Угрожаешь, Кузнец? насупились поляковцы и подступили к новому атаману.
Глава 3
Год 162. Приказной человек
Вот же дурни, устало закатил глаза Онуфрий, вдруг утратив вкус к драке. Какие же вы дурни. Да неужто не ведаете, что Хабаров всё для походу у Францбекова в долг брал? И самопалы с пушками, и косы ваши дурацкие с порохом. Всё в долг! На себя! И ему отдавать то надобно. Он же нам всем купил вот ЭТО!
Он обвел руками всё вокруг: гнилой подлесок, тальник прибрежный, да смурные амурские воды Вышло как-то малопривлекательно.
Жизнь новую в земле новой и богатой! Как ты, Рыта, говоришь? Черной да жирной! Всё нам! Надо только всех местных к шерти подвести, ясак исправно собирать, да богдойцев усмирить. А потом гуляй, рванина! Но только он Слышите, остолопы? Только Хабаров знал и понимал, как это всё провернуть! Понимаете? в сердцах Кузнец махнул рукой и пошел дальше. Никто из поляковцев ничего ему в спину не крикнул.
У приказной землянки стоял обжитой бивак, где валялся пяток мужиков. Все они, так или иначе, состояли при бывшем атамане. Высмотрев самого знакомого, Кузнец крикнул негромко:
Сашко, сбитень есть?
Слегка придремавший Дурной резко вскочил на ноги.
Да, Куз Атаман?
Зови, как звал, отмахнулся приказной. Согрей, да неси в избу. Горло дерет от всего этого
В землянке было темно и душно. Онуфрий не стал притворять криво-косую дверцу. Огляделся. Внутри стоял полный разор: стрельцы перевернули всё, на что раньше налагал лапы свои Хабаров. Загребущие лапы, тут поляковцы не лукавили. Но где иначе? В Якутске всё под себя греб Францебеков, что просыпалось меж его жирных пальцев, дьяки подбирали. А на Амуре Хабаров греб в шесть рук.
Как везде
Пожав плечами, Кузнец перевернул в богом данное положение опрокинутый стол, сколоченный из неотесанных полубревнышек. Только уселся на чурбак, а толмач Дурной уже согнулся и лез в проход с дымящимся котелком.
Вот, ягод свежих подбросил, смущенно пояснил он и добавил. Полезно
Кузнец давно хотел забрать болтуна к себе. Сашко Дурной весьма наловчился стрелять, что из самопала, что из пищали, что из пушечки. Хороший вышел бы пушкарь. Только Хабаров всё время держал его неподалеку. Как раз за язык его болтливый. Вернее, уменья его толмаческие. Все дела с ачанами да натками через Дурнова вели.
Кузнец налил горячего сбитня в деревянную чарку.
Саблей-то рубишь? укоризненно спросил он. Насколько Дурной хорошо стрелял, настолько плохо же владел копьем и саблей. Видно, батька его, купчишка рисковый, сынка сызмальства к делу не приучил. А теперь ратное дело у парня никак не шло.
Рублю, буркнул толмач, враз утративший всю свою словоохотливость.
Оно и видно: повдоль костра развалился и сопел в три дырки! хмыкнул Кузнец. Бери саблю и ступай к реке: ставь руку на тальнике да на воде.
Вода ж холодная! возмутился Дурной.
Поговори мне тут! рыкнул Онуфрий; былой огонь в груди снова закипел. Позор рода казачьего!.. А ну, метнулся зайцем!
Дурнова, как ветром сдуло. Подражая ветру, Кузнец подул в чарку. Пригубил сбитня. Вкус был с непривычной кислинкой, но пилось приятно. Теперь-то можно в тишине и покое думку подумать
Приказной здеся? светлое пятно дверного проема загородили почти черные фигуры стрельцов. Онуфрий невольно положил руку на саблю. Стрельцы стояли в своих серых кафтанах, застегнутых на все пуговицы, с пищалями и саблями. Разве что берендейками не обвешались.
Дмитрий Иванович звал тебя к закату, пояснил воин постарше. Пора ужо.
Когда Кузнец выбрался наружу, тот добавил:
Государев посланник велел тебя привесть и еще какого-то Треньку Чечигина.
Третьяка? Так он на дощаниках.
Пока нашли Чечигина, пока обернулись до зиновьевской землянки, закат уже давно отгорел. Но дворянин на опоздание не озлился.
Садитесь, указал он служилым на свободные места рядом с еще одним неоструганным столом. Вот что Онуфрий сын Степанов: видел я, что не очень ты обрадовался назначению
Господин вскинулся в притворном протесте Кузнец, но его остановили нетерпеливым жестом.
Мне-то не бреши, скривился Зиновьев. Вижу я вашего брата насквозь. Но пойми: не мог я никого из ближников Хабарова на его место поставить. Шило на мыло. А про тебя толкуют, что ты себе на уме. И Степан Поляков за тебя поручился.
«Тьфу! Ммать его еле удержался Онуфрий. Дожил. Паскудина за меня поручается».
А еще подумал, что не так уж и наобум дворянин действует. Много разузнал, долго готовился ко дню сегодняшнему. Значит, хана Ярофейке
Себе-то себе, выдал он вслух. Да у меня по пушкарской части дел невпроворот
Чай, вспомощнички найдутся, Онушка, улыбнулся дворянин. Да ты не кручинься! Долг твой приказной ненадолго. Я, как с вашей дыры в места людные выберусь, сразу на Москву гонца пошлю. С грамотой, где всё обскажу про ваши дела. Как Ярко тут всё попортил, но и как вы без яго всё выправляете Смекаешь? А на Руси, чай, уже и войско готово тут его на Амур и пошлют. Так что до следующих льдов будут на Амуре такие воеводы, что тебе о грузе власти беспокоиться ужо непотребно будет.
Царев посланник довольно рассмеялся. А потом враз посерьезнел.
Но до той поры попотеть придется, пушкарь. Войско то встретить надобно. Да не так, как вы меня приветили. Вот тебе две памяти, Зиновьев протянул Кузнецу две тонкие стопки пожухлой бумаги. Тута я подробно обсказал про всё, что тебе потребно. Главное же: на верховьях амурских, в устье Урки велю тебе завести пашню. Чтобы через год уже свой урожай был. Если ниже заведешь говорят, тут землица получше то тоже годно. Кроме того, ставьте остроги постоянные, обжитые. Тако же в верховьях в Лавкаевом или Албазином городке. И тута! Дмитрий Иванович для убедительности ткнул длинным пальцем в стол.
Худое тут место, скривился Онуфрий. Песок до болотина.
Глянь на том берегу. Но чтобы острог подле устья Зеи стоял! Место больно важное. Вот Поставишь остроги и собирай ясак исправно. Объясачивай новые племена, приводи их к шерти
Маловато людей на про всё это, господин мой, развел руками свежеиспеченый приказной.
А помогу тебе в той беде, хитро прищурился Зиновьев. Со мною, окромя стрельцов, 180 служилых. Оставлю их у тебя годовщиками до 163 года они при тебе служить станут. Ну как? Выручил? Столько рук умелых, столько сабель вострых да пищалей снаряженных!
Выручил, Дмитрий Иванович, поклонился Кузнец, привстав.
Плохо ты кланяешься, Онушка, нахмурился московский гость. Вроде и низко, а будто кость обсосанную с миски кидаешь Ладнова, мне твоих костей недолго едать. Второе! И дело это тоже Ярофейке поручено было, а он, подлец, не сполнил! Тренька, ты ведь должен был идти в земли богдойцев послом и убедить их хана замириться и давать ясак государю.
Чечигин, который было расслабился от долгого чужого разговора, резко вскочил и принялся мять шапку руками.
Так, господине
А почто не ходил? Третьяк опустил глаза и молчал.
Да как же идти, Дмитрий Иванович! влез Кузнец. С прошлой зимы они на нас войною ходят. И воев у богдойского хана, говорят, тыщи. Ентими тыщами Шамшакан ихней уже Никанскую землю почти под руку взял. А та Никанская земля это сорок городов, а людей тамо тьма. Ну, как таких объясачить?
Ну, хорошо. Почему посол тут на дощаниках валяется, а не к хану на поклон идет?
Война ж, поник Онуфрий. До богдойцев по Шунгал-реке дойти можно, но тамо дючеры живут. Они богдойцев родичи. В лицо нам низко кланяются, а спину покажешь стрелу враз засадят. Не пройдет тамо посольство. Только с войском
Вот войну с богдойцами прекратить и надо! стукнул дворянин кулаком по столу. Передать их хану, что русский царь-батюшка могуч, что держава его велика. Что желает он мира и торговли. Ясно?!
Ясно, спокойно ответил Чечигин. Он, кажись, уже принял судьбу.
Тогда соберешь воев надежных пяток и двинешь на Шунгал-реку. Грамоты нужные и дары хану я тебе дам.
Зиновьев повернулся к своим писчикам, отдавая распоряжения.
Тренька, возьмешь с собой Протаса, жарко зашептал Чечигину Кузнец. Он лучшей всех тропы тайные находит Только с чертьми теми не рискуй жарко станет, сразу на Амур возвращайтесь
Третьяк ответить не успел Зиновьев уже уставился на шептунов из-под нахмуренных бровей.
Что еще?
Не гневись, Дмитрий Иванович Но дозволь узнать: а что с Хабаровым?
Глава 4
Год 162. Приказной человек
Об тате этом печешься?! Зиновьев тут же разозлился пуще прежнего. На Москву свезу вора-Ярофейку! Там его дьяки мудрые судить будут. Со мной поедут Поляков с Москвитиным, чтобы живым словом челобитную подтвердить. А еще толмачей и аманатов заберу Кстати, начеркай мне имена их, дабы не забыть.
Всех? тихо уточнил приказной.
Всех-всех И мужиков, и баб! Ведаю я, дворянин на миг по-волчьи оскалился. Местные тоже на Москве дознавателям свое расскажут. А что люди не расскажут, то бумаги поведают. Мои писчики уже заглянули в ясачную книгу ой, много тамо интересного! Так что и книгу возьму, и прочие записки Ярофейкины. Всё, что он при себе в торбах да мешках держал, на вас наживаясь. Ну, и рухлядь ясачную уж захвачу: коли я ужо тут и на Москву еду. Собрали-то ясак?
В низовьях только, отрешенно ответил Кузнец. До верхнего Амура в сём годе еще не добирались.
Зиновьев забирал всё. Выгребал подчистую, благо, повод был отличный: Ярофейку-вора изобличил. Значит, хватай всё, что плохо лежит! А что из того до Москвы доедет одному Богу известно.
«Вотт радости у поляковцев, не без злорадства подумал Онуфрий. Наказали лихоимца Хабарова. Ну, теперя нате получите благодетеля из Москвы».
Онофрейка! Зиновьев возвысил голос; видать, Кузнец так ушел в думы свои тяжкие, что не услышал дворянина. Ступай, говорю! С памятями ознакомься с усидчивостью. Да то, что велел утром сполни!
Поклонившись в пояс (пусть гад еще одной костью подавится!) Кузнец махнул головой Чечигину и вышел на свет Божий. Света, правда, не было: небеса наливались чернотой. Реку уже только слышно было. Лишь пятна десятков костров манили к себе мошек и людей.
Туда и пошел.
Странно дело: от дневного противостояния местных и пришлых и следа не осталось. У первого же костра Кузнец приметил серые да синие единообразные кафтаны стрельцов, а супротив знакомые ряхи казаков Васьки Панфилова.
Ты на барина-то зря не наговаривай! со страстью в голосе вещал долговязый воин Сибирского приказа с курчавой рыжей бородой. Он ведь с Москвы сюда ехал Хабарова награждать! Былой воевода якутский-то в приказ такого напел, что вы тута все радетели дела государева! Как не похвалить. А, когда на Лену прибыли там уже новый воевода. И ентот Ладыженский Дмитрию Ивановичу ужо совсем другие песни поет. Что немчин поганый Францебеков в Якутске всё разворовал, и что Хабаров евонный подельник. А на Амуре он не дела вершит, а мошну набивает. Которую они с Францебековым в обвод уводят. Пришли мы, значит, на Урку, опосля, на Амур и что видим? Пустынь! Албазин городок заброшен, прочие пожжены. Даурцы ваши при виде дощаников в леса бегут. Полей нет. Вот скажи мне: отчего у вас тута так?
Емеля, вот ты чудной! усмехнулся амурец-сосед (Онуфрий догадался, что эти бойцы раньше где-то служили вместе, может, в Енисейске или вообще за Урал-Камнем). Тебе ли не знать! Мы же вои! Люди ратные. Во! А сюда пришли и обомлели. Тута Емеля, как нигде на всей Сибири! Дауры, дючеры народы сильные, гордыи! Городки ставят, у князей дружины конные, да с сабельками, с копьями вострыми! И никто ясак запросто так платить не желает. Пока Ярко в Якутск с докладом ездил, Рашмак малыми силами на Лавкаев улус позарился что ты! Еле ноги унес. А вот Хабаров с новыми людьми пришел и мы как пошли походом по реке! Емеля, мы словно воинство ангельское шли неостановимое! Кажный городок берем! С приступом, с огненным боем. А они нас стрелами жалят, конные наскоки вершат! Лавкаев городок, Албазин, Атуев, Дасаулов, Чурончин А что в Гуйгударовом было! Только представь: три града, три стены земляные да бревенчатые. А за стенами: дауров сотни многие. Казалось, не сдюжим, но Господь всё сладил взошли на первую стену. И на вторую, и на третью! Пушки помогают зело. Пушки-то местным неведомы. Побежали даурцы
Страстно рассказывал казак. Замерший в тени кустов Кузнец сам вспомнил те славные дни побед. Снова перед глазами встал город, дымом окутанный; злые лица дауров, не желающих идти под государеву руку. И Хабаров, как скала, стоящий посреди этого ада. Атаман, зычно орущий: «Вперед!», и ватага пошла на приступ! На врага, превышающего их в разы и разы
Ну, а потом чо? не унимался стрелец Емеля, ратующий за правоту своего начальника; даже историю славную дослушивать не желал.
А потом богдойцы пришли тихо сказал амурец. Мы тогда как раз в землице ачанской зимовали. А богдойцы, брат, это уже совсем другой разговор. Все вои в бронях, на конях, да знамена полковые у их. Ровно бояре наши или мурзы татарские. И много их Говорят, хану богдойскому и монголы подчиняются, и никанцы Они еще и врасплох нас застали. Но Господь и тут смилостивился! Одолели мы их!
А потом?
Запотомкал ты, Емелька, по самое горло! сплюнул казак. Потом Поляков-иуда бунт учинил! И пришлось Ярку по всему Амуру за ним гоняться да усмирять. Одна война на Амуре Только зазеваешься стрелу словишь или на саблю напорешься
«Верно бает, вздохнул Кузнец. Нету мира на Темноводной речке. Мало того, что местные за свои отчины зло бьются. Мало того, что с югов богдойцы нахаживают. Так еще и сами с собой до смерти бьемся».
По счастью, тогда боя настоящего не было. Хотя, Хабаров так зол был, что велел пальбу начать по городку беглецов. Из ружей, да из пушек. Кого-то потом забили палками до смерти, прямо на глазах бунтарщиков. Тут-то поляковцы струхнули. Началось торжище по сдаче. Иуды вымолили себе прощение и безопасность, Но Хабаров все-таки главных «воров» Полякова, Иванова, да Шипунова с Федькой Петровым в железа заковал
«А теперя сам в них сидит вздохнул Кузнец. Вот и гадай, куда сраку опустить, чтобы на ежа не сесть».
Расхотелось ему дальше мужиков слушать. Тихонько, спиной вперед вернулся на тропку и побрел к уже своей землянке. Заплутал слегка. Леший снова колобродить начал, даже здесь, где и леса толком нет. Но стоит солнышку закатиться, как знакомые места враз становятся неведомыми. Ровно в чужие края тебя сила враз закинула. И дерева иными кажутся, и прочие приметы. Это явно нечисть морок наводит. Тута ноги надежнее глаз становятся, лучше им довериться. Правда, здесь, в устье Зеи, отряд Хабарова стоял лишь вторую седмицу ноги не привыкли еще.
Когда добрался до своего нового жилья, обнаружил, что бивак перед землянкой пустует. А поодаль, в зарослях черемухи раздавались глухие удары и сдавленная ругань. Судя по диковинным, но явно срамным словам били Дурнова. Не уживался купчёныш с казаками, особенно, с молодыми, у которых кровь кипит. Да что греха таить: часто толмач вел себя так, что прям просился по уху получить.
«Влезть, что ль? Разнять охламонов? задумался Кузнец. Или просто кликнуть, чтобы жратвы какой поискал? Глядишь, буйняки и отстанут».
Раньше только то и спасало Дурнова, что был он при атамане толмачом. Это, когда убедил, что по-гиляцки лучшее Козьмы балакает. Всегда на виду. Уцепить трудно. Но, надо признать, что в груди Сашки тоже дурной крови хватало, так что за атаманским тулупом не таился. А то и сам драки искал.
«Ну, и нехай сам разбирается, отмахнулся Онуфрий. Некогда мне нянькаться. Надо отдохнуть перед завтревом. Дел-то куча».