мистер Джадкинс поднялся ни свет ни заря и без видимой причины побрел по улицам, оглашая всю округу звоном колокольчика, зовущего к ужину, и прерываясь лишь для того, чтобы приложиться к фляжке, умещавшейся в кармане штанов. День стоял безветренный, и дым из печных труб лениво плыл в объятия безмятежного зимнего неба. Где-то к половине одиннадцатого в пресвитерианской церкви уже вовсю распевал хор; ребятишки, нацепив устрашающие маски, будто в Хеллоуин, оголтело носились по главной площади.
Около полудня пришел Хаммурапи, чтобы помочь украсить аптеку. Он приволок огромный мешок мандаринов, кои мы умяли тут же, выкинув кожуру в новехонькую буржуйку (подарок мистера Маршалла самому себе), стоявшую посреди торгового зала. Затем мой дядя снял со стойки бутыль, протер и водрузил на видное место на заранее приготовленный для церемонии стол. После этого никакой реальной помощи от него не было: он ссутулился в кресле и все оставшееся время завязывал и развязывал на бутыли аляповатый зеленый бант. Ну ничего: мы с Хаммурапи управились сами подмели полы, отполировали зеркала, протерли от пыли все шкафчики с товаром и повсюду развесили разноцветные бумажные гирлянды. Когда дело было кончено, аптека приобрела опрятный и привлекательный вид.
Однако Хаммурапи как-то грустно оглядел «Вальхаллу» и сказал:
Что ж, пожалуй, мне пора.
Разве ты не останешься? оторопел мистер Маршалл.
А, нет-нет, замотал головой Хаммурапи. Не хотелось бы видеть горестное лицо мальчонки. Сегодня Рождество, я жду буйства праздника. Но не смогу веселиться, зная, что отчасти по моей вине кто-то страдает. Совесть, будь она неладна, просто не даст заснуть.
Дело твое, не стал уговаривать мистер Маршалл; он пожал плечами, но явно был задет. Жизнь ведь такая штука, а помимо всего прочего, парнишка может и выиграть.
Хаммурапи тяжело вздохнул:
Какое число он назвал?
Семьдесят семь долларов тридцать пять центов, ответил я.
Ну скажите, разве это не удивительно? произнес Хаммурапи.
Он тяжело опустился в соседнее кресло, закинул ногу на ногу и закурил.
Если у тебя есть батончики «Бейби Рут», я не откажусь: во рту горчит.
День клонился к закату, а мы втроем сидели вокруг стола в невероятно подавленном настроении. Никто не проронил ни слова, а после того, как площадь опустела и ребятня разошлась по домам, тишину нарушал только бой часов на городской башне. «Вальхалла» сегодня не работала, но прохожие не упускали случая заглянуть в окна. В три часа дядя велел мне отпереть дверь.
За каких-то двадцать минут людей набилось столько, что в «Вальхалле» яблоку негде было упасть; все пришли нарядные, в воздухе поплыл приторный запах, так как девушки с шелкопрядильной фабрики загодя побрызгались ванильной отдушкой. Кто подпирал стены, кто бочком устраивался на стойке, кто протискивался куда только можно, но вскоре толпа уже запрудила и тротуар, и дорогу. На площади выстроились телеги и старенькие «форды» это в город приехали фермеры с чадами и домочадцами. Повсюду раздавались выкрики, смех, шутки; какие-то возмущенные дамы жаловались на сквернословие, хамские выходки и толкотню гуляк помоложе, но не расходились. У бокового входа собрались чернокожие, которые веселились особенно шумно. Всем хотелось ловить момент и радоваться. Обычно в здешних местах бывает очень тихо: подобные гулянья у нас редкость. Я не ошибусь, если скажу, что к нам стянулся весь округ Уачата, за исключением больных и, конечно, Руфуса Макферсона. Я выглядывал Шпингалета, но его нигде не было.
Мистер Маршалл прочистил горло и захлопал в ладоши, призывая всех успокоиться. Гвалт сменился напряженной тишиной хоть ножом режь; и мой дядя, как заправский аукционист, начал:
Прошу внимания! Вот в этом конверте, который вы видите у меня в руке, он поднял над головой плотный бумажный конверт, запечатан правильный ответ, который покамест известен одному лишь Господу Богу и Первому национальному банку, хе-хе. А в этом гроссбухе, другой рукой он взял амбарную книгу, мною записаны те суммы, которые вы называли. Вопросы есть?
Никто не проронил ни звука.
Прекрасно. Тогда мне потребуется добровольный помощник
Ни один из присутствующих даже не шелохнулся: на людей будто легло жуткое заклятие скромности; даже самые отъявленные выскочки смущенно переминались с ноги на ногу. И вдруг раздался пронзительный голос это прибежал Шпингалет:
А ну расступись Посторонитесь, мадам.
Он локтями прокладывал себе путь, сзади семенила Мидди, а с нею какой-то долговязый увалень очевидно, брат-скрипач. Шпингалет оделся как всегда, но физиономию отмыл до румянца, надраил башмаки ваксой, а набриолиненные волосы гладко зачесал назад.
Мы не опоздали? запыхавшись, спросил он.
На что мистер Маршалл ответил вопросом:
Итак, ты готов быть добровольным помощником?
Шпингалет осекся, но потом решительно закивал.
Возражения против кандидатуры этого молодого человека имеются?
Толпа безмолвствовала. Мистер Маршалл вручил конверт Шпингалету; тот принял его не моргнув глазом, прикусил нижнюю губу и внимательно осмотрел клапан.
В воздухе по-прежнему висело гробовое молчание, нарушаемое разве что непроизвольным покашливанием да тихим позвякиванием колокольчика мистера Джадкинса. Хаммурапи, облокотившись на стойку, смотрел в потолок. Мидди с отсутствующим видом заглядывала братишке через плечо, но тихонько ахнула, когда он начал вскрывать конверт.
На свет появился розовый листок бумаги; Шпингалет, держа его перед собой, словно хрупкую драгоценность, беззвучно прочел запись. Тут он вдруг побледнел, а в глазах блеснули слезы.
Не тяни, малец, объявляй! гаркнули из толпы.
Тогда вперед шагнул Хаммурапи. Недолго думая, он отобрал листок, прочистил горло и начал было читать, но внезапно до смешного изменился в лице.
Ох ты, мать честная вырвалось у него.
Громче! Громче! требовал гневный хор.
Жулье! завопил мистер Р. К. Джадкинс, успевший приложиться к фляжке. Я сразу неладное унюхал, а теперь вонь аж до неба поднялась!
Воздух содрогнулся от улюлюканья и свиста.
Брат Шпингалета резко развернулся и погрозил кулаком:
А ну молчать, всем молчать, кому сказано, не то сшибу вас лбами и будут шишки с дыню, понятно?
Сограждане! вскричал мэр Моуз. Сограждане послушайте, сегодня Рождество послушайте
Мистер Маршалл, вскочив на стул, бил в ладоши и топал ногами, пока не восстановил некое подобие порядка. Замечу: позднее стало известно, что не кто иной, как Руфус Макферсон, заплатил мистеру Р. К. Джадкинсу, чтобы тот поднял бучу. Одним словом, когда вспышка негодования улеглась, розовый листок оказался у кого бы вы думали? У меня. А как это произошло лучше не спрашивайте.
Не подумав, я выкрикнул:
Семьдесят семь долларов тридцать пять центов.
В этой сумятице я, конечно, не сразу осознал смысл этой записи: ну, цифры и цифры. Брат Шпингалета с воплем рванулся вперед, и до меня дошло. Над толпой зашелестело имя победителя: уважительные, благоговейные шепотки ревели не хуже лавины.
На Шпингалета жалко было смотреть. Мальчишка плакал, как смертельно раненный, но после того, как Хаммурапи подхватил его на руки и усадил себе на плечи, чтобы толпа увидела победителя, Шпингалет утер слезы рукавом и расцвел улыбкой. Мистер Джадкинс заголосил: «Мошенник! Подлый мошенник!» но вопли его утонули в оглушительном громе аплодисментов.
Мидди схватила меня за руку.
Зубки мои, пискнула она. Теперь у меня зубки будут.
Зубки? Это сбило меня с толку.
Вставные, ответила Мидди. Вот на что деньги пойдут на распрекрасные, белоснежные вставные зубки!
Но моим умом владела лишь одна мысль: как он узнал?
А ну-ка, решился я, скажи мне, как, во имя Господа, он угадал, что туда поместилось именно семьдесят семь долларов и тридцать пять центов?
И тут она парализовала меня тем самым взглядом.
Вот так раз, я думала, он тебе признался, без улыбки ответила Мидди. Он сосчитал.
Ну, допустим, а как каким образом он это сделал?
Фу ты! Не знаешь, что ли, как люди считают?
И это все?
Ну-у, задумчиво протянула она, еще он немного помолился.
Уже собравшись уходить, Мидди повернулась и добавила:
К тому же братику моему судьба ворожит.
Никто так и не смог приблизиться к разгадке этой тайны. Но в дальнейшем, стоило только спросить Шпингалета: «Каким образом?» как он тут же, хитро улыбаясь, переходил на другое. Спустя годы их семья переехала куда-то во Флориду, и с тех пор мы больше о нем не слышали.
Однако в нашем городе легенда о нем живет по сей день. Под Рождество баптисты ежегодно приглашали мистера Маршалла (до самой его смерти, последовавшей в апреле прошлого года) в воскресную школу рассказать эту историю. Хаммурапи даже отпечатал ее на машинке и разослал в многочисленные журналы. Но рассказ так и не увидел свет. Один редактор написал: «Если бы девочка впоследствии действительно стала кинозвездой, тогда ваш сюжет, возможно, оказался бы приемлемым». Но чего не было, того не было зачем же выдумывать?
Перевод Е. Петровой
Мириам
(1945)
Вот уже несколько лет миссис Г. Т. Миллер занимала уютную квартирку (две комнаты и небольшая кухня) в солидном, недавно перестроенном доме близ Ист-Ривер. Она осталась вдовой, но по смерти мистера Г. Т. Миллера получила вполне приличную страховку. Круг ее интересов не отличался широтой, приятельниц она, по сути, не завела и редко выбиралась дальше углового продуктового магазина. Соседи по дому, казалось, ее не замечали: одета неприметно, стрижка самая обыкновенная, волосы перец с солью уложены кое-как; не подкрашена, черты лица заурядные, неброские, да и в возрасте уже: недавно шестьдесят один год исполнился. Занималась она в основном рутинными делами: наводила идеальный порядок в комнатах, изредка выкуривала сигарету, готовила себе поесть, ухаживала за канарейкой.
И как-то раз познакомилась с Мириам. В тот вечер начался снегопад. После ужина, когда вся посуда была насухо вытерта, миссис Миллер принялась листать свежую газету и обратила внимание на рекламу фильма, который крутили в ближайшем кинотеатре. Ей понравилось название; она влезла в бобровую шубу, зашнуровала высокие боты и вышла из дому, оставив гореть лампочку в прихожей: темнота вселяла в нее ощущение невыразимой тревоги.
Мелкие снежинки падали деликатно и пока еще не застилали тротуар. Ветер с реки лютовал только на перекрестках. Миссис Миллер поспешала, склонив голову, и не видела ничего вокруг, точно крот, вслепую роющий ход под землей. Остановилась она лишь у аптекарского магазина, чтобы купить мятных леденцов.
Перед кассами выстроилась длинная очередь, пришлось встать в самый конец. В зрительный зал (проскрежетал усталый голос) запускать будут с небольшой задержкой. Порывшись в кожаной сумочке, миссис Миллер набрала нужную сумму без сдачи. Очередь, казалось, совсем застопорилась; чтобы хоть чем-то себя занять, миссис Миллер начала смотреть по сторонам, и тут ее внимание привлекла девочка, стоявшая под самым краем козырька.
Миссис Миллер еще не видела, чтобы у кого-нибудь были такие длинные, необычные волосы: серебристо-белые, как у альбиноса. Ниспадающие до пояса шелковистыми, свободными прядями. Девочка выглядела тоненькой, хрупкой. Даже в ее позе большие пальцы засунуты в карманы лилового бархатного пальтишка, явно сшитого по мерке, сквозило какое-то удивительное изящество.
На миссис Миллер нахлынуло непонятное волнение; заметив, как девчушка стрельнула глазами в ее сторону, она тепло улыбнулась. Тогда девочка подошла к ней и спросила:
Не могли бы вы сделать мне одолжение?
Если это в моих силах, то с радостью, ответила миссис Миллер.
О, ничего сверхъестественного. Я всего лишь хотела попросить вас купить мне билет, иначе меня не пропустят. Деньги у меня есть, вот. И она грациозно протянула миссис Миллер две монетки по десять центов и одну пятицентовую.
В кинотеатр они вошли вместе. Билетерша направила их в фойе; текущий сеанс заканчивался через двадцать минут.
Чувствую себя отпетой преступницей, задорно сказала миссис Миллер, когда они сели. Я совершила противозаконное деяние, верно? Надеюсь, это никому не причинит вреда. А твоя мама знает, где ты находишься, милая? То есть наверняка знает, правда же?
Девочка промолчала. Она сняла пальто, сложила его на коленках. И осталась в строгом темно-синем платье. Тонкие, чуткие музыкальные пальцы теребили золотую цепочку, свисающую с шеи. Приглядевшись повнимательнее, миссис Миллер поняла, что самая примечательная черта этой девочки даже не волосы, а глаза: светло-карие, сосредоточенные, лишенные каких бы то ни было признаков детства, непомерно большие для этого маленького личика.
Миссис Миллер протянула ей мятный леденец.
Как тебя зовут, милая?
Мириам, как нечто само собой разумеющееся сообщила та.
Подумать только: меня тоже зовут Мириам. А ведь имя довольно редкое. Только не говори, что фамилия твоя Миллер!
Я просто Мириам.
Но занятно, правда?
В определенной степени, сказала Мириам и повертела на языке леденец.
Миссис Миллер так смешалась, что даже вспыхнула и неловко заерзала.