Ты бы, Добров, тоже сел ровно, а то действительно угробишь инструмент.
Голос гимнастки прозвучал неожиданно громко шофёр в это время максимально сбросил скорость перед очередной канавой, а радио не ловило волну. Зубилина говорила сухо, чётко и правильно. Стас послушно вцепился в гитару. Кашина, от того, что пришлось сесть как все, скорчила недовольное лицо. Галицкий одобрительно присвистнул и выставил Зубилиной большой палец; Добров редко кого слушался. Горобова, приказав водителю отключить радио, откуда неслись шип и свист, поймала взгляд Владимира Давыдовича.
Ну что, Наталья Сергеевна, растёт Костину подмога. Моя кафедра, Гофман гордо указал на Зубилину глазами.
Прекрасно. Будет, значит, кому порядок на факультете навести, согласилась Горобова, внимательно рассматривая гимнастку и избегая смотреть на Гофмана. Редко, когда красота и ум в женщине составляют единое целое. Да, Владимир Давыдович? хотя говорили они негромко, часть их разговора всё же доносилась до сидящих рядом. В автобусе стало на удивление тихо.
Есть с кого брать пример, Наталья Сергеевна, вставил Павел Константинович Лысков. Лёжа за Гофманом на состряпанной из куртки подушке, преподаватель по анатомии поднялся и посмотрел на декана с улыбкой.
Горобова округлила глаза и посмотрела на Масевич и Михайлова. Он, всё давно поняв про то, что достойно его ушей, а что нет, переместил взгляд с Натальи Сергеевны на задернутую штору окна. Масевич смотрела, стараясь угодить, как глупая горничная на барыню. Вздохнув, декан отвернулась и уставилась в окно.
Через некоторое время, когда разговоры в салоне возобновились, Михайлов потянулся к гимнастке-художнице.
Смелый у нас Павел Константинович, прошептал он Масевич на ухо, вдыхая приятный аромат, похожий на запах арбуза.
Почему это? Ира не нашла в словах Лыскова ничего особенного, но ответила на всякий случай тоже шёпотом.
Это ты просто ещё первокурсница, преподаватель кивнул на декана, узнаешь потом почему.
9
Повода для освобождения Николиной от поездки в совхоз фельдшер малаховской поликлиники не нашёл. «Сейчас её освободишь, а потом замучаешься отписываться в обком, зачем это сделал», решил мужчина и быстренько спровадил девушку, предложив отлежаться. Зайдя в аптеку за анальгином, Лена вернулась в общежитие. Сил ехать домой не было. Сон Николиной был провальным, долгим. К вечеру жар спал, общее состояние улучшилось и, глядя на пустую комнату в пять кроватей, просторную, светлую, с потолками в три с половиной метра и высокими окнами, студентке захотелось выть волком. А при мысли, что она одна на всём третьем этаже, стало даже страшно.
Здравствуй, милая, дежурная на проходной общежития тётя Аня обрадовалась, что на этаж идти не придётся, у неё опять прихватило спину. Как ты? Отошла?
Уверив, что аспирин волшебный препарат, Лена подумала, что зря она не попросила его у мамы, провизора аптеки. Тогда могла бы поехать с ребятами в колхоз, не дожидаясь завтрашнего дня. А ты чем приболела? спросила дежурная заботливо, перебирая вязальными спицами. Николина потрогала колючую собачью шерсть, смотанную в лохматый клубок:
Не знаю. Фельдшер сказал, вирусная инфекция или перегрев.
Дежурная кивнула, продолжая с важным видом:
Ну, вирусная теперь у всех бывает. Это не то что раньше. Помню, перед войной в Малаховке была эпидемия кори. Всех подряд косила. А теперь что? Прививку малышу в роддоме делают, и здоров на всю жизнь. Она так быстро шевелила спицами, что Николина не успевала за ними следить. Из двери столовой вышла старшая повариха, вразвалку подошла на ногах-тумбах, обтянутых толстыми чулками. Поздоровалась.
Пояс это что! кивнула она на вязанье. В прошлом году Аня дочке на посту целое пальто связала.
Так, а чем, Катя, ещё себя ночью занять? Спать не положено, телевизор не положено, транзистор то работает, то нет. А на одних студентов смотреть глаза повылезут. Ты уж прости, дочка. Тётя Аня оторвала взгляд от спиц и посмотрела на Николину поверх очков. Та согласно кивнула.
Тётя Катя, а что у вас на ужин? спросила она у поварихи.
А чего хочешь. Повариха была сейчас доброй. Никого ведь нету, так что хочешь блинчики, хочешь оладушки, заказывай! Сварганим по-быстрому.
А картошку жареную можно? от разговоров про еду в пустом животе девушки стало даже покалывать.
Повариха весело кивнула:
Нет вопросов. Счас девок разбужу, а то спят на ходу, она доковыляла до двери, открыла её, крикнула вглубь кухни: Эй, Любань, а ну-ка, нажарьте по-быстрому сковородку картошки! Счас мигом будет, улыбнулась Екатерина Егоровна, возвращаясь. Только чего вдруг картошку? Наешься ты её в колхозе по самые уши.
Разве можно наесться жареной картошки? Николина усмехнулась. Мне хоть каждый день её готовь ни за что не наемся.
Погодь вот, вернёшься оттуда, расскажешь, какой овощ самый любимый. Я-то уж знаю. Ладно, девоньки, пошла я. А то эти Любка с Маринкой ой, нерасторопные! Всё их подгонять надо, всё покрикивать. Вот кому нужно помело!
Уже дойдя до двери, повариха уточнила:
Ань, так точно, что ли, совсем никого в общежитии нет? Такой угомон, аж жуть берёт.
Как никого? Дежурная стала перечислять: Вот она, я, да ещё парнишка какой-то приехал после обеда. Опоздавший.
Шумкин? обрадовалась Лена; почему-то сейчас весть о том, что Миша здесь, была ей приятна.
Тётя Катя задержалась, тоже интересуясь новеньким:
Какой такой Шумкин? В смысле шумит?
Фамилия такая: Миша Шумкин. Коренастый такой, Лена показала примерный рост одногруппника, подняв руку чуть выше своего виска, накаченный, с залысинами.
Тётя Аня замотала головой:
Не-е, не тот. У новенького волосы все на месте, а сам он высокий и щуплый, аж глаза ввалились. Тоже в колхоз едет. Сумищу волок еле в дверь пролезла.
А с какого он курса?
С первого, наверное. Раньше его никогда не видала, уверила дежурная и кивнула на этажи: А пойди, познакомься! На ужин позови. Сковородку-то тебе самой не осилить. Да и есть в компании приятно, тётя Аня отложила спицы и, не вставая со стула, посмотрела в журнал, чтобы прочесть вслух, как зовут новенького и в какой комнате он поселился.
Зови, махнула рукой повариха, прежде чем скрыться.
А и правда, схожу, кивнула Лена. Уж не кусается он, думаю?
На вид нет. Мирный парень. Глаза вот только какие-то затравленные. У меня у пса такие были перед тем как издох, женщина стала охать и тереть поясницу.
10
Маша привезла из Москвы свежий батон, икру минтая, докторскую колбасу для бутербродов на утро и банку варенья. Из-за постоянной нехватки времени москвичи привыкли не есть, а перекусывать, и не в отведённые часы, а в любое время суток. Непривередливому Виктору в пищу годилось всё, тогда как у Ларисы, судя по даче, привычки были иные. Да и одета она была даже не из ЦУМа. «Такую юбчонку, кроме как за границей или в «Берёзке», нигде больше не купишь, отметила Маша качество ткани, кружева, строчки, непосильные отечественным фабрикам. «Что же мне теперь на ужин выдумывать? Наверняка у Виктора в холодильнике лёд звенит», Кузнецова посмотрела на жениха. Он, угадав её мысли, почесал подбородок:
А правда, Лариса, оставайтесь. Я сейчас быстро сбегаю в магазин, хлебца подкуплю.
Уже купила, Маша требовала взглядом большей проницательности.
Ну, тогда колбаски.
И это есть, Маша указала на принесённую сумку.
Виктор сдался:
Тогда чего?
Картошка в доме есть?
Конечно! обрадовался аспирант. Должна быть точно он затоптался на месте, словно забыл, где у них может лежать картошка: Ведь не всю же мы её съели перед отъездом?
Извинившись, юноша пошёл в дом, девушки за ним. На кухне картошку разыскали быстро, но её оказалось только на маленькую сковородку.
Ничего, заверил Виктор, выкладывая клубни в глубокую тарелку в руках невесты. Вам хватит, а я себе макароны сварю. Мне привычно. Там ещё должны быть перцы, Юрок хотел мариновать, но уксуса не нашлось. А вообще, маринованный перчик это прелесть, правда, Лариса?
Спасибо вам, хозяева, за предложение, но я на диете, ответила Лариса, широко разведя полы юбки и изображая книксен: Две недели в Прибалтике, да ещё с мужчиной, бо-ольшим любителем блинов с картошкой, сметаной и грибами, и вот вам плюс три кэгэ! Лариса пошла на выход через переднюю террасу. Но не успела дойти до двери, как раздался мелодичный звук.
Ой, что это? испугался Виктор, слыша перелив колокольчика в первый раз.
Это, Виктор, кто-то к вам пришёл, объяснила Лариса.
Ты ещё кого-то ждёшь? Маша резко поставила тарелку с картошкой. Виктор стал мямлить:
Да кого я жду, Маша? Может, из соседей кто пришёл? Тогда, Лариса, может, лучше вам их встретить? он встал за шкаф, словно прячась. Проход к двери на террасу перед домом освободился полностью. Лариса кивнула и уверенно пошла к ней.
11
Автобусы неторопливо растянулись по дороге, попыхивая отработанным мазутом из старых закопчённых труб. Чем дальше продвигались на юг, тем реже становились леса Подмосковья. После Раменского исчезли берёзовые колки, за Воскресенском уже реже попадались хвойные деревья. У Коломны живописные лиственные рощи из ольхи, вяза, ив всё чаще стали переходить в огромные равнины безлесья, пестрящего разнотравьем. Выехав в одиннадцать на Новорязанскую трассу, в час дня остановились сразу за Луховицами среди зарослей непаханых лесостепей пообедать кашей с мясом из консервных банок и бутербродами с маслом.
Перекусив, студенты весело побежали по кошме трав, где, вперемешку со злаковыми сорняками росли неизменный мятлик, шуршащий метёлками с семенами, или прибитый к земле ковыль, предвестник сухого климата. Девчата бросились собирать луговые цветы находили в сплетении трав поздний клевер, метёлки розги, большие жёлтые корзинки пижмы, клейкие ветки манжетки с закрытыми, кружевными по краям, коробочками, которые бренчат, когда их потрясываешь. Воробьёва набрала маленький букетик из клейких лютиков и маргариток. Маршал и Сычёва надёргали кустистых веток цикория для украшения комнаты, в которой придётся жить. Мальчишки смотрели на подруг с умилением, то и дело отпуская реплики.
Не губи природу!
Оставь красоту сусликам!
Прекрати рвать подорожник, он всё равно несъедобный
В траве то и дело шуршали насекомые, грызуны, из неё вспархивали птички, один раз даже проскочил заяц. Поля уже больше пахли сеном и горечью, чем ароматами летнего разноцветья, но уставшая в дороге молодёжь, ошалев от этих запахов, после часового перерыва в автобус возвращалась с неохотой.
Путь продолжился вдоль многочисленных речушек и озерков. Дорога шла однополосная, земляная, местами, как обычная тропинка, проложенная среди зарослей кустарников и высоких трав. Автобусы увозили горожан в настоящую глушь. В островках лесопосадок проскакало стадо косуль, в пойме речки вспорхнули из высокой травы куропатки, а с высокого берега сигали в воду бобры. Студенты выхватывали глазами каждую новую картинку, радуясь увиденному, как дети в зоопарке, впервые стоящие перед вольером с белыми медведями.
Время перевалило за три часа пополудни, ставя под сомнение все прогнозы о продолжительности пути к пункту прибытия, расположенному на границе Московской и Рязанской областей. Примерно в три тридцать подъехали и узнали, что Астапово это не село, а деревня, о чём оповещала табличка на въезде, обычная деревяшка с надписью краской от руки. Останавливаться не стали. По единственной центральной дороге, перерезавшей деревню на две части, проехали поселение довольно быстро. Дома по обе стороны дороги стояли разные: где добротные, крепкие, с тесовыми воротами, скрывающими дворы, где с просевшими крышами и разболтанными штакетниками, сквозь которые просматривалось нехитрое деревенское хозяйство земляные дворы с птицей и живностью. Всё, начиная с ведер у колодцев до перевязи скотины вблизи коровников, рисовало нелёгкую жизнь сельчан.
Вот уже и деревня осталась далеко позади, а автобусы всё ехали и ехали мимо бескрайних распаханных полей Нечерноземья, на которых кое-где были видны тракторы. Вдруг слева от дороги блеснула речка.
О купании даже не мечтайте! сразу обрубил Гофман. Поход на реку, в деревенский магазин или на танцы, а также любая связь с местными жителями строжайше запрещены.
Молодёжь, ожившая, говорливая, непонимающе притихла.
Иначе побьют вас тут местные удальцы. Им, как водки напьются, всё равно кого лупить: своих ли, чужих. Чужих даже и лучше, шофёр говорил безразличным голосом, словно вёл речь о капусте, которая не уродилась. Гофман подтвердил его слова кивком. Да и Горобова знала, что любые нарушения режима всегда заканчивались ЧП: драками буйных, алкогольными отравлениями бесшабашных, разбитыми коленями бесстрашных, а также тонущими романтиками, решившими сплавать на середину реки за кувшинками. И такие балбесы были на каждом курсе. Предупредить или удержать от происшествия их можно было либо обещанием отчислить из института, либо такими вот запугиваниями.
Свернув от речки и проехав с километр по дороге, совершенно разбитой тяжёлой полевой техникой, головные автобусы остановились на заасфальтированной площадке перед небольшим домом баней, как тут же объяснил шофёр. Здание с двумя входными дверями, высокой трубой и парой маленьких окошек под крышей стояло на пригорке. Внизу расположился лагерь два прямоугольных жилища, повёрнутые друг к другу террасами. К ним спускалась асфальтированная дорожка. Дома были длинные, одноэтажные, в одну кирпичную кладку и белёные. Многочисленные окна без ставней и подоконников влипли в безупречно гладкие стены. Крытые навесами, террасы тянулись по всей длине строений и ограничивались сплошными деревянными барьерами. Не резными и даже не со столбиками, а именно непроглядными. Вход в каждый дом был только один: через крыльцо по центру.
Справа от бани, внизу, располагалась большая столовая с окнами с двух сторон. Глухие стены её обращались одна к полям, другая к ближнему жилому строению. Спуск от стоянки к столовой тоже был заасфальтирован, но не фасадным квадратом, а узкоколейкой, напоминающей обычный городской тротуар. Также укатанным в асфальт был широкий прямоугольник между домами. Возвышение на нём считалось трибуной для начальства. Шофёр первым вышел из автобуса и подал руку Горобовой. Вслед за Натальей Сергеевной вышли Гофман, Лысков и Михайлов. Остальные пока осматривались изнутри и слушали объяснения шофёра через открытую дверь. Вся местность проглядывалась на многие мили вперёд. То, что земля за домами картофельные поля, было понятно по взрыхлённой почве и следам тракторных гусениц. На линии горизонта поля разделялись редкими и удалёнными друг от друга лесополосами из кустарников и молодых деревьев. Пейзаж был настолько унылым, что, выходя из автобуса, студенты подавленно молчали.
До реки километр, до деревни пять, не меньше, а до ближайшего пункта цивилизации, обозначенного как Луховицы, все сорок. Выселки, одним словом. Не хватает только колючей проволоки, пробурчал Добров, подытоживая. Как бегун, он на глаз мог определить любой километраж. Стас вытащил сумку из багажника и, как все, пошёл вниз к площадке между знаниями. Лицо его было хмурым.