Господи-и-и-и!
Оббежав всех и не отыскав ни одного живого, Афанасий грохнулся на колени в траву и принялся истово и громко молиться:
Господи да что же это такое? Да за что, Господи?
Умм! кто-то вдруг застонал, совсем рядом.
Афоня резко вскочил с колен, бросился к ракитнику оттуда и слышался стон.
Господи Кольша! Живой!
Живой, красивое лицо юноши скривилось. Только ранен малость вон, в руку. Вовремя ты явился, Афонька А ну-тко помоги-ко
Пошатываясь, раненый поднялся на ноги и, оглядев усыпанную мертвыми телами поляну, застонал:
О, Святая София! Проклятые тевтонцы!
Тевтонцы? переспросил отрок. А я же их видел едва разминулся. Человек сорок отряд, и ехали вроде как в сторону Пскова.
Не, не в Псков просто к озеру, а там до Дерпта на лодье.
Я вначале думал они это на службу
На службу? Кольша неожиданно расхохотался, скорбно покачав головой. Не-ет, сволочам этим денег не надобно вон, и возы наши не тронули. Не за добром явилися за пораженье свое мстят!
Ты думаешь?
Уверен Сам посмотри.
Афоня оглянулся и вдруг увидал бегущую на поляну фигуру, в которой узнал тихого и невзрачного обозного паренька из простых то ли возчика, то шорника, то ли просто слугу «на подхвате».
Ого! проследив за его взглядом, удивился и Кольша. Это же Микита, челядин наш, раб! Э-эй, Микитка-а-а! Давай сюда-а-а-а!
Как и следовало ожидать, Микитка оказался испуган до дрожи и заикания:
А я это за водой, да-а А они Я смотрю тут Бух, бух мечами, стрелами Эвон, из ольшаника налетели Язм в папоротниках схоронился, ага Господи-и-и-и что же нам теперь делать-то?
Не знаю!!! Не знаю, не знаю, не знаю!
Кольша, несмотря на весь свой гонор, тоже недалеко ушел от раба, разве что говорил более-менее связно, да вот только предложить ничего не смог, и, видя такое дело, Афоня взял ситуацию в свои руки а что еще оставалось-то? Хоть кому-то да надо. Почему же не ему?
Сперва похороним всех, подумав, быстро распорядился отрок. Лопаты в телегах есть, давайте могилы копать. Потом крестики сладим, помолимся А уж потом поедем домой. Обоз-то цел!
С ума сошел! отмахнулся Кольша. Вот так вот и поедем? Втроем?
До озера доберемся, а там людишек наймем, Афоня даже как-то сразу повзрослел, чувствуя нежданно-негаданно свалившуюся ему на голову ответственность, которую отрок это хорошо видел больше не был готов разделить никто: ни новгородский приказчик Кольша, ни уж тем более Микитка-раб.
О челядине тоже, кстати, следовало подумать.
Ты чей раб, Микита? Дядюшкин?
Его
Дядюшка Семен Игнатьич, упокой его господи, вдовец думаю, ты и не раб более!
Как это не раб? вскинулся было Кольша, но тут же осел под тяжелыми взглядами двух пар глаз: светло-голубых Афанасия, и карих Микиты.
Не раб! твердо повторил отрок. Дядюшка вдовец, и ныне хозяина тебе, Микита, нету.
Что же мне в изгои, что ль? челядин в ужасе округлил глаза. Скитаться? Совсем пропасть?
Почему в изгои? рассудительно промолвил Афоня. Я так думаю, в рядовичи мы тебя в Новгороде поверстаем
В рядовичи?! В карих глазах раба вспыхнула радость.
Да, в рядовичи! Так, как служил и будешь дальше служить, токмо уж по ряду. Да не бойся, не бросим, тем более после такого вот Нам бы обоз довести, тут ведь и соль, и крицы медные многие кузнецы в Новгороде его ждут не дождутся. Раз уж мы живы доведем, наймем возчиков серебро у дядюшки было искать надо. Ну, что смотрите? Обыщем всех да за лопаты. Нам еще до озера добираться.
С трудом, с передышками, но вырыли-таки могилы, погребли всех, срубили-поставили кресты. Потом по очереди стали читать молитвы, уж как умели, что знали
Кольшу пару раз вырвало, и он ушел к ручью вымыться А серебришко, кстати нашли! Правда, не так уж и много.
Одному хватит, оглядываясь на ушедшего Кольшу, тихо промолвил раб. Видал, Афоня, как он на серебро зыркал? Собла-а-азн!
Да какой соблазн? усмехнулся отрок. У Кольши в Новгороде и дом, и семейство куда он денется-то?
Как бы он нас не
Да что ты такое говоришь-то!
Говорю же соблазн! тряхнув темными кудрями, упрямо повторил Микита. А Кольша не святой Павел. Ничо, Афанасий, спокоен будь, я уж за ним прослежу.
Однако, Афоня зябко повел плечом, хотя сейчас было довольно жарко. Смотрю, не шибко-то ты приказчика нашего жалуешь
Видал кое-что, снова оглянувшись, челядин понизил голос до шепота. Его рыцарь один едва ль было не пришиб да Кольша заскулил тот его в живых и оставил похоже, что одного он, приказчик-то, последний и оставался в ракитнике.
Не убил, говоришь? юный охотник в недоверчивом удивлении вскинул левую бровь. Так что же сжалился?
Кто его знает? Может, и так.
А зачем свидетеля в живых оставлять? Не знаешь? глянув на собеседника, Афоня махнул рукой. Вот и я не знаю. А что за рыцарь-то?
Такой, лет, может, тридцать или поболе. Лицом худ, бородка рыжеватая, острая да, в левом ухе серьга золотая!
Золотая?
Неужто рыцарь будет медяшку носить?
Знаешь, Микита, тевтонские немцы не просто рыцари, но еще и монахи. По уставу орденскому у них вообще никаких серег быть не должно!
Тут вернулся и Кольша, разговор на том и закончился парни запрягли лошадей и, связав возы цугом, неспешно подались по лесной дороге к Чудскому озеру, оставив за собой полянку, полную свежих могильных крестов. В ольшанике радостно щебетали птицы, над желтыми одуванчиками на показавшемся впереди лугу порхали разноцветные бабочки, а в синем высоком небе ярко сверкало солнце.
Трехмачтовая палубная ладья «Святитель Петр» под синим с серебряными медведями новгородским флагом вышла из ревельской гавани почти ровно в полдень и, повернув на восток, взяла курс к Нарве. Кормчий Амос Кульдеев, коренастый, косая сажень в плечах, мужик с красным, обветренным лицом с небольшой сивой бородкой, поглаживая нывший на погоду бок под темным бархатом длинного по стокгольмской моде кафтана, привычно перекладывал румпель и чувствовал, как под кормою ходит-поворачивается руль, устраиваемый на лодье на манер ганзейского когга. Никаких морских разбойников хоть ладья и пустилась в путь одна кормчий вовсе не боялся: во-первых что тут и плыть-то? А во-вторых, в сложившейся международной обстановке, когда Новая Русь властно выходила на Балтику, мало кто бы сейчас осмелился напасть на новгородское судно: все договоры с могущественной Ганзой новые властелины Руси подтвердили, а недобитых тевтонцев первый на Балтике флот! Великий Всея Руси князь Георгий втихомолку поддерживал; так, на всякий случай в противовес императору Сигизмунду и против той же Ганзы мало ли, обнаглеют купчишки?
Каких-либо многочисленных и хорошо организованных пиратских групп, типа не так давно разбитых теми же тевтонцами и Ганзой витальеров, нынче на Балтике не обреталось, однако всякая зубастая мелочь, конечно, шастала на тех пираний имелись на «Святителе Петре» акульи зубы в виде дюжины секретных «новгородских бомбард», придуманных все тем же князем Георгием и бьющих тяжелыми оперенными стрелами верст на шесть. Впрочем, бомбарды это на спокойной воде только, а для всяких неожиданностей держал купчина Амос на своем корабле хорошую абордажную команду в лице бывших ушкуйников знаменитой хлыновской ватаги, некогда заставлявшей дрожать всю Орду, про царицу которой великую ханшу Айгиль ходили самые разные слухи, один нелепее другого. Говорят, слухи те распускали враги-конкуренты ханши, в первую голову царевич Яндыз и все такие прочие. Вообще же, теперь не Русь Орде дань платила Орда Руси: за спокойствие от хлыновцев, коих сам великий князь обещал ордынской царице унять и унял-таки, часть ватажников взяв непосредственно под свое крыло в целях создания мощного флота, а часть большую! отправив на покоренье Сибири.
Об ордынской правительнице как раз нынче матросики и говорили, косясь на низкие и лесистые ливонские берега, тянувшиеся по правому борту. Особенно не унимался юнга, по-новгородски «зуек», ма-аленькая такая птичка, на которую как раз и походил юнга светлоокий, рыжий и веснушчатый до такой степени, что даже не было видно щек. Звали парнишку Тимошей, а кликали все просто Рыжий или еще зуек. Вот этот Рыжий-то всю команду на дальних переходах обычно и забавлял за то по большому-то счету в юнги и взяли.
Нынче же что-то про Орду разговор зашел судно исправно шло по ветру хорошо знакомым путем, палуба была надраена больно смотреть, все работы по кораблю исполнены, что еще делать-то? Только лясы точить.
Говорят, великая ханша Айгиль нраву злобного, а на вид ну, сущая ведьма! Старая вся, морщинистая, глазки узенькие татарка ведь лицо, как блин, а щеки такие, что
Ты на свои щеки посмотри, чудо брехливое! не выдержав, расхохотался один из ушкуйников, десятник Фома, до того спокойно облокачивавшийся на увешанный красными щитами фальшборт и внимающий отроку вполне даже благостно.
А что? Зуек ничуть не обиделся он вообще никогда ни на кого не обижался, не имел такой дурацкой привычки: ну, насмехаются люди, так и что с того?
И это еще с какой стороны посмотреть: можно ведь сказать насмехаются, а можно просто смеются, веселятся, радуются. И все ему рыжему зуйку Тимоше благодаря. Да никто юнгу не обижал, разве вот сейчас только ушкуйник, так тот, сразу видно злодей, разбойник из разбойников: в ухе серьга золотом горит-плавится, пальцы перстями унизаны, сабли рукоять самоцветами, кафтан свейский, с узорчатым поясом, на ногах высокие сапоги, а уж лицо вот уж кто про щеки молчал бы! Уж точно, на свои бы посмотрел бритые, будто немец какой! Но бритые, может, день назад, а то и все два, и ныне синеватостью темной щетинившие, будто несжатая до конца стежня. Вообще, Фому на ладье сторонились, как и ушкуйников его, лиходеев И зачем только кормчий Амос Кульдеевич таких на борт взял? Говорит от разбойников так вот они теперь, на корабле и есть разбойнички-ушкуйнички а кто же?
Я ж не сам по себе вру, дяденька, улыбнувшись, учтиво отозвался Тимоша. Просто передаю то, что своим ушами на торговой стороне слыхал от гостей сурожских.
Врут твои гости сурожские, как сивые мерины! расхохотался ушкуйник и, неожиданно потрепав отрока по плечу, уселся на скамью-банку рядом. Ты не обижайся, зуек. Просто я царицу Айгиль видел в походе ордынском с князем великим был.
Ах, вон оно что!
Свободные от вахты матросы обступили ушкуйника широким кругом, даже шкипер Амос Кульдеевич и тот, ухмыляясь в усы, подошел, бывалого-то человека всегда интересно послушать.
Расскажи, Фома, расскажи!
Да не рассказчик я
Так, говоришь у самого князя Егора служил?
У воеводы Никиты по прозвищу Купи Веник.
О! То человек знаменитый. Воин! Так что ханша?
Никакая она не старая, улыбнувшись, ушкуйник мечтательно посмотрел в небо, на белых, кружащих над мачтами чаек. Наоборот молода, даже очень. И красива как солнце, не отвести взгляд. Худовата да как и наша княгинюшка, но красавица, и, говорят, умна. К людям молодая ханша приветлива, за что народ ее и любит, но на расправу крута
Все они на расправу круты, хмыкнул кто-то, и кормчий тотчас же погрозил охальнику кулаком мол, ты тут смотри, паря, не очень-то власть критикуй, не то
Так вот почти до самого вечера и проговорили, а вечером погода испортилась, как оно обычно на море Варяжском бывает? Ветер злой да колючий подул, погнал волну, натянул исходящие мелким дождем тучи, да так, что кормчий решил ночью в бухточке знакомой на якорь встать, отсидеться. Так-то, если погода позволила, можно было бы и ночью идти просто мористее взять, чтоб, не дай бог, не наскочить на песчаную отмель. Да Амос Кульдеев тут все мели знал! И все же непогодь решил переждать оно спокойней как-то.
Встали на якорь в местечке приметном напротив кривой сосны, да сплавали на лодке к берегу, набрали ключевой водички. Капал по палубе дождь, и спать все полегли рано: кому положено в каморках на корме, кто в подпалубье, остальные же разбили меж мачтами узкий шатер, в нем и улеглись вповалку.
Рыжий зуек, уже засыпая, слышал, как кормчий наказывал вожаку ушкуйников:
Ты уж смотри, Фома, в оба глаза. За кормой у нас я приметил постоянно чужие паруса белели, три корабля не менее. И все, как мы шли, не отставая и вперед не гонясь.
Ганзейцы?
Может, они. А, может, орденские. Нам не враги, но в море-то всякое случиться может. Особенно когда на всех одну бухту делить.
Ничо, Амос Кульдеевич, с усмешкой заверил Фома. Ужо, не провороним.
Ты, ежели вдруг какой чужой корабль в бухту войдет, меня разбуди все ж.
Тимоша уснул рано, рано и проснулся в щелке шатра светлело уже, нынче ночки короткие. Дождь, похоже, уже кончился по палубным доскам капли уже не стучали, а небо привстав, парнишка глянул в щелку одним глазком от тучек очистилось, и казалось белым, как творог, лишь на восток, за соснами уже начинала алеть заря.
Выбираясь на палубу, отрок поежился брр! промозгло было кругом, склизко, однако же организм властно требовал освободиться от лишней воды, пришлось идти на нос судна.
Справив свои дела, полусонный зуек поплелся обратно в шатер, досыпать, да чуть было по пути не споткнулся обо что-то тяжелое. И что бы это такое могло валяться на палубе? Вчера ведь только приборку делали. Пожав плечами, Тимоша опустил голову и тут с него сразу слетел весь сон! Под ногами лежало тело знакомого матроса, вахтенного, и не просто так лежало скажем, пьяным, а со стрелою в левом боку!
Господи! перекрестившись, Тимоша открыл было рот покричать, позвать кого-нибудь, да, наконец, просто разбудить всех.
Однако не успел какая-то жутко огромная фигура в мокром черном кафтане, отделившись от мачты, с размаху плеснула зуйку кулачищем в зубы, да так, что несчастный мальчишка полетел за борт и, подняв брызги, скрылся в набежавшей жемчужно-серой волне.
А на судне началась драка!
Часть вахтенных была убита еще поутру, стрелками с подошедших в бухту судов трех пузатых коггов с орлами и бело-красными флагами славного ганзейского города Любека! Ударили с арбалетов, затем тут же тихо! пошли на абордаж, правда, ушкуйники Фому оказались наготове. Даже из пушки успели пальнуть попав в один из ганзейцев, однако вражин оказалось на удивление много, как и спущенных с чужих кораблей лодок.
На «Святителе Петре» утробно затрубил рог! Еще раз ударила бомбарда, на этот раз мимо, лишь вспенив белыми брызгами море.
Тесни их с кормы, парни! размахивая саблей, скомандовал ушкуйник Фома. Кто на Бога и Великий Новгород?
Завязалась рукопашная схватка, в коей ушкуйники вели себя более чем достойно, несмотря на подавляющий численный перевес, уложив немало пиратов. А перевес-то был изрядным, против тридцати пяти пара сотен, точно.
И все же
Схватившись с гигантом в черном кафтане, Фома хватанул того саблей, да тот вовремя успел подставить свою. Послышался звон, скрежет враги давили друг друга клинками кто кого? И тут-то, улучив момент, ушкуйник заехал разбойнику кулаком в скулу все так, как обучал когда-то своих воинов сам князь Егор!
Ошарашенный противник замотал головой, и Фома с силой проткнул острием сабли его кольчугу, сразу же рванувшись на выручку к своим битва-то уже кипела нешуточная. Рослые, как на подбор, враги орудовали топорами и палицами, а кое-кто и свои, и чужие прицельно били из арбалетов.
Все кругом орали, стонали раненые, и короткие арбалетные стрелы с плотоядным свистом рвали людскую плоть. Палуба вмиг стала скользкой от крови, и проткнутый саблей Фомы атлет, застонав, тяжело повалился на толстые доски. Кто-то, пробегая, споткнулся о его тело и, выругавшись по-немецки, попытался тут же вскочить да замешкался, и просвистевший в воздухе боевой топор снес бедолаге голову.