По Ростиславлю расползались слухи: о голодающих одиноких стариках, о баснословных барышах спекулянтов, о налётах на продовольственные склады и коммерческие ларьки.
В один из дней к недобро рокочущей массе сотни в полторы человек, запрудившей подход к одному из главных городских гастрономов, подъехали журналисты с областного телевидения. Встретили их неприветливо. К оператору, установившему на треноге камеру, полезли со всех сторон, маша руками и крича в объектив. Корреспонденту не давали и слова произнести в микрофон.
Наконец-то появились! Ну слушайте, что народ власти сказать имеет!
Передайте в эфир!
Журналистов взяли в кольцо, изливая накипевшее:
Вы почему не показываете, как простым людям живётся? сердито выговаривал корреспонденту бородатый, в протёртом на локтях ватнике старик. Вы что, не знаете, что с народом творят?
Вот, что честный человек теперь на зарплату купить может! Вот, полюбуйтесь! покрасневшая от мороза женщина трясла перед камерой тощим кульком крупы. Одна живу, дочь воспитываю школьницу!
Вы вон у них, у торгашей поинтересуйтесь, крючковатым пальцем указывал в направлении магазина пенсионер в очках. Как им не совестно обдирать народ? Рубашку же последнюю с нас срывают
Что делают-то с нами г-гадюки-правители?! хрипела морщинистая старуха с волосящейся родинкой на щеке. До чего доводят?!
Смешавшийся корреспондент вжал в плечи голову, не зная, как быть. Он страшился, что его примутся бить.
Правду, наконец, покажите! Телевидение, называется Сколько можно дурить людей?
По вечерним новостным выпускам сюжет о прокатившихся по городу стихийных выступлениях действительно пустили, но снятое подали в ином ключе: общий план толпы не показали, телезрители не могли представить её численности. Мелькнули крупные кадры с дряблыми старческими лицами, убого одетыми людьми. Затем, словно для контраста, на экранах появились снятые в другом месте коммерческие ларьки, изобильные витрины, упитанные молодцы, девицы в дублёнках.
Приобщение жителей Ростиславля к рыночным отношениям, как и следовало ожидать, не проходит гладко, вещал за кадром самоуверенный голос. Пока старшее поколение возмущается ростом цен и требует призвать спекулянтов к ответу, современно ориентированная молодёжь быстро осваивает навыки ведения частного хозяйства. Меняющаяся на глазах жизнь предъявляет населению жёсткие требования. Не соответствовать им не соответствовать духу времени. Чем скорее наше общество осознает эту простую истину, тем больше у него шансов стать, наконец, богатым, процветающим и по-настоящему свободным.
Такой репортаж лишь растравил в бедствующих злобу. Изливаться она стала на всякого, кто запомнился людям как демократический агитатор или активист. Досталось и Павлу Федосеевичу, отцу Валерьяна.
Вечером на автобусной остановке к нему прицепился нетрезвый, в облезлой ушанке тип:
Слышь, а ты ведь депутата нашего Винера помощник? Так? приглядевшись к Павлу Федосеевичу, спросил он вдруг с неприязнью.
Тараща хмельные глаза, он бесцеремонно дёрнул Павла Федосеевича за пуговицу пальто.
Так?!
Павел Федосеевич отпрянул, вырываясь, прижал к груди портфель.
Вы, собственно, кто?
Тип ощерил заросший рот.
Я, собственно, голосовал за него два года назад. И тебя хорошо запомнил. Ты на нашу рембазу агитировать за него приезжал.
Да, агитировал, Павел Федосеевич напряжённо поджал губы.
Агитировал он тип в ушанке сплюнул и приблизился к нему вплотную. А ответ держать готов, агитатор?
В голосе его, хрипящем и низком, зазвучали угрожающие нотки.
Я как доверенное лицо кандидата в депутаты выступал перед коллективами предприятий. На выборах народных депутатов Евгений Леонидович Винер взял в округе уверенное большинство, с достоинством заявил Павел Федосеевич. Что вас, собственно, не устраивает?
Тип матерно выругался, обдав перегаром.
А то не устраивает, что жратва не по карману стала!
«А водка, значит, по карману?», захотелось оскорблённому Павлу Федосеевичу бросить в ответ. Но он поостерёгся.
Ты со своим депутатом не предупреждал, что за каждую банку кильки в магазине три шкуры сдерут, продолжал тип. Т ы обещал, что всего завались будет
Павел Федосеевич, ещё рассчитывая смягчить неприятного собеседника, заверил:
Зарплаты будут индексированы, успокойтесь. Их обязательно поднимут. Никто в нищету не впадёт. Ещё несколько месяцев, максимум полгода и рыночный механизм заработает в полную силу. Надо просто набраться терпения и немного подождать.
Столпившиеся рядом люди слышали его обещания, но никого ими умиротворить он не смог.
Издеваетесь вы что ли? нервно вклинилась дама в шерстяной шляпе. Да за полгода мы ноги протянуть успеем! Я тоже за вашего Винера голосовала, но только где он теперь? Куда скрылся? Он депутат от нашего округа. Он обязан отчитываться перед своими избирателями.
Заслышав, что в толпу ждущих автобуса затесался помощник депутата Верховного Совета, на Павла Федосеевича принялись наседать со всех сторон.
Вот вы этому депутату в Москву передайте, наказывал ему коренастый настырный старичок с орденской планкой на пальто. Передайте: народ недоволен. Народ хочет знать, когда это безобразие с ценами закончится. Вы слышите меня? Пусть депутат приедет в округ и представит отчёт о работе.
Правильно, пускай отчитается! За что он там голосует
Вот прямо сегодня ему и передайте! Слышите? Сегодня!
Павел Федосеевич крутился в гуще раздражённых, кипящих недовольством людей, не зная, кому отвечать.
Ага, держи карман! г ромко фыркнул вдруг кто-то из-за выбеленных сыплющимся снегом спин. Депутат-то этот, небось, хорошо пристроился в Москве. Жрёт себе в три горла в кремлёвских буфетах. Что ему до наших бед
Ядовитая реплика легко поколебала настроения людей, разбередив в них больное. Требовать бросили, по адресу Павла Федосеевича принялись язвить:
Вот-вот! И помощник этот тоже поди не сегодня-завтра в Москву усвищет. На тёпленькое местечко
А, помощничек?..
Павел Федосеевич полез выдираться из враждебной толпы, чувствуя себя травимым зверем.
Что, уши завяли? зло щерился ему вслед пьяный в ушанке. Тяги дать решил? Ну-ну
Какой-то подросток запустил в спину Павлу Федосеевичу снежком. Снежный комок тюкнул под лопатку, оставив на пальто белую круглую метку. Поднялось улюлюканье, хохот.
Так его, брехуна! взоржал тип, заламывая на затылок ушанку.
Депутата Винера действительно не было в городе. Он заседал в Москве, в Верховном Совете. Вечером расстроенный Павел Федосеевич дозвонился до его гостиничного номера, поведал в красках про случай на остановке, затем, помедлив и будто перебарывая себя, спросил:
Евгений Леонидович, может, вам действительно стоит приехать и провести встречу с избирателями? Успокоить их? Они же звереют прямо, честное слово. Мне сегодня казалось, что ещё немного и меня начнут бить
В номере Винера шла попойка отмечали день рождения соратника по демократической фракции. Сам Винер был навеселе. Не дослушав, он с беспечностью рассмеялся:
Расслабься, Паша. Побесятся и привыкнут. Ещё мне не хватало перед всякими уличными горлопанами распинаться.
Но люди
Для людей Борис Николаевич указ о полной свободе торговли подписал. Хотят хорошо жить пускай крутятся. Им дана возможность зарабатывать деньги. Пусть хоть консервами, хоть мылом, хоть штанами собственными торгуют. Это и есть рынок. А то заладили: «Государство, дай! Государство, помоги! Государство, сделай!» Совки
Фоном в трубке слышались полупьяные возгласы, смех.
Ночью Павел Федосеевич долго не мог заснуть, ворочался без сна в кровати, мучимый пережитым унижением и смутной тревогой.
Беседы на улицах вёл и Валерьян, понемногу развивая в себе навыки агитатора.
Михаила всё не выписывали из больницы, и он выходил с газетами к памятнику в одиночку, выстаивал на морозе ежедневно по два три часа. Исполненный поначалу невесёлых предчувствий, он с удивлением, с оживающей надеждой стал убеждаться, что людские настроения меняются. Его реже пробовали теперь задеть обидным словом или осмеять, пожимали руку, просили донести благодарности «рубящим правду-матку» авторам газетных статей, сетовали, давали советы. Разговоры клеились.
Стали попадаться осознанные, обозлённые враги новых порядков.
Недолго им, негодяям, ликовать. Народ прозревает. Скоро вышвырнем демократов из Кремля к чёртовой матери, пообещал ему незнакомый статный усач с военной выправкой, впервые пришедший к посту.
Он взял сразу несколько газет, отказался от денежной сдачи.
Молодцом держишься. Орёл! похвалил Валерьяна усач. В добровольческом полку встретимся.
Соседей по общежитию Валерьян тоже пробовал убеждать. Давал им читать статьи в «Дне», рассказывал про готовящуюся в Москве демонстрацию против политики правительства и цен. Однако в их кругу найти единомышленников оказалось сложнее. Суждения заводских рабочих были плоски, политической деятельности они чурались, ругали не только правительство, но и вообще всех подряд.
Известие о московской демонстрации они восприняли холодно.
Кто её устраивает-то хоть? Какой ещё Анпилов? сопя, переспрашивал обрубщик Игнатьев, медлительный уваленьтугодум. Впервые про такого слышу.
Виктор Анпилов депутат Моссовета, коммунист.
Ну этих коммунистов!
Но он против реформ, при которых еды на зарплату не купишь, разъяснял Валерьян.
Игнатьев шелестел толстыми губами, морщил покатый лоб.
Все мутят, мутят чего-то Уже не разберёшь.
Мутят демократы. Это они цены отпустили. Демонстрация против них, терпеливо разъяснял Валерьян.
И что, цены после этой демонстрации упадут? Брось, отмахивался Игнатьев.
Вот пускай сначала демонстрация состоится, вклинился шлифовщик Михайлов, поднял калечную, без двух пальцев, руку, задёргал обрубком третьего. А мы посмотрим: будет ли толк?
Если сидеть и ничего не делать, толку точно не будет, раздражался Валерьян.
Мы не сидим. Мы пашем. Не до демонстраций нам, семьи кормить надо, огрызались рабочие.
Странная молва пошла о Валерьяне. Не всем из рабочих агитация Валерьяна пришлась по нутру.
Живший этажом ниже бригадир Федьков, широкоскулый, коротконогий детина, повстречав его на лестнице, набычился и, преградив дорогу, загудел:
Ты, студент, брось народ баламутить! Тоже правдоискатель выискался Ельцин знает, что делает. Нечего против него агитацию разводить.
Из карманов копейку последнюю вытрясает это «знает, что делает»?! полез доказывать своё Валерьян.
Знает, говорю я тебе! Молоток он мужик. Скоро все предприятия и заводы к частным хозяевам уйдут и зарплаты будут у нас, как в Америке. Потерпеть только надо чуток.
Частной собственности захотели? ушам не поверил Валерьян. Капитализма? Но ведь вы рабочий человек, пролетарий
Федьков грозно надвинулся на Валерьяна, придавил его кабаньей тушей к стене:
Да, капитализма! К чертям собачьим уравниловку! Вот она, уравниловка, до чего доводит полюбуйся, он указал коротким шершавым пальцем на выщерблены в лестничных ступенях, на лущащуюся по стенам краску. Я зарабатывать хочу и жить, как человек!
Проругавшись, Федьков косолапо затопал вниз, но на лестничном пролёте оглянулся, бросил напоследок с угрозой:
Так ты мужиков не подначивай. Понял? А не то смотри
VIII
Следующим утром к Валерьяну неожиданно явилась мать.
Погружённый в дремоту, он ещё лежал под одеялом, когда по двери нетерпеливо застучали. Сонный Лутовинов сердито заворчал с соседней кровати:
Кого там ещё спозаранку, ч-чёрт
Валерик, открой! закричала Валентина из коридора. Это я.
Валерьян вскочил, второпях натянул рубашку, штаны, распахнул дверь.
Взволнованная мать с порога протянула ему телеграмму:
Из Станишино пришла. Срочная. Дед Федосей умер.
Валерьян, точно обухом оглушённый, уставился на бумажную полоску с текстом.
«Федосей упокоился. Похороны воскресенье», извещала бабушка Катерина, отцова мать.
Он облизал губы.
Да как так? выдавил он, противясь принятию дедовой смерти.
В минувшие месяцы Валерьян нередко его вспоминал. Их рыбалки на Волге, их разговоры.
Ты ты поедешь на похороны? спросила Валентина.
Путаясь в мыслях, он по-прежнему стоял в дверях, сжимал вспотевшими пальцами телеграмму.
Когда нужно ехать?
Сегодня. Завтра поздно. Не успеем.
Валерьян, беря себя в руки, шагнул в коридор.
Наскоро они обговорили с матерью насущное. Рейсовый автобус уходил с автостанции через два часа. Надо было успеть на него, чтобы попасть в Станишино не в позднее время.
Валерьян, не мешкая, стал собираться в дорогу. Лутовинов, окончательно разбуженный его торопливой вознёй, зевая, сел на кровати, спустил вниз ноги.
Чего такое-то? спросил он, кругля по-совиному осоловелые глаза.
На похороны уезжаю. Дед умер, коротко пояснил Валерьян.
Надо ж, беда Лутовинов притих сконфуженно. Езжай, конечно. Деда проводить святое
Мать не заходила в комнату, осталась ждать Валерьяна в коридоре. Когда они вдвоём спускались по лестнице, она взяла его под руку, произнесла просяще:
Ты с отцом не обостряй там Пожалуйста. Он и так сам не свой.
Валерьян, поглощённый думами, склонил голову. Мысли его были не об отце.
Павел Федосеевич ожидал их у входа в автовокзал. Сухим кивком он поздоровался с сыном, отдал Валентине купленные загодя в кассе билеты.
Я отправил ответную телеграмму. Написал, что выезжаем, помедлив, он прибавил, будто высокий подъём одолел. Все вместе.
Ожидая, когда подадут к посадочной платформе автобус, они прошли в зал ожидания, присели на деревянные кресла. Валерьян сумрачно глядел в пыльный пол, прибитый, отрешённый.
Отец и мать вели между собой приглушённый разговор о предстоящей дороге и об устройстве похорон. Разговор их, правда, выходил беспредметным. Отец плохо представлял, чем теперь живёт деревня, в которую не ездил много лет. Валентина и вовсе не бывала в Станишино никогда.
Может, каких-нибудь продуктов стоило с собой взять? с сомнением проговорила она. Кто его знает, как там с этим
Павел Федосеевич нервно сжал и разжал пальцы в перчатках.
Раньше бы сказала. Видишь же, сам не свой.
Он откинулся на спинку сидения, ослабил обмотанный вокруг шеи шарф.
Я как телеграмму прочёл, так будто палкой по голове огрели
В автобусе Павел Федосеевич и Валентина сели вместе, поближе к передней двери, а Валерьян за ними, у разузоренного холодом окна. Отец посмотрел на наручные часы.
Без двадцати одиннадцать По зимней дороге в Емельяново будем не раньше, чем к трём. Там ещё пересадка
Успеем?
Надеюсь Иначе придётся ловить частника.
Валентина озабоченно охнула:
Сколько он ещё запросит
Частник вряд ли повезёт до самого Станишино, заметил с заднего сидения Валерьян. В лучшем случае, до поворота на него. Оттуда пешком придётся.
Валентина беспокойно зашевелилась, поправила воротник пальто.
Приедем увидим, не оборачиваясь, холодно бросил отец.
Автобус выкатил из-под прикрывающего посадочную платформу навеса, вырулил на начинавшееся от автовокзала Промышленное шоссе
Дорогой погода испортилась. Снаружи начало сереть, пошёл снег: сначала редкими, разлапистыми, липнущими к стёклам хлопьями, затем сплошной матовой пеленой. Шофёр сбросил скорость и, плотно удерживая в руках руль, напряжённо глядел вперёд, осторожно ведя автобус сквозь белесую муть.