Для твоего возраста у тебя очень развитая речь.
Неужели?
Пожалуй, да, ответила миссис Миллер и поспешно сменила тему: Любишь кино?
Пока не знаю, сказала Мириам. Никогда еще не смотрела.
Из зала начали выходить зрительницы; сквозь открытые двери доносились взрывы бомб из кинохроники. Миссис Миллер, прижимая к себе сумочку, вскочила.
Побегу, а то все места займут, сказала она. Приятно было с тобой познакомиться.
Мириам едва заметно кивнула.
Снегопад не прекращался целую неделю. На улицах ни автомобильные колеса, ни людские шаги не производили никакого шума, будто жизнь с недавних пор велась тайно, за бледным, непроницаемым занавесом. В наступившей тишине не осталось ни земли, ни неба только взлетающий с ветром снег: он слепил оконные стекла, выстуживал комнаты, притуплял и заглушал город. Круглые сутки приходилось оставлять гореть хотя бы одну лампочку, и миссис Миллер потеряла счет дням: что пятница, что суббота; пошла в угловой магазин, а там, естественно, закрыто воскресенье.
В тот вечер она удовольствовалась яичницей и порцией томатного супа. Затем переоделась во фланелевую ночную рубашку, нанесла на лицо кольдкрем, с грелкой в ногах устроилась на кровати, подложив под спину подушку, и стала читать «Таймс». Вдруг раздался звонок. Сначала она подумала, что кто-то ошибся дверью и сейчас уйдет. Но звонок дребезжал раз за разом, а потом и вовсе перешел в сплошной настырный трезвон. Часы показывали начало двенадцатого; глазам не верилось обычно к десяти она уже засыпала.
Выбравшись из постели, миссис Миллер босиком пошлепала через гостиную.
Иду-иду, потерпите, пожалуйста.
Дверной засов не поддавался; она дергала его так и этак, а звонок не умолкал ни на секунду.
Прекратите же! вскричала она. Засов наконец-то скользнул в сторону, и миссис Миллер на палец отворила дверь. В чем дело?
Здравствуйте, сказала Мириам.
Ох ну, здравствуй. Миссис Миллер неуверенно попятилась в прихожую. Ты та самая девочка.
Я уж думала, вы не откроете, но на всякий случай давила на кнопку: знала ведь, что вы дома. Неужели меня здесь не хотят видеть?
Миссис Миллер смутилась. Как она заметила, Мириам пришла в том же бархатном лиловом пальтишке, но теперь еще и в берете того же оттенка; белые волосы были заплетены в две блестящие косички с огромными белыми бантами.
Я так долго ждала под дверью могли бы пригласить меня в дом, сказала девочка.
Время позднее
Мириам смотрела перед собой с отсутствующим видом.
Ну и что? Впустите меня. Здесь холодно, а я в шелковом платье. С этими словами она мягким жестом заставила миссис посторониться и вошла в квартиру.
Пальтишко и берет девочка бросила на стул. На ней действительно было шелковое платье. Белое. В феврале белое шелковое платье. Юбка в нарядную складку, длинный рукав; этот наряд тихо шуршал, когда она передвигалась по комнате.
А у вас очень мило, сказала Мириам. Мне нравится этот ковер: синий мой любимый цвет. Она пощупала бумажную розу из букета, стоявшего в вазе на журнальном столике. Искусственная, вымученно изрекла она. Печально. Все искусственное печально, вы согласны? Усевшись на диван, она грациозно расправила юбку.
Что тебе нужно? спросила миссис Миллер.
Сядьте, потребовала Мириам. Я нервничаю, когда у меня стоят над душой.
Опустившись на пуфик, миссис Миллер повторила:
Что тебе нужно?
По-моему, вы мне совсем не рады.
Смешавшись уже вторично, миссис Миллер неопределенно махнула рукой. Мириам захихикала и откинулась на стопку обитых ситцем диванных подушек. По наблюдениям миссис Миллер, сегодня девочка выглядела не такой бледной, как в первый раз: у нее появился румянец.
Как ты узнала, где я живу?
Мириам нахмурилась:
Тоже мне сложность. Вас как зовут? А меня как?
Но в телефонном справочнике мой адрес не значится.
Ой, давайте поговорим о чем-нибудь другом.
Миссис Миллер сказала:
Твоя мама, должно быть, не в себе: как можно позволять девочке разгуливать одной среди ночи, да еще в таком неуместном виде. Не знаю, о чем она думает.
Поднявшись с дивана, Мириам направилась в угол, где с потолка свисала укрытая на ночь птичья клетка, и приподняла край покрывала.
Канарейка, сказала она. Не возражаете, если я ее разбужу? Хочется послушать, как она поет.
Оставь ее в покое! вскинулась миссис Миллер. Не смей будить.
Не больно-то и хотелось, сказала Мириам. Только непонятно, почему нельзя послушать, как она щебечет. А потом: У вас найдется что-нибудь на зубок? Умираю с голоду! Меня вполне устроит стакан молока и булка с вареньем.
Послушай, миссис Миллер встала с пуфика, послушай я дам тебе вкусной булки с вареньем, а ты будь умницей и сразу после этого беги домой, хорошо? Сейчас уже наверняка за полночь.
На улице снег валит, укоризненно заметила Мириам. Холодно, темно.
Вот и нечего было сюда приходить, едва сдерживаясь, выговорила миссис Миллер. Никто не виноват, что сегодня такая погода. Если хочешь, чтобы я тебя накормила, пообещай, что уйдешь.
Мириам провела косичкой по щеке. Глаза смотрели задумчиво, будто такое предложение нужно было взвесить. Она повернулась к птичьей клетке и сказала:
Хорошо. Обещаю.
Какого же она возраста? Лет десяти? Одиннадцати? На кухне миссис Миллер откупорила банку земляничного варенья и отрезала четыре ломтика булки. Потом налила стакан молока и помедлила, зажигая сигарету. И зачем ее сюда принесло? Рука, державшая спичку, дрожала, и миссис Миллер, задумавшись, обожгла пальцы. Канарейка запела, причем так, как пела только по утрам и больше никогда.
Мириам! выкрикнула миссис Миллер. Мириам, кому сказано: оставь канарейку в покое!
Ответа не последовало. Миссис Миллер окликнула девочку еще раз, но услышала только птичье пение. Сделав затяжку, она поняла, что зажгла сигарету не с того конца и нет, в самом деле, так нельзя.
В гостиной она поставила поднос с едой на журнальный столик. Ночное покрывало она первым делом проверила оказалось не сдвинуто. И тем не менее канарейка распевала. Миссис Миллер сделалось не по себе. В комнате никого не было. Она бросилась через арочный проем в спальню, на пороге у нее перехватило дыхание.
Что ты себе позволяешь? возмутилась она.
Мириам подняла голову, в глазах у нее промелькнуло нечто новое. Она стояла у секретера, перед выдвинутым ящичком с драгоценностями. С минуту девочка изучала миссис Миллер, стараясь поймать ее взгляд, а потом улыбнулась.
Тут нет ничего стоящего, объявила она. Но вот это мне приглянулось. У нее на ладони лежала брошь-камея. Очаровательная безделушка.
А ну-ка лучше будет, если ты вернешь ее на место, проговорила миссис Миллер, внезапно ощутив какую-то незащищенность.
Она прислонилась к дверному косяку; голова сделалась невыносимо тяжелой; от этой тяжести замедлилось сердцебиение. Свет замигал, словно из-за неисправной проводки.
Прошу тебя, девочка это подарок моего мужа
Красивая вещица, я такую хочу, сказала Мириам. Отдайте ее мне.
Стоя в дверях и пытаясь придумать какую-нибудь отговорку, чтобы спасти брошь, миссис Миллер осознала, что защиты ждать неоткуда; она была одинока, хотя это обстоятельство давно не приходило ей на ум. Сейчас оно ошеломило ее своей весомостью. А вдобавок здесь, прямо у нее в спальне, среди притихшего под снегом города появились такие доказательства этого факта, от которых невозможно даже отмахнуться, а уж тем более это стало предельно ясно отделаться.
Мириам с жадностью набросилась на съестное, умяла булку с вареньем, и детские пальчики забегали по тарелке паучьими движениями, собирая крошки. На лифе белого платья поблескивала камея светлый профиль, как обманный портрет новой владелицы.
Вкуснота, вздохнула она, сейчас бы еще миндальное пирожное или глазированную вишенку было бы просто идеально. Десерты такое объедение, вы не находите?
Пристроившись на краю пуфа, миссис Миллер курила. Сеточка для волос съехала набок, лицо облепили выбившиеся пряди. Глаза тупо уставились в никуда; щеки пошли красными пятнами, похожими на вечные отметины от жестоких пощечин.
Так что же: на десерт ничего нет Пирожное?
Миссис Миллер стряхнула пепел на ковер. Она свесила голову, пытаясь сосредоточить взгляд.
Ты обещала уйти, если я накормлю тебя булкой с вареньем, напомнила она.
Силы небесные, это правда?
Ты дала слово. Я устала и плохо себя чувствую.
Не дуйтесь, фыркнула Мириам. Это шутка.
Подхватив пальто, она перебросила его через руку и перед зеркалом приладила на голове беретик. А потом, склонившись едва ли не вплотную к миссис Миллер, прошептала:
Поцелуй меня на прощание.
Прошу тебя только не это, взмолилась миссис Миллер.
Мириам подняла одну бровь и дернула плечом.
Как угодно, процедила она, устремилась к журнальному столику, схватила вазу с искусственными розами, перенесла ее туда, где кончался ковер, и швырнула об пол. Осколки брызнули во все стороны, а детская ступня раздавила букет.
После этого Мириам пошла к выходу, но, прежде чем затворить за собой дверь, с невинным любопытством оглянулась на миссис Миллер.
На другой день миссис Миллер лежала в постели; встала она лишь для того, чтобы покормить канарейку и выпить чашку чая; поставила себе градусник, но жара не было, хотя ее и преследовали горячечные, тревожные сны они не отступали даже наяву, когда она широко раскрытыми глазами смотрела в потолок. Один сон, как неуловимо-загадочная тема сложной симфонии, стержнем проходил через все прочие, четко и прицельно, будто умелой рукой, обрисовывая сцены: маленькая девочка в свадебном платье и венке из листьев поднимается в гору во главе серой, странно молчаливой процессии; какая-то женщина, замыкающая эту вереницу, спрашивает: «Куда она нас ведет?» «Никто не знает», отвечает ей бредущий впереди старик. «Но до чего же хороша, прорезается третий голос. Ни дать ни взять морозный цветок так и сияет белизной, верно?»
Во вторник утром ей полегчало; косые, острые лучи солнца, проникавшие сквозь жалюзи, своим беспощадным светом разогнали все нездоровые грезы. Она распахнула окно навстречу оттепели и мягкому, почти весеннему дню; бескрайнее, не по сезону голубое небо подернулось юными белыми облачками, за низкими крышами виднелась река, теплый ветер поигрывал дымом от буксирных труб. На заметенной улице лавировала, оглашая воздух негромким жужжанием, серебристая снегоуборочная машина. Наведя порядок в квартире, миссис Миллер пошла в продуктовый магазин, обналичила там чек и направилась в кондитерскую «Шраффт», где позавтракала и оживленно поболтала с официанткой. Чудесный выдался денек настоящий праздник домой идти не хочется.
На Лексингтон-авеню она села в автобус и доехала до Восемьдесят шестой улицы. Почему-то именно туда потянуло ее за покупками.
За какими, чего ради она и сама не знала, но неспешно брела вперед, обращая внимание только на прохожих, деловитых и сосредоточенных, и явственно чувствуя собственную неприкаянность.
И вот, остановившись у светофора на углу Третьей авеню, она увидела этого субъекта в потертом коричневом пальто и клетчатом кепи кривоногого старика, согбенного под тяжестью громоздких пакетов. Внезапно до миссис Миллер дошло, что они с ним улыбаются друг другу: ни намека на приветливость в их улыбках не было, просто мелькнули две холодные искры узнавания. Но она-то знала: встречаться им не доводилось.
Старик прислонялся к опоре надземки; когда миссис Миллер ступила на мостовую, незнакомец двинулся следом. Держался он совсем близко, краем глаза она ловила его зыбкое отражение в стеклах витрин.
Дойдя до середины квартала, она остановилась и развернулась лицом к старику. Он с ухмылкой склонил голову набок и тоже остановился. А что она могла ему сказать? Или сделать? Тут, на Восемьдесят шестой улице, средь бела дня? Ровным счетом ничего, и миссис Миллер, проклиная себя за мягкотелость, ускорила шаг.
Вторая авеню, вообще говоря, мрачная улица, будто собранная из остатков и кусков: где брусчатка, где асфальт, где бетон, кругом вечное запустение. Пройдя по ней пять кварталов, миссис Миллер не встретила ни одной живой души, и все это время ее преследовал мерный скрип снега под чужими ногами. Даже на подходе к цветочному магазину шаги слышались прямо у нее за спиной. Она юркнула внутрь и сквозь стеклянную дверь проводила глазами старика: тот прошагал мимо, глядя перед собой и не замедляя хода, но сделал чудной, красноречивый жест слегка приподнял кепи.
Шесть белых, вы сказали? уточнил продавец.
Да-да, подтвердила миссис Миллер, шесть белых роз.
Потом она заглянула в магазин художественного стекла и выбрала вазу (надо думать, взамен той, что разбила Мириам), хотя цена оказалась безбожной, а сама ваза, как подумалось миссис Миллер, донельзя простецкой. Но череда необъяснимых покупок уже началась, будто по некоему заранее составленному плану, что был ей совершенно неведом и неподвластен.
Она купила пакетик глазированной вишни, а дальше в какой-то «Пекарне Никербокер» выложила сорок центов за шесть миндальных пирожных.
За истекший час в воздухе опять похолодало, солнце мутными стеклами заслонили зимние облака, небо тронули ранние мертвенные сумерки; со стороны уличных сугробов изредка доносились детские крики, от которых содрогался промозглый, смешанный с ветром туман, вселявший одиночество и тоску. Вскоре упала первая снежинка, и к тому времени, как миссис Миллер добралась до своего надежного жилища, разыгрался настоящий буран, который мгновенно заметал все следы, не давая им отпечататься.
Белые розы вполне живописно смотрелись в новой вазе. На фаянсовой тарелочке поблескивали глазированные вишни. Рука сама тянулась к миндальным пирожным, посыпанным сахарной пудрой. Канарейка, трепеща крылышками на своей трапеции, клевала зерновой брикет.
Ровно в пять часов раздался звонок. Миссис Миллер доподлинно знала, кто пришел. Подметая ковер полами халата, она пошла к дверям и спросила:
Это ты?
Разумеется, ответила Мириам, и это единственное слово эхом отозвалось в прихожей. Открывайте.
Уходи, сказала миссис Миллер.
Да поживей, прошу вас Мне держать тяжело.
Уходи, повторила миссис Миллер. Она вернулась в гостиную, закурила, села и стала невозмутимо слушать, как надрывается звонок снова, снова и снова. Ступай, не трудись. Все равно я тебя не впущу.
Трезвон вскоре прекратился. Минут, наверное, десять миссис Миллер сидела без движения. Потом, не слыша более ни звука, решила, что Мириам ушла. Подойдя на цыпочках к порогу, она приоткрыла дверь: Мириам полусидела на картонной коробке и прижимала к груди прелестную французскую куклу.
Я уж думала, вы никогда не откроете, капризно сказала девочка. Ну-ка, помогите мне втащить эту махину, она ужасно тяжелая.
Повинуясь даже не какому-то мистическому принуждению, а скорее непонятному безразличию, миссис Миллер втащила коробку в квартиру; следом вошла девочка с куклой. Не потрудившись снять пальто и берет, Мириам свернулась калачиком на диване и равнодушно следила за миссис Миллер, которая дрожащими руками опустила коробку на пол и выпрямилась, чтобы перевести дыхание.
Вот спасибо, сказала Мириам.
При свете дня у нее был изможденный, отсутствующий вид, а волосы уже не лучились прежним блеском. Обласканная ею французская кукла в изящном пудреном паричке бессмысленными стеклянными глазами искала утешения во взгляде Мириам.