Точно как мы двадцать лет назад, вздохнул Пабло.
Я тогда был ребенком, проговорил дон Карлос. В моем родном Северном уделе земли мало, зато каждый третий идальго. Может, поэтому их устремления на поверку простонародны когда достаток под сомнением, не до спеси. Даже родовое имение становится обузой, не принося ничего, кроме хлопот. Потому все стремятся на государеву службу в столицу или хотя бы в Срединный удел. Отец хотел бы видеть меня чиновником при дворе короля неважно какого. Но я желал быть воином и настоял на своем.
Стоит ли говорить, продолжил рыцарь, что нужда притащилась за мною в столицу. Жалование гвардейца не покрывает его расходов, это знает каждый в Королевской Сотне. Тогда наперекор нужде да еще безразличию короля он ведь числится капитаном собственной гвардии Кабальеро умолк и закрыл глаза. От дурных воспоминаний словно вернулась утихшая боль в голове.
* * *
Солнечный свет изливается с полуденного неба; он отражается от белых стен домов, окруживших площадь, и кажется, что солнце светит отовсюду, и некуда спрятать глаза. Хочешь подставь их нестерпимому свету, хочешь опусти взгляд. И узри толпу, собравшуюся поглазеть на твою позорную казнь
Альгвазилы хватают осужденных под руки, одного за другим волокут на эшафот. Оттуда, точно из другого мира, доносится стук падают на помост сорванные знаки рыцарского отличия, глашатай зычно выкрикивает один и тот же вопрос. Разнятся только имена:
Дон Энрико дель Торо!.. Дон Рикардо де Айла!.. Узнаёт ли государь этого человека?
И всегда один и тот же ответ короля, короткий и жестокий, как удар клинка:
Нет, не узнаю!
Грубая хватка двух альгвазилов ноги вдруг перестают слушаться и тащатся по ступеням эшафота, словно тряпичные. Свет наверху еще ярче хочется зажмуриться, но и тут перед глазами останутся раскаленные белые круги. На колени ставят сильным тычком, словно хотят вбить ногами в доски.
Дон Карлос де Альварадо!..
* * *
Все закончилось тем, что мы вдесятером оказались на Дальних землях его величества, закончил рассказ кабальеро. Впрочем, тамошние владыки не знают, что это его земли. Выжить там можно только наперекор всему. Не выжить куда легче. Наперекор опасностям я уцелел, наперекор унижениям вернул себе рыцарское звание. Сам маршал Ихо-де-Леон посвятил меня это дорогого стоит.
Неужто Ихо-де-Леон? ахнул Пабло. Ты, должно быть, великий воин!
Были воины сильнее и отважнее меня, отмахнулся дон Карлос. Примером настоящей рыцарской доблести был для меня дон Рикардо мой десятник в Королевской Сотне. Его единственного из нас не страшила Казнь чести. Просто он понимал, что честь казнить невозможно. Этот человек готов был постоять за каждого из нас и стоял до конца. В бою его не брало оружие но от какой-то дрянной лихорадки дон Рикардо сгорел за несколько дней. Даже на смертном одре умудрился пошутить. Нас, кроме него, тогда оставалось четверо живых. Он собрал нас и сказал: «Встаньте в ряд у моей могилы, а Хосе пускай повернется к вам спиной и бросит мою перчатку. Кто поймает тот следующий!»
Идальго умолк. Казалось, стены темницы давят ее обитателей, выгоняя из глубины памяти на поверхность самое неприятное, что только есть.
Нас было десять, глухо проговорил рыцарь. Остался я один. Не знаю ради чего. Стало быть, наперекор всему. О дальнейшем тебе известно.
Пабло слушал в глубокой задумчивости.
Наперекор, стало быть. Он пожевал соломинку, сплюнул. Да-а Вот, стало быть, почему в разгар сражения боевой клич «Святой Георгий!» превращается в «Де пута мадре!»[3].
Истинно так, кивнул дон Карлос. Сражаются тоже наперекор. Мне война уже опротивела, но ничего другого я не знаю. Вернувшись с Материка, я увидел, что среди дворян мне по-прежнему нет места, но и в шкуре грахеро я словно взаперти. Быть может, в поле с сохой я тоже чему-то противлюсь, но это незаметно мне самому! Слабое утешение.
Попробуй жениться, подсказал Пабло. Заведешь семью угомонишься.
Ну нет! сердито обрубил дон Карлос. Что лихорадка, что любовь всё недуг. Всё точит человека. Только от лихорадки умирают наверняка, а от любви разве что по глупости. Переболев единожды, станешь неуязвим на всю жизнь. Правда, многие болеют долго и счастливо, да так и умирают больными.
Ты это сейчас наперекор кому?
Никому. Сейчас я согласен с собственной жизнью.
За решеткой раздались тяжелые шаги. Загремел ключ, скрипнули несмазанные петли. В темно-сером проеме мигнул неяркий фонарь, не давая глазам выбрать между светом и темнотой. Позади него виднелись неуклюжие тени четверых альгвазилов.
Ну что, протрезвели, удальцы? беззлобно бросил один из них. Поднимайтесь, хватит валяться. Не злите судью, он и без вас как сам дьявол.
* * *
Зал суда отличался от камеры лишь тем, что на окнах не было решеток, на полу прелой соломы, да потолок терялся из виду в темноте выше окон. Но зал давил на людей ничуть не хуже темницы, даром что был намного просторнее. Давил даже на тех, кому в суде ничего не грозило. И даже на тех, кто грозил сам!
Впрочем, неудивительно в зале царил душный полумрак, который, казалось, не пропускал лучики солнца, проскользнувшие в стрельчатые окна. На заваленном бумагами столе судьи стояли два подсвечника, с которых даже не пытались соскабливать оплывший воск, еще один такой же на низеньком столике писаря. Слева на стене можно было видеть кандалы, дыбу и ржавый строй пыточных орудий. Правда, многие из них давно не шли в дело и уже плотно укутались паутиной. Тяжелое, потемневшее не то от времени, не то от копоти резное распятие над креслом судьи не внушало веры в божественную природу правосудия, зато с первого взгляда убеждало в его жестокости.
Четверо стражников вытянулись, дружно стукнув протазанами об пол, в зале появился судья. Неприметный, дряхлый, облаченный в черную мантию, от которой сам он казался еще более бесцветным, блюститель закона прошествовал к своему высокому креслу. Он привычно уселся и направил на двоих стоящих перед ним людей немигающий взгляд столь тусклый и неподвижный, что дон Карлос готов был принять судью за слепого.
Именем Господа нашего, государя Фердинанда I и Островного Королевства, чуть слышно прошелестел старик. Слушается дело о нарушении вечернего покоя благопристойных горожан, выразившемся в драке числом более двух человек с обнажением оружия и пролитием крови в таверне «Пять пальцев».
Разобрать его речь, не обратившись в слух всем существом, было невозможно. Казалось, даже зловредные осенние мухи и те перестали жужжать. Робкого вида писарь торопливо скрипел пером.
Суд должен знать имена преступников, продолжал судья.
Мы не преступники, ваша честь, выступил вперед дон Карлос.
Суд повторяет вопрос. В голосе старика жизни было не больше, чем в шорохе прошлогодней травы.
Я кабальеро дон Карлос Диего де Альварадо-и-Вальдес, представился дворянин. Мой товарищ грахеро Пабло Вальехо.
Преступник называет себя дворянином, безо всякого выражения бубнил судья.
Мы не преступники! твердо повторил дон Карлос. Вчера мы вдвоем прибыли в город на торг. Вечером мы остановились в таверне «Пять пальцев», где в общем зале подверглись злодейскому нападению махос. Законы рыцарской чести предписывают защищаться с оружием в руках.
Чтобы задержать вас, альгвазилам пришлось применить силу. Судья выдержал паузу. Вас взяли в числе прочих махос. Все преступники понесут заслуженное наказание.
Мы не махос, стоял на своем кабальеро. Кроме того, Пабло Вальехо в драке не замешан и суду не подлежит.
Желает ли преступник сказать что-либо еще?
Так точно. Как посвященный в рыцари, я пользуюсь привилегиями дворянства. Деяния мои подсудны суду высшего сословия при дворе короля. Лишь равные и старшие вправе судить меня.
Преступник упорствует, приписывая себе дворянство. Старик медленно поднял глаза. Чем он готов доказать истинность своих слов? Опоясан ли он рыцарским мечом, в порядке ли жалованная грамота?
Меча при нем не обнаружено, подал голос стражник из-за спины дона Карлоса. Резался дагой.
Судья склонил голову набок и одним глазом воззрился на кабальеро точно бык перед атакой.
Истинно так, подтвердил дворянин, не обращая внимания на стражника. И меч, и грамота хранятся в моем доме.
Где он находится?
Дон Карлос назвал имение. Судья перелистал бумаги в поисках нужной записи.
Подсудимый называет своим домом потомственное владение графа де Лейва. Шелестящий голос старика по-прежнему звучал безжизненно. Вы состоите в родстве или свойстве?
Никак нет. Я пользуюсь землей графа за плату.
С какой целью?
Земледелие.
Опоясанный мечом дворянин занимается земледелием. Судья вздохнул с облегчением. Он уже не задавал вопросов, вместо этого снова уставился на дона Карлоса бычьим взглядом. Это невозможно. Преступник лжет. Весьма безыскусно.
Ваша честь! вступил до сих пор молчавший Вальехо. Я свидетельствую, что этот человек рыцарь!..
Я не давал тебе слова! повысил голос судья. Подсудимый не может быть свидетелем! Суд завершен. Ожидайте оглашения приговора.
Старик поднялся, словно собираясь уйти, прошелся взад-вперед, затем встал подле стола, принял бумагу из рук писаря и забубнил еще быстрее и тише обычного, лишь в конце замедлив речь, а последние слова отчеканил громко и четко:
приговариваются: Вальехо полсотни розог за участие в драке, Альварадо сотня розог за участие в драке, поножовщине и незаконное присвоение дворянства. Приговор привести в исполнение сей же день на площади Трех Сеньоров при стечении народа в назидание прочим.
Глава 4
Пламя разгорается
Старый бес разошелся! ворчали альгвазилы между собой. Перепороть принародно два десятка человек за день! Будто мало нам хлопот в городе торг, приезжие!
Людей в городе прибавилось, а стражников нет!
Еще королевские посланцы из столицы!
Какого беса им надо?
Как всегда свой кусок. Они тут вместо мавров!
Эй, Санчо!
Все, молчу!
Понурым строем двигались осужденные к площади Трех Сеньоров. Там происходили все значимые для города события, торговые ряды и балаганные подмостки соседствовали с эшафотом.
В прежние времена для разных дел назначались разные дни смех и музыка не мешались с криками боли. Но очередной алькальд соединил все, чтобы не собирать народ Южного удела дважды. Люди шептались, что власти города то ли просто жалеют денег, то ли нашли способ присваивать больше при столь шумном и беспорядочном сборище. В любом случае шуму и правда прибавилось. Толпа тянулась к площади, уплотняясь уже на подходах, а на месте было просто не развернуться. Люди двигались плотным потоком, усталость и раздражение росли с каждым шагом. Наибольшей радостью для многих стало бы покинуть праздник Осеннего Торга, но вовсе не дойти до него люди не могли. Жаркое осеннее солнце, раскалявшее площадь к полудню, и резкие порывы холодного морского ветра, набирающие силу в узких улицах, довершали картину.
«Совсем как тогда, подумал дон Карлос. Толпа и солнце». Кабальеро вспомнил Казнь чести, пережитую им без малого десять лет назад. За долгие годы войны на Материке он встречал вещи и пострашнее, но забыть вид с эшафота на толпу зевак так и не смог.
А ведь скоро его снова выставят на позор! Старая мерзость со свистом розги вылетит из глубин памяти, мгновенно развернется перед глазами, заполонит все вокруг и станет явью. Казнь чести пугает гордых дворян, но она все же не смертельна истинно благородный человек не расстанется с честью и в смерти. Но сейчас кабальеро ожидала участь куда худшая сотня розог снимет его кожу по лоскутку. Порка не считается смертной казнью, но часто влечет за собой гибель долгую, мучительную. В лихорадке вроде той, что унесла доблестного десятника дона Рикардо.
Но смерть, грозящая издали, несколько лучше смерти внезапной. Хотя бы тем, что ей можно сопротивляться а к этому дон Карлос давно привык. Он украдкой огляделся по сторонам. Узкая кривая улочка, с обеих сторон зажатая стенами домов без единого промежутка, балконы и надстройки вторых этажей нависают над головой, едва не превращая улицу в крытую галерею. Над ней извивается полоска бледно-голубого неба, где-то вверху то и дело завывает осенний ветер, но в коридор между домами он не проникает здесь душно и смрадно.
В придачу руки, связанные за спиной. Пабло точно в таком же положении: вот он, с видом угрюмой покорности топает справа, молча кусает густые усы, сердито смотрит исподлобья. И со всех сторон альгвазилы в полном вооружении. Бежать не получится.
Что остается? На площади первым делом зачитают приговор, затем начнут пороть. Не всех сразу, скорее попарно. Там будут капитан альгвазилов, городские старейшины, коррехидор и, может статься, сам алькальд Южного удела. Удастся ли докричаться до них, остановит ли множество важных сеньоров беззаконную казнь?
Ближе к площади улица становилась шире, и число встречных людей прибавилось. Они глазели на два десятка помятых и угрюмых мужчин в окружении стражи с любопытством, иные даже с состраданием. Дон Карлос, как ни старался, не увидел в толпе глумливых взглядов, зато услышал немало бранных слов те предназначались стражникам. Народу прибыло теперь к месту казни пришлось пробиваться.
Р-разойдись! Лейтенант альгвазилов нахлобучил высокий шлем и первым вломился в толчею, именем короля ругая и расталкивая встречных.
И тут до слуха дона Карлоса донесся шум с площади. Кабальеро готов был поклясться, что это не звук праздничной, разгулявшейся толпы. Во время войн на Материке ему не раз доводилось штурмовать крепости или самому сидеть в осаде. Дон Карлос видел падение городов и знал, как шумит многолюдный погром точно так, как шумела сейчас приблизившаяся площадь Трех Сеньоров. К крикам примешивался стук дерева и лязг металла, конское ржание, гул большого пламени. Порыв ветра швырнул в лицо горький запах дыма.
Что там? спросил дон Карлос у ближнего стражника.
Бог его знает, растерянно пробормотал тот и зачем-то полез в кошель, висящий на поясе. Взгляд дона Карлоса скользнул вслед за его рукой и в то же мгновение зацепился за эфес даги, торчащей за поясом альгвазила.
Дага принадлежала дону Карлосу и досталась ему в подарок от отца, а тот некогда получил ее от деда. Прямой клинок в полтора фута длиной чуть сужался к острию, мощное перекрестье надежно защищало руку хозяина. Длинный кинжал или короткий меч, прекрасное оружие для боя в тесноте, где не разойтись эспадой. Откованный не меньше сотни лет назад, верой и правдой служивший своим хозяевам-рыцарям в схватках на суше и на море Знал ли увалень-альгвазил, какое сокровище он столь пошло засунул за пояс и, верно, собрался пропить сегодня же вечером?!
Между тем шум приближался нет, он мчался навстречу, подобно знамени над головами толпы. И казалось, что тот самый шум воодушевлял толпу не хуже знамени, что в бою воодушевляет войско. Людское море вокруг подхватило его и взъярилось в мгновение ока.
Впереди замелькали неяркие при свете дня, но заметные черными хвостами дыма факелы их становилось все больше. За ними в воздухе подскакивал, точно стараясь проткнуть небо, целый лес не самых праздничных орудий. Были там шесты и молотильные цепы, вилы и копья, топоры и алебарды. На длинной пике красовалась чья-то голова.
Альгвазилы вокруг растерялись, не зная, что предпринять, а толпа уже нахлынула на них всей тяжестью. Стражникам даже не дали выставить копья поток людей вмиг разнес стражей и осужденных в разные стороны, подхватил и повлек за собой, не давая даже подумать о сопротивлении.