Нестор Васильевич поглядел на Маковецкого: похоже, Гаврилу Романовича несколько вывело из себя это происшествие?
Ну, что вы, зардевшись, отвечал подпрапорщик, это ведь наш эн дёвуар професьонэль[5]! Не говоря уже о том, что все воздухоплаватели, как известно, фаталисты.
Алабин неожиданно заинтересовался, что это за зверь такой фаталист? Загорский объяснил, что это такой человек, который полагает, что от судьбы не уйдешь. Фельдфебель в ответ кивнул. Если всякий раз, вылетая, не знаешь, вернешься ли живым будешь фаталистом, никуда не денешься. Тем более и предприятие у них такое, о котором до сего дня никто и помыслить не мог. Перелет до Китая на воздушном шаре шутка ли? Тут только фаталист и решится. Или тот, кому очень деньги нужны.
Из дальнейшего разговора стало ясно, как именно Маковецкий и Алабин попали в компанию к Загорскому. Во-первых, учитывая опасность предприятия, брали только добровольцев, во-вторых, брали на большие деньги.
Насколько большие? полюбопытствовал Нестор Васильевич.
Годичное жалованье, отвечал фельдфебель, переглянувшись с Маковецким.
Загорский удивился: значит, Учебно-воздухоплавательный парк имеет достаточные средства?
Вряд ли, сказал Алабин, снова переглянувшись с подпрапорщиком. А вот господин тайный советник, с которым вы явились, похоже, имеет.
Нестор Васильевич только головой покачал.
Вы поймите, ваше высокоблагородие, если бы не деньги, никто бы с вами и не полетел уж больно предприятие сомнительное и опасное, продолжал фельдфебель.
Ну, хорошо, кивнул коллежский советник. Вам, Семен Семенович, как я понимаю, нужно кормить большую семью. А вы, господин подпрапорщик, что же?
Маковецкий заалел румянцем и смущенно отвечал, что у него маленькая сестра и больная мать, а доктора требуют много денег.
Но ведь это серьезный риск, покачал головой Загорский. Кто будет кормить мать и сестру, если вы погибнете?
Ну уж, об этом беспокоиться не нужно, отвечал Алабин. В таком случае назначат пенсион, положенный семье погибшего военнослужащего. Так что вопрос будет вполне решен.
Нестор Васильевич поморщился, а вслух сказал только, что очень надеется, что полет их завершится успешно, и никто не погибнет в том числе и он сам. Семьи, правда, у коллежского советника нет, однако покидать бренную землю ему пока рановато.
За разговорами стемнело, стало еще холоднее. Фельдфебель предложил спуститься пониже, хотя бы саженей до трехсот, а то ведь по такому морозу уснуть будет трудно, а хуже того уснешь и не проснешься. Загорский не возражал, однако его беспокоило, что внизу ветер станет дуть в другую сторону, и их отнесет от выбранного пути. Алабин, однако, обещал поискать попутный ветер в нижних слоях.
Конечно, там дует послабее, сказал он, вряд ли быстрее пяти узлов, зато уж не околеем от холода.
Так и порешили. Все трое на всякий случай надели фильтрующие маски Стенхауза, после чего Маковецкий через специальный клапан стравил совсем немного газа из верхней оболочки аэростата.
Даст Бог, часа через три опустимся до нужной высоты, сказал он.
Да, но в полетности-то мы теперь потеряли, озабоченно заметил Загорский. Придется тратить больше запасов на горелку.
Это ничего, отвечал Алабин. Во-первых, можно скинуть мешок-другой балласта. Во-вторых, в полете всегда можно поднабрать высоты за счет восходящих потоков.
* * *
Ночь прошла спокойно, обязанности вахтенного исполнял Маковецкий. За сутки полета они существенно сдвинулись на юго-восток, так что утром холода почти не чувствовалось. Термометр показывал минус два градуса по Реомюру.
Считай, как на Черном море, усмехнулся фельдфебель.
Они теперь летели на совсем небольшой высоте, саженях в двадцати от земли, и продолжали очень медленно снижаться. Однако в полетах на небольшой высоте был один существенный минус. Ветер здесь менялся чаще и дул гораздо слабее, то есть продвижение к цели существенно замедлилось.
Они умылись, на сухом спирту вскипятили себе чаю, позавтракали. Загорский встал, посмотрел вниз.
Живописно, заметил он. Похоже, мы где-то между Рыбинском и Ярославлем. Пролетаем прямо над Волгой. Однако пора нам подниматься выше и ловить попутный ветер.
Фельдфебель кивнул. Но прежде, сказал, наберем водички про запас. Загорский с интересом взглянул на него.
Не садясь на землю?
Конечно, не садясь, отвечал фельдфебель. Это только время зря тратить, да и газ тоже.
С этими словами он вытащил что-то вроде большой лейки и стал привязывать к ней трос. Маковецкий смотрел на товарища с не меньшим интересом, чем сам Нестор Васильевич. Подождав еще с полчаса, Алабин выглянул из корзины. Теперь они летели прямо над Волгой, футах в пятидесяти от воды, не более. Великая река по бокам еще была скована слоистым белым льдом, но в центре стремнина уже выбила путь для воды.
Туда и нацелился своей лейкой Семен Семенович. На полном ходу он стал спускать лейку вниз. Трос оказался достаточной длины, и вскоре лейка окунулась в речные воды. Почти сразу она набрала бледной морозной жижи и скрылась под водой.
Ап! сказал Алабин и потянул трос на себя.
Лейка вынырнула на свет Божий и, раскачиваясь на тросе, стала подниматься вверх. Спустя минуту Маковецкий уже втягивал ее в корзину. Вылив добытую воду в чан, он снова стал опускать лейку вниз. Таким образом, совершив три или четыре ходки, лейка полностью заполнила оцинкованный чан.
А вот теперь полетели, сказал Алабин.
Сбросили один мешок с песком, выравнивая полет. К горелке в этот раз встал подпрапорщик. Умело и очень экономно пуская огонь, он поднял аэростат до высоты примерно ста саженей. Здесь их подхватил восходящий поток воздуха и уже без всякого дополнительного усилия плавно повлек вверх. На высоте примерно в тысячу саженей Маковецкий поймал попутный ветер, и они неторопливо двинулись на юго-восток
Убедившись, что все идет должным образом подпрапорщик вытянул из-под лавки армейский ранец, вытащил оттуда книжку в твердой серой обложке и карандаш.
Это что такое? заинтересовался Загорский.
Вахтенный журнал, с охотою объяснил Маковецкий. По завершении поездки сдадим руководству Учебно-воздухоплавательного парка.
Он уселся на лавку, открыл журнал, помусолил во рту карандаш и аккуратным убористым почерком записал:
«Список команды.
1. Подпрапорщик Маковецкий Гавриил Романович, капитан аэростата.
2. Фельдфебель Алабин Семен Семенович, старший помощник капитана.
3. Коллежский советник Загорский Нестор Васильевич, пассажир/юнга».
Далее, согласно правилам, подпрапорщик стал заполнять графы журнала: событие, время события, курс, пройденное расстояние, направление и скорость ветра, видимость, атмосферное давление, температура воздуха. Карандаш его в задумчивости повис над графой «поясняющие записи». Это заметил Загорский.
Что вы намерены тут писать? полюбопытствовал Нестор Васильевич.
Маковецкий поднял на него чистые юношеские глаза.
Хочу отразить ваш героический поступок, спасший наш аэростат
Не нужно, холодно перебил его коллежский советник. Это совершенно лишнее. Напишите просто, что на такой-то высоте благодаря маневрированию удалось избежать столкновения со стаей ворон.
Глядя на обескураженное лицо подпрапорщика, он улыбнулся неожиданно мягко.
Поймите, мой, как вы говорите, героизм дело частное и необязательное. А вот тот факт, что птицы поднимаются на такую высоту это может быть очень важно для других аэронавтов и даже спасти им жизнь.
В глазах подпрапорщика засветилось понимание, и он кивнул.
Хорошо, Нестор Васильевич, так и напишу.
Он устроился поудобнее и начал заполнять вахтенный журнал. С каждым днем записей в нем становилось все больше, впрочем, разнообразием они не баловали. Почти напротив каждой даты значилось: заслуживающих внимания событий не было. Единственное, что менялось с завидной устойчивостью, так это температура за бортом. С каждым днем она становилась все выше и выше. Последняя запись в дневнике гласила:
«22 марта 1891 года. Прибыли в порт Гонконга. 20:00 по местному времени. Температура воздуха 13 градусов по Реомюру. Вахтенный фельдфебель Алабин. Приземляться пришлось в темноте, в укромном месте. После приземления коллежский советник Загорский велел уничтожить аэростат, дабы не вызвать подозрений в шпионаже у здешней британской администрации. После уничтожения остатки аэростата были надежно спрятаны в местных горах. Господин Загорский поселил команду аэростата на китайском постоялом дворе «Фужун». Нам, подпрапорщику Маковецкому и фельдфебелю Алабину, велено было назавтра в 14:00 явиться в генконсульство России в Гонконге и передать его работникам письменное предписание от Министерства иностранных дел. После этого на словах следует попросить консульских работников отправить депешу тайному советнику С. о благополучном прибытии коллежского советника Загорского в Гонконг. Затем при посредстве консульских надлежит возвращаться на родину, в Санкт-Петербург, для продолжения дальнейшей службы в Учебно-воздухоплавательном парке.
Заверено: вахтенный начальник фельдфебель Алабин, капитан аэростата подпрапорщик Маковецкий».
Глава третья
Опасный драгоман
Фрегат «Память Азова» с русским цесаревичем на борту медленно подходил к берегам Гонконга. Утро было пасмурным, и после экваториальной вечнозеленой пышности Бангкока и Сиама китайский остров смотрелся смутно и даже почти уныло. Скалистые берега казались желтовато-серыми, вдалеке поднимался дым от заводов, которых с корабля было не разглядеть. Туман покрыл горы, и на пике Таймошань не было видно британского флага, хорошо различимого при ясной погоде.
Следом за наследником на палубу высыпала его свита и сопровождающие. Одни с легким разочарованием смотрели в сторону острова, другие с гораздо большим интересом поглядывали на цесаревича в каком он пребывает настроении, и как ему показалось новое место?
Его императорское высочество выглядел усталым. Однако то была не настоящая усталость, скорее, пресыщенность. После древних развалин Греции, пирамид Египта, чудес Индии и Цейлона, темных богов Явы чем мог удивить его Гонконг, как мухами обсаженный иностранными концессиями и фирмами, остров, в котором, верно, китайского осталось меньше, чем европейского?
Наследник посмотрел на князя Ухтомского, который среди аристократов слыл человеком ученым и знающим многое из того, чего не знают другие. Впрочем, тридцатилетний Ухтомский не только слыл ученым, он и был таковым. Еще обучаясь на историко-филологическом факультете, он увлекся ориенталистикой и буддизмом и, следуя своим интересам, неоднократно бывал уже в Монголии и Китае.
Что скажешь, Эспер Эсперович?
Ухтомский тонко улыбнулся в усы. Известно, что первое впечатление бывает обманчиво. Особенно это касается таких удивительных стран, как Китай. Впрочем, откровенно говоря, таких стран, как Китай, пожалуй, больше и не найдешь. Богатство и разнообразие Поднебесной затмевает любые иные страны, даже Индию, не говоря уже о Японии, которая есть лишь маленькая бледная копия тысячелетнего колосса. Все сколько-нибудь интересное, что имеет в себе Страна восходящего солнца, заимствовано было из Срединного царства, заимствовано и доведено до крайней степени, до Геркулесовых столбов. Нет, разумеется, в Японии должно быть свое очарование, но сравнивать Японию с Китаем все равно, что сравнивать цветок, пусть красивый и нежный, с ботаническим садом Петра Великого.
Что же касается Гонконга, тут действительно есть свои особенности. Отчасти они связаны с проживающими здесь племенами, отчасти с засильем британцев, отчасти с многолетними пиратскими традициями, которые живы и до сих пор. Сложно сказать, сколько осталось в Гонконге собственно китайского, если учесть, что он уже давно является британской колонией. Однако ведь в Гонконг они только заглянут с визитом вежливости, а подлинное путешествие плавание по рекам континентального Китая начнется завтра. И вот тут-то воображение наследника, без всяких сомнений, будет потрясено, как потрясен был когда-то сам князь Ухтомский.
А на Гонконг все же стоит посмотреть. Соблюдая, разумеется, все меры предосторожности. Местное население сильно недолюбливает белый элемент, или, проще сказать, иностранцев. Иностранцы сами же первые в этом и виноваты. Не говоря уже о совершенно бесстыжей эксплоатации азиатов, тут имеет место и прямое попрание их человеческих прав. До сих пор отсюда в Америку регулярно вывозят несчастных кули-простолюдинов, которые строят там железные дороги и выполняют другие непосильные работы.
Двадцать лет назад два европейца жестоко, как собаку, убили в Гонконге слугу-китайца. Случай этот вызвал такое возмущение, что британским властям пришлось казнить убийц. Но мира между народами это не установило, местные проявляли такое буйство и непокорство, что для усмирения их из Индии были выписаны суровые пенджабцы и отважные сикхи, которые образовали тут отдельные подразделения полиции как морской, так и сухопутной.
Под грохот приветственного салюта русская эскадра в составе фрегата «Память Азова» и шести военных кораблей причалила к пристани. Ухтомский знал, что первыми на борт явятся русские официальные лица, которые будут сопровождать его императорское высочество на земле Китая. Сопровождающих должно быть трое: русский военный агент, полковник Главного штаба Дмитрий Васильевич Путята, а также два молодых драгомана-синолога Александр Вахович и Дмитрий Покотилов.
По расчетам Ухтомского, вся русская делегация должна была быть уже на пристани. Однако как он ни всматривался, никак не мог различить в снующей по пристани толпе китайцев и европейцев ни полковника, ни драгоманов. Между тем приближался уже час, когда на борт поднимется губернатор Гонконга, сэр Джордж Вильям Де Вё. И хотя встреча должна пройти в рамках протокола, то есть вполне бессодержательно, но до нее неплохо было бы перекинуться парой слов с людьми, знающими обстановку.
Что же задержало военного агента полковника Путяту, какие непредвиденные обстоятельства, и отчего он запаздывал с визитом на фрегат «Память Азова»?
Обстоятельство, надо сказать, было одно, но весьма неожиданное. Небольшая процессия из трех китайских рикш, которая везла самого полковника и двух драгоманов, внезапно была остановлена на полпути. Дмитрий Васильевич нахмурился и выглянул из-за рикши, пытаясь понять, что стало причиной внезапной остановки.
Его рикша, скроив жалобное лицо, стоял перед обтрепанным господином с небольшой, но весьма неухоженной черной бородой. Поначалу полковник принял его за индуса, но, приглядевшись, понял, что имеет дело с европейцем, вот разве что явным брюнетом, да еще и загорелым к тому же. Именно это и ввело Путяту в заблуждение, заставив подумать, что перед ним индус.
В чем дело, любезный? окликнул его полковник по-английски. Могу я вам чем-нибудь помочь?
Бородач поднял глаза на Путяту и негромко сказал на чистом русском языке.