Ответом стали глаза Марг, что закатились под самые веки, да так и остались бы там, если бы Ралин шутливо не хлопнула ее по плечу.
Да знаю я, что такое представление, знаю!
Произносится с большой буквы, саркастично выдавила Марг. Ну? И что же оно такое?
Оно ну это такой праздник.
Ага, кивнула Марг, дальше.
Очень крупный праздник! Куда съедутся все пятьсот богов!
Отвечала Ралин, вытягивая информацию из воздуха и обрывков недавних слов кузины.
Так-так, хорошо, продолжай.
Мы с тобой появимся в одеяниях из самой дорогой парчи. У тебя темно синяя, а у меня будет красная! И диадемы! Твоя с волной океана Абзу, застывшей на месте, а моя с алой птицей. И будут усыпаны они самоцветами. На подоле твоего наряда движущиеся рыбы и медузы, а по поему будут порхать колибри.
Колибри? Почему они?
Просто в голову пришло, отмахнулась Ралин.
Ну, допустим. Переходи к главному, кузина! В честь кого тот праздник?
Легкотня! Как всегда, в честь главного Господина бога Дагана. А это вернулась Ралин с облаков, в которых витала, пусть даже грозовых, это из-за праздника моя мать вся на нервах?
Не исключаю, скрестила руки Марг.
Ясно.
Не исключаю шанса, что ты останешься на сто пятый год обучения, дорогая кузина! Это торжество не в честь Господина богов, а в честь тебя, дурёха! Ты готовишься войти в лета!
Куда я готова войти? В Иркалле всегда лето, наверное.
Послали же боги наследницу Иркалле! рассмеялась Марг, ты становишься юной наследницей и, если выйдешь замуж, Эрешкигаль передаст тебе диадему сразу же, а не на четвертое тысячелетие. Это твое Представление богам! Твоё, Ралин! Тебя покажут всем и скорее всего там обручат!
МОЁ?! А они что не знают меня что ли?..
Всего лишь повод, чтобы познакомить тебя с достойными претендентами в мужья.
Вот же, проклятье пятисот!
Ралин!
Нет, Марг! Я не хочу жениться!
замужиться
Я хочу наверх! К людям! Туда, где солнце греет! Туда, где чувства, и желания, и даже боль!
Боль? Тебе не бывает больно, Ралин.
Сейчас мне «больно», Марг! Я не хочу быть инструментом матери или отца, как более выгодно отдать меня замуж. С какими богами породниться. Я вообще никого себе не выберу!
Тогда это сделает твой отец.
Но
У тебя нет выбора, Ралин. Играть с людишками, конечно, хорошо, но ты богиня.
Тогда я больше не хочу быть богиней! Нисабу не читала лекцию, как можно разбогиниться?!
Не читала.
Тогда! Я напишу ее сама! Держись!
За что? Ралин, нет понимала Марг, что сейчас произойдет, когда вокруг ее плеч обвили прочные, но острожные когти Ралин, в которые превратились ее ступни.
Делая удары своими слабыми и потрепанными крыльями, из-за которых Ралин постоянно расстраивалась, сравнивая их с идеальными материнскими, ей все равно хватало сил поднять человека. Поднять в небо целый город под силу было лишь Эрешкигаль, Ралин не претендовала на подобную мощь. Она не знала почему родилась такой серой, но такова была ее судьба. Наверное, и отец считал ее слобачкой, неспособной управлять Иркаллой и потому торопился устроить ее судьбу.
Только вот Ралин не собиралась никого потешать представлением (с маленькой буквы) на своем Представлении. Не собиралась выставлять себя предметом торга. Она была уверена, когда Марг увидит землю, она сама решит остаться на подольше.
Вот только была небольшая проблемка.
Путь к смертным, который обнаружила Ралин, он был не то, чтобы совсем прямой и легкий. Сначала нужна была дверь. То есть человек, способный соединить мостом живых с загробными.
И такой человек имелся.
Он родился пятнадцать человеческих лет назад.
И дали ему имя Раман, что означало «любимый».
Глава 3.
Имя, может, и означало любовь, вот только ею и не пахло, когда новорожденный мальчик явился в мир людей.
Белявый! Он должен стать преподношением богам, смотрел мужчина на дитя, уместившееся в двух ладонях матери. Этому уродцу все равно не выжить!
Пусть боги решают, когда придет время его заката! стряхивала мать песок, что сыпался на голову младенца из бороды отца. Он наш сын, Афтан! Разве не боги послали его?! Таким, какой он есть?
Солнце убьет этого уродца через пару десятков закатов. Ты молодая. Будут другие сыновья. Отнесем его в зиккурат великих жриц. Собирайся! Вставай! Ну, живо! Подымайся на ноги!
Грубо дернув жену за руку, что не более часа назад родила младенца с приходом рассвета, мужчина потащил ее прочь. Афтан чувствовал, как дрожит рука жены, слышал ее рыдания, а ребенок, наоборот, притих, свернулся клубочком. Словно понимал, решается его судьба и лучше быть потише. Спрятаться и не кричать.
Но белявому в песках не исчезнуть и не скрыться. Чтобы он ни делал, всегда будет маячить на виду. Седые его волосы станут застывшей в песках волной соли, водянистые глаза приманкой насекомых, кожа в красных пятнах костровыми пятнами.
Не эблаитом он родился. Не кареглазым и не смуглым. Волосы, как снег, о котором горожане слыхивали лишь от далёких чужестранцев. Кожа его прозрачна и пятниста, а вены как реки ползут по рукам и ногам. Глаза как будто без зрачков водянистые, прозрачные, цвета голубой эмали, секрет которой открыт лишь пред египтянами.
Сей ребенок должен быть рожден ледяными снегами, но никак не огненной пустыней.
Говорили приезжие чужаки, встречавшиеся на великом базар о воде, такой холодной, что застывает она мелкой крошкой, падая с неба. Покрывает та ледяная вода землю высокими белыми скалами. Скад бывает столь много, что никакой человек, никакой зверь пройти по тропе не может. Тонет он в ледяной крошке, пробирающей морозом до костей. Пальцы, носы и уши чернеют и отваливаются у тех, кто застрянет в окоченевших каплях.
И земля ночами воет, и ледяное солнце не греет, и без шерсти зверей, в которых обмотано тело не выжить в тех пустошах.
Вот как описывали чужестранцы снег. Вот какими были волосы у сына Афтана. Цвета окоченевшей седины цвета скорой смерти. Глаза же его были не карими, как должно истинному сыну пастуха, что уходит сопровождать стада на долгие закаты. Ни черных ресниц, ни густых бровей, которые защитят от песчаных бурь.
Нет, не выжить младенцу в песках. Ошиблись боги, посылая его на юг. Быть может, где-то в стране белявых, в люльке изо льда и снега, роженица нянчит истинного эблаита, причитая, что тому нет жизни на просторах севера.
Как не печалился Афтан, он знал слабый, порченый козленок уж лучше пусть будет умерщвлен в первый закат от рождения. Как не было белявых в Эбле испокон веков, так и не будет впредь.
Ияри, прошу отвори нам! колотил Афтан в деревянную дверь.
Надо было раньше выходить. Теперь жена воет волком, сжимая крошечный розовый комок, укутывая его и что-то лопоча. Никак, молитву для Эрешкигаль.
Дверь распахнулась. Седой старик с таким же цветом шевелюры, как у новорожденного, уставился на полуночных гостей.
Ребенок, Ияри. Он порченный! Белявый Что нам делать-то?!
Старик кивнул, разрешая семье войти.
Его судьба в твоих руках, Ияри. Ты второй человек зиккурата. Мы принесли его, и готовы отдать богине царства мертвых.
Отдать свое дитя великий дар, Афтан. произнес Ияри, но и великое проклятье.
Проклятье?! Ты посмотри, Ияри! Таким не выжить в Эбле! Кожная болезнь убьет его! Сам знаешь, зашептал Афтан, жрицы проклянут нас поболее богов, если не покажем им его. Если укроем и соврем, умру и я, и Тавика
Ияри обернулся на рыдающую женщину:
Ступайте в Зиккурат Эрешкигаль. Я приведу зеркальных жриц.
Афтан поежился и впервые сделал шаг обратно к двери.
А без жриц нельзя? Сам ты не можешь отправить его в Иркаллу?
Дары Эрешкигаль преподносят Лилис и Лилу не договорил он, когда Афтан замахал на него руками, чуть не задев палец Ияри с перстнем, полным земли.
Из земли того перстня торчал молодой зеленый росток, который Ияри вскоре высадит в случайном дворе какого-то эблаита.
Не говори пятьсот хранят тебя Ияри, молчи! Не произноси их имена!
Афтан пал ниц перед учителем двух жриц, что были способны за одно произнесенное их имя лишить головы.
Прошу! бился лбом об пол Афтан, не нужно к жрицам я лучше сам один удар ножа и
и произойдет убийство, а не жертвоприношение.
Он подошел к забившейся в угол женщине и откинул уголок рогожи. Посмотрел на белое, словно бескровное и уже мертвое личико новорожденного. Мальчик шевельнулся и коснулся ручкой перстня Ияри, отчего торчащий внутри кольца зеленый листок колыхнулся, расцветая новым лепестком.
Ияри прошептала мать ребенка, он живой
Но выживать ему будет несладко обернулся Ияри на пастуха, солнце мучительно и долго будет убивать его. Лекарств помочь ему не существует. Ни у египтян, ни у месопотамцев. Мне жаль, я не смогу его вылечить.
Но, Ияри! Что если он не будет жить под солнцем?! Что если я оставлю его в лачуге и не выпущу за порог?
Я уродца-дармоеда кормить?! рявкнул Афтан.
Отдам ему свою еду! Нам хватит не сводила она взгляда с Ияри, который был единственным, кого послушает муж.
Ияри вздохнул и снова прикрыл рогожей спящего мальчика.
Молись Эрешкигаль, Тавика. В ее руках судьба всех эблаитов.
Он не эблаит! Он демон! Настоящий демон! рявкнул Афтан, и по черным волосам Тавики соляным ручьем хлынули к плечам седые пряди.
Город спал. Доносился лишь редкий скулящий лай степных лисиц на поводках ночного патруля.
Афтану мерещились пустоликие в каждом встречном скарабее, и он гнал мысли о Лилис и Лилус прочь, даже в уме называя их «жрица раз» и «жрица раз-раз». Рассуждая, не обидится ли старшая, что у нее только один «раз» в его голове, а у сестрицы целых два «раза» заняли Афтана на всю дорогу, пока не взошли они по каменным ступеням самого высокого в Эбле зиккурата, что посвящался Эрешкигаль.
Я приведу их. Ждите, оставил их Ияри посреди огромного помещения в сопровождении пары стражников, несших дежурство.
Афтан оглядывался по сторонам, понимая, что впервые оказался в жертвенном зале. Вон и золотой стол для жертвоприношений, а каждого, кто заходил сюда сам, выносили вперед ногами и всякий раз без головы.
Его жена золотое убранство на рассматривала и почти не дышала, остановившись возле арочного оконца. Без устали она начитывала строки гимна, моля Эрешкигаль спасти ее дитя.
Пусть он уродец, пусть белявый, пусть даже проклят, но пусть он будет жить! Пусть не жрицы, не их кинжалы отнимут биение сердца ее сына. Пусть это сделает сама судьба. Пусть сбудется все то, что начертали ему вихри небесных бурь серебряным песком на черном небе.
У Тавики заплетался язык, пересохло нёбо, а губы слипались в уголках, отрываясь друг от друга, кровя, но она не переставала умолять царицу Иркаллы о помиловании сына. Впервые шевельнулась она, лишь когда упала. Но не сама. Это был Афтан, сбивший ее с ног, как только в зал вошли Ияри с жрицами.
Лилис брезгливо глянула на пастуха и подергала ноздрями, раздраженная мерзким запахом хлева, что перебивал все масляные благовония. Махнув служанкам с опахалом, одна из них тут же развеяла египетскую розовую воду, на производство одной капли которой тратилась тысяча бутонов цветов.
Жрицы приблизились к золотому алтарю.
Голос Лилус прозвучал сонно и отстраненно:
Поднеси белявого на алтарь, Ияри.
Ее сестра близнец Лилис встала возле позолоченного камня жертва-приношений. В ее руке мелькнул кинжал с кривым волнистым лезвием, украшенный красными рубинами. Их было более сотни.
Торопись, Ияри. Ждем мы, а значит, боги ждут.
Ияри направился к Тавики, но шел чрезвычайно медленно. Шаг удар клюки о золотую мозаику. Шаг и снова стук его палки.
Стража! крикнула Лилис, притащить уродца! Ияри одряхлел, что и идти уже не может!
Один из ближайших стражников вырвал из ледяных пальцев матери ребенка. Держа сверток одной рукой, он грубо брякнул его в центр золотого жертвенника.
Он проклят, смотрела на белявого Лилис, дурное предзнаменование вы народили! Дурное! Небось такие же порченные, как ваш уродец! гаркнула она на пастуха с его женой. Отрубить обоим по пять пальцев! велела Лилис страже.
Оголив лезвие, два охранника направились в сторону Афтана и Тавики.
Ты прогневаешь богов, Лилис.
Как только имя старшей верховной жрицы прокатилось эхом по золотому залу, младенец на жертвенном камне принялся истошно орать.
Стражник с секирой обернулся, и Ияри велел ему отступить к стене, а жрице повторил:
Забыла? Ты, смотрю, забыла о своем рождении, Лилис?
Лилис с Лилус переглянулись. Младшая сестра кивнула своей зеркальной копии и подошла к столу с кувшинами вина и вазами фруктов. Приподнимая рукава нарядной ткани, из которой был пошит ее халат, она прикоснулась к огромному графину, произнося:
Угощайтесь фруктами и вином, посмотрела она на служанок и стражников. Все до одного. Испейте из наших кубков за здравие ваших жриц и их верного учителя Ияри!
Поклонившись головой в сторону Ияри, она указала жестом на нарядный, усыпанный яствами стол.
Отказаться от приглашения никто не осмелился. Служанки и стражники принялись по одному подходить к столу, делая глоток из кубка, отрывая ветви розового винограда и надкусывая персики.
Всем вон, велела старшая сестра, всем, гаркнула она на самого преданного стражника и свою служанку.
Как только в зале остались Ияри и родители с младенцем, Лилис и Лилус вернулись к жервеннику и принялись начитывать слова, которые читают на погребении мертвых.
Тавика рыдала на полу изо всех сил призывая к помощи Эрешкигаль. Она не знала более пяти строк гимна, но верила, что как мать, та поймет ее. Всем известно в зиккурате, что у Эрешкигаль нет детей, но Тавика верила, что все иначе. Что где-то глубоко под вихрями пустынь, в подземном царстве Иркалла у Эрешкигаль родился принц или принцесса.
Какая женщина откажется стать матерью? Как не спасет свое дитя любой ценой, пусть даже платой станет жизнь?!
«Услышь меня, Эрешкигаль! Яви милость моему сыну! Дай жить ему много закатов! Ускорь мои, но сохрани его!»
Ияри видел, как разгневаны близнявые жрицы. С какой отрадой они готовы проткнуть витым кинжалом сердце малыша. Злились они на него на дерзнувшего им старца, а злобу собирались выместить на малыше с огромным удовольствием отправив его в Иркаллу.
Старик поднял голову к оконцу, когда по векам его ударил солнечный луч. В арочном проеме замерла и словно б оставалась на месте крошечная птичка. Крылья ее работали столь яростно, что и не разглядеть их. Один лишь изумрудный клюв виднелся. И тельце отражало солнце Эблы, словно малахит.
Эрешкигаль выдохнул Ияри, когда занесенный жрицами клинок прошел сквозь кожу, сухожилия, и алыми каплями окропила личико младенца, переставшего кричать.
Слыша хруст втыкаемого кинжала, Тавика упала без чувств, но супруг ее Афтан, как остальные в зале, не сводил взгляда с крошечной колибри.
Птичка влетела в зиккурат и замерла над жертвенным камнем. Жрицы не смели пошевелиться. Лишь капли пота хлынули с виска Лилис, упав на золоченый пол.
Эрешкигаль, повторил Ияри, отодвигая ладонь, которой закрыл младенца. Ладонь, из которой торчал витой кинжал, воткнутый жрицами, младенец будет жить.
Птица несколько раз чирикнула, пока улыбающийся мальчик пробовал до нее коснуться. Скорее всего он и видеть ее не мог. Но просто знал, что птичка где-то тут. Витает в воздухе, как только что витала смерть над ним. И то, что он получил сегодня право жить, не означает, что угроза миновала.
То лишь отложенная казнь, но не отмененная.
Когда колибри вылетела через оконце, той рукой, что была не поранена, Ияри завернул младенца в рогожу с каплями его собственной крови, и передал Афтану.