XVIII
За чаем Петр Михайлович долго уговаривал дочь и зятя как-нибудь примириться и «жить ладком», но все это ни к чему не привело. Катерина Петровна отмалчивалась, кусала платок и сидела отвернувшись от мужа.
Ну, гуляй, девушка, гуляй, да дела не забывай сказал сам себе Петр Михайлович и поднялся из-за стола, по трактирной привычке опрокинув стакан кверху дном. В лавку идти надо.
Да и мне на службу пора проговорил Порфирий Васильевич. Пойдемте вместе, папенька. А ты, Катерина Петровна, закажи обед. Там папенька поросенка, гуся и две курочки нам в подарок принес, так вот можно курочку зажарить. Или нет. С какой стати жарить? Ты ее свари, так нам два блюда будет. Из навара суп, а сама курица на второе пойдет. Можно с рисом сделать. А суп с манной крупой. И дешево, и сердито. Вот, папашенька, я во всем экономию люблю, а она это называет сквалыжничеством. Ну, я сейчас
Порфирий Васильевич отправился к себе в кабинет и попробовал, запер ли он у письменного стола замки. В письменном столе лежали взятые в залог портсигары, и он опасался, как бы Катерина Петровна не забралась туда и не попортила их. Из предосторожности он запер туда и бобровую шапку.
Теперь я готов сказал он тестю, появляясь в прихожей. Прощайте, Катерина Петровна, обратился он к жене, наклонился, хотел ее поцеловать, но она отшатнулась от него.
Оставьте, оставьте, пожалуйста, не желаю проговорила она.
Порфирий Васильевич кивнул на нее тестю и сказал:
И вот так уж несколько дней-с
Ну, милые бранятся, только тешатся, отвечал отец, чтобы что-нибудь сказать в оправдание дочери.
Какая уж тут потеха, Петр Михайлыч! А ежели бы вы знали, что вчера из-за канделябров этих бронзовых было! Нет, у ней ужасный характер! А сама на меня жалуется. Ах, кстати, о канделябрах, папашенька прибавил Порфирий Васильевич, надевая на себя пальто. Не купите ли вы у меня эти канделябры? Я с вас по-родственному пятьдесят пять рублей взял бы, хотя мне наверное за них семьдесят пять дадут.
Куда мне с ними! У нас есть канделябры, отказался Петр Михайлович и, еще раз чмокнув дочь в щеку, вышел вместе с зятем на лестницу.
Катерина Петровна захлопнула за ними дверь.
«Алтынник Грошовник Маклак думала она про мужа. Еще смеет свои грабительские вещи папашеньке предлагать! А обед, обед. Даром провизию получил и тут сквалыжничает. Назло ему закажу кухарке к обеду суп из говядины с клецками, поросенка отварного и курицу жареную. Что мне стесняться и голодом себя морить! Ведь провизию папенька мне принес, а не ему. Да и вообще здесь все мое».
Она позвала кухарку и заказала обед, как сама решила.
Поросенок-то велик будет, заметила кухарка. Куда вам с барином цельного поросенка? Я отрублю да отварю половину, а остальное в другой раз на жаркое пойдет.
Нет, всего, всего отвари, с каким-то злорадством сказала Катерина Петровна.
Оставшись одна, она стала бродить по комнатам и грустно, грустно ей сделалось. Вся обстановка нового гнезда благодаря мужу, который был ей теперь противен, была ей тоже противна.
«Что это за жизнь, помилуйте! мелькало у ней в голове. Ну, а дальше-то что будет? Дальше ведь еще хуже будет. Уж ежели так называемый медовый месяц на мою долю такой выдался, то что же потом-то должно быть?»
Слезы подступали ей к горлу.
«Что потом-то? Потом-то что будет? спрашивала она себя, вдумывалась, не находила исхода, не видала даже легкого просвета, опустившись в спальной на диванчик, горько заплакала.
Выплакавшись, она взяла книжку романа, попробовала читать, чтоб развлечься, но не могла: она не понимала читаного. Голова ее ничего не могла усвоить, до того Катерина Петровна была расстроена.
«Пойти разве к маменьке? мелькнуло у ней в голове, но она тотчас же отказалась от этой мысли. Что я там буду делать? спрашивала она себя. Опять то же, что вчера. Опять те же упрашиванья покориться, слюбиться, жить ладком. А чему я покорюсь? Я даже не знаю, чему я покориться должна. Вместе с ним ростовщичествовать? Вместе залоги принимать? Он в канцелярии бобровые шапки и портсигары будет принимать в залог, а я здесь дома платки от кухарок с нашего двора? Ведь покориться ему, стало быть, надо так делать: сквалыжничать в обеде, морить себя голодом, заказывать котлеты из вчерашней суповой говядины. И это из хорошей-то сытной жизни при отце и матери! Получила в приданое двадцать тысяч вещами и деньгами и мори себя голодом, обнимайся с ростовщиком, который противен, мерзок Нет, не хочу я этого! Не могу! Не желаю! Надо уйти, убежать. Отец и мать не хотят меня взять к себе, так авось Мохнатов меня к себе возьмет. Он должен меня взять к себе. Ведь он же признавался мне в любви, говорил, что влюблен в меня, что жить без меня не может. Мало ли что он говорил!.. И говорил, кажется, искренно. Сегодня же пойду к нему, я знаю его адрес. Он живет через дом от папеньки с маменькой Это такой коричневый дом Он говорил, что там где-то на дворе в третьем этаже, у хозяйки. Можно разыскать Можно у дворника спросить, где живет Мохнатов. Дворники всех в доме знают. Ах, как жалко, что теперь нельзя его дома застать! Я сейчас сходила бы и спросила его, хочет ли он взять меня к себе. Но теперь его дома нет, он в папенькиной лавке, во втором этаже у конторки на счетах щелкает и книги пишет. Ну, я вечером, вечером после обеда схожу к нему. Скажу мужу, что пойду к своим чаю напиться, а сама к Мохнатову После восьми часов, как запрут лавку, он должен быть дома. Куда ему уйти! Можно в четыре часа дня увидать его и у наших. Все приказчики ходят из лавки туда к нашим по очереди обедать, и его очередь, кажется, в четыре часа рассуждала Катерина Петровна, но тотчас же отбросила эту мысль. Нет, нет, у наших неудобно разговаривать. Сейчас будет подозрение, зачем Мохнатов понадобился. Да и проговорилась уж я у наших про него. Лучше к нему на квартиру Сегодня не застану его дома, так завтра застану, послезавтра застану, и прямо спрошу его: Хотите меня взять к себе, так берите. Вот у меня документ на папеньку в четыре тысячи, и все приданое я себе от мужа вытребую. Он хороший, он добрый, он должен меня взять. Ведь говорил же он, что влюблен в меня! Сама я не люблю его, он такой какой-то рохля, но все-таки он в тысячу раз лучше моего мужа! А ежели не возьмет? Что тогда? Тогда куда я?» задавала себе вопрос Катерина Петровна и не находила ответа.
Машинально она подошла к окну, подышала на стекло и по потному месту на стекле написала пальцем: «Мохнатов».
Да неужели же не возьмет?! воскликнула она громко, увидала свою рабочую шкатулку на подоконнике, подсела к ней и по краям крышки стала прикладывать рядом указательный палец то правой руки, то левой и говорила: Возьмет не возьмет. Так обошла она все четыре стороны крышки шкатулки, и при последнем прикладывании пальца вышло слово «возьмет». Должен взять Он не врал мне, когда говорил, что влюблен в меня. Я по глазам его видела. Должен взять А то иначе какая же это любовь! проговорила она опять вслух.
В спальную заглянула кухарка и говорила:
И не позавтракали, барыня милая, сегодня ничего. Чайку не напьетесь ли теперь перед обедом? У меня самоварчик поставлен.
Стенные часы в столовой били три.
Ну, пожалуй Подай самовар в столовую не вдруг ответила Катерина Петровна.
XIX
В пятом часу Порфирий Васильевич вернулся со службы домой. Катерина Петровна сидела еще за потухшим самоваром у себя в столовой. При входе мужа она отвернулась.
Что это? Чай пьешь? Верно, маменька у тебя была? спросил он.
Никого у меня не было. Отстаньте, отвечала она.
Так что за охота без времени чай пить!
Вас еще не спросилась! Пожалуй, тоже и лишней щепотки чаю жалко! Сквалыжник!
Все еще не угомонилась? Ах, Катя, Катя! Ну, здравствуй.
Он подошел к ней и хотел поцеловать ее в щеку.
Раз навсегда вам говорю: не смейте ко мне лезть! закричала она и поднялась со стула.
Однако же, ведь мы все-таки муж и жена.
Да, это большое для меня несчастие, но все-таки я не желаю, чтобы вы лезли целоваться.
Ах ты, боже мой! Да когда же это кончится! вздохнул Порфирий Васильевич. Я к тебе так и этак С твоим папенькой теперь примирился и даже в дружбе, хотя мы с него четыре тысячи-то по документу еще не получили, но тебя и это не берет. Ужасная женщина! прибавил он. Ведь вот и побаловал бы тебя, и потешил бы, но боюсь. Я наперед знаю, что ты заговоришь.
Не надо мне, ничего не надо. Ничем не можете вы меня потешить, ежели вы мне противны, отчеканила слова Катерина Петровна.
Уж будто противен? А за что, позвольте вас спросить? задал он вопрос, присел к столу, полез в брючный карман, достал оттуда маленький сафьянный футлярчик и, вынимая оттуда колечко с бриллиантиками, проговорил: Вот недорого приобрел сегодня вещичку у той же женщины, у которой купил вчера канделябры. На-ка, поноси на пальчике, а потом, когда надоест, продадим.
Он протянул к ней колечко. Она размахнулась и вышибла у него из рук и кольцо, и футляр. Порфирий Васильевич остолбенел на минуту.
Это что же такое! Драгоценные вещи швырять? Вещи, которые я в поте лица добываю! проговорил он наконец. Ах вы, дрянь! Невежа серая! Вот папенька говорит, чтобы я с нею как-нибудь ладком Да как тут ладком? Никакая ласка, никакое баловство не берет. Матрена! Накрывай на стол и подавай обедать! крикнул он кухарке и пошел в кабинет переодеваться.
Дома он носил рваный, замасленный пиджак и грязные, отрепанные брюки с заплатами, а иногда старый халат с протертой на месте сиденья материей, из которой выглядывали клочья ваты. Нарядный шелковый халат, который ему в день свадьбы подарила жена, давно уже висел в шкафу.
Катерина Петровна была в спальной, когда кухарка подала на стол обед. Порфирий Васильевич заглянул в спальную и сказал:
На стол подано. Идите суп разливать.
Катерина Петровна сначала было не хотела идти к столу, но потом вспомнила, что она назло мужу заказала к обеду отварного поросенка и жареную курицу, и ей очень захотелось посмотреть, какую муж скорчит физиономию, когда все это подадут к столу, а потому она отправилась.
Порфирий Васильевич, не дождавшись прихода жены, сам налил себе в тарелку супу и ел его. Катерина Петровна вошла в столовую, села к столу и тоже налила себе супу.
Отчего сегодня суп не куриный? спросил он. Разве курицы не будет?
Будет и курица, отвечала она. Я велела изжарить ее.
Зачем? Я ведь просил сварить ее, чтобы был куриный суп, а сама курица на второе блюдо.
А я не захотела этого.
Странно. Вот характер-то!
Подали разварного поросенка на большом блюде. Порфирий Васильевич всплеснул руками.
Это что? Это еще что? воскликнул он. Боже мой! Третье блюдо! Целого поросенка на двоих! Да вы в уме, Катерина Петровна? Для чего вы это сделали?
Так хотела, был ответ.
Так хотела! Да разве это можно, чтобы целого поросенка! И курица будет?
И жареная курица будет.
Ах, что это! Ну как тебе не совестно, ну как тебе не стыдно! Мы вовсе не так богаты, чтобы по будням три блюда есть.
Моя провизия. Отец эту провизию в подарок мне привез, так вам-то что же?
Но нельзя же, милая, так роскошничать чиновнику, живущему на маленькое жалованье. Положим, поросенок разварной не пропадет, мы его можем и завтра, и послезавтра холодным есть, но курица, курица третье блюдо. Сегодня три блюда, завтра три блюда, наконец, привыкнешь к роскоши, и уж потом трудно будет отвыкать. А я сдуру зашел в булочную и купил на пятиалтынный пяток сладких пирожков, чтоб тебя потешить. Думал, что одна курица на два блюда, так хоть пирожки сладкие прибавить. А уж теперь нет. Теперь после твоего озорничества я эти пирожки спрячу до завтра. Ведь ты это из озорничества такой роскошный обед заказала? спросил Порфирий Васильевич жену.
Так хотела, послышался ответ, и Катерина Петровна, смотря прямо в лицо мужу, насмешливо улыбнулась.
Уберите курицу к завтраму. Я не хочу ее есть, сказал он кухарке.
А я буду.
Катерина Петровна отрезала у дареной курицы ногу и стала ее есть, хотя есть ей вовсе не хотелось.
Ведь ты назло, так и я буду делать все назло, сказал муж и выскочил из-за стола.
Да вы и так мне все назло делаете, сказала она ему вслед.
Он отправился к себе в кабинет, она в спальную.
«В восемь часов пойду Мохнатова разыскивать, мысленно сказала себе Катерина Петровна. В девятом часу он приходит домой из лавки». И стала ждать восьми часов.
Часы показывали только половину шестого. Время тянулось для Катерины Петровны ужасно долго. Она попробовала читать, но не могла и все посматривала на часовые стрелки и придумывала, как она пойдет к Мохнатову, что будет говорить. «А мужу скажу, что пойду к папеньке и маменьке чаю напиться, решила она и вдруг задала себе вопрос: А ежели он меня не отпустит к нашим? Впрочем, как он может не отпустить? Не может не отпустить. Я убегу. Но навязаться со мной вместе он все-таки может. А как я тогда попаду к Мохнатову? Надо будет удержать его дома во что бы то ни стало. А как удержать?»
И Катерина Петровна стала измышлять средства удержать мужа дома. Вдруг в голове ее мелькнула счастливая мысль, такая мысль, от которой она даже улыбнулась и вся оживилась.
«Скажу мужу, что иду просить у папеньки уплаты по документу четырех тысяч рублей, и уверю его, что лучше, ежели я буду в это время у отца одна. Муж корыстен, на это он, наверное, согласится», решила она и уж несколько успокоенная взяла колоду карт и стала гадать на бубнового короля, задумав на Мохнатова. Выходили благоприятные червонные карты. Катерина Петровна повеселела. Часы пробили семь.
«Еще часик, подумала она и стала переодеваться из капота в платье, не без кокетства посмотрела на себя в зеркало, надела браслеты, брошку и опять спросила себя мысленно: Неужели он меня к себе не возьмет?»
Но вот и восемь часов. Она вышла из спальной в гостиную. В отворенную дверь смежного с ней кабинета можно было видеть, как Порфирий Васильевич сидел у письменного стола и дивное дело опять перетирал замшей серебряные портсигары. Очевидно, занятие это превратилось у него в слабость.
Я хочу сейчас сходить к своим чаю напиться, сказала ему Катерина Петровна из гостиной.
Он обернулся в ней лицом и отвечал:
Не стоите вы, по-настоящему, того, чтобы я отпустил вас. Ваши озорничества
Но я иду затем, чтобы попросить папеньку уплатить по документу четыре тысячи, отвечала она. Надо же это когда-нибудь сделать.
Порфирий Васильевич замялся.
Ну, тогда это другое дело, проговорил он после некоторого молчания. Слушайте Ежели он не заплатит всего, то просите с него покуда хоть половину. Но бога ради документа ему не отдавайте. Бога ради
Он даже не навязывался идти вместе с женой.
Так я пойду, сказала Катерина Петровна.
Ступайте.
Выйдя в прихожую, Катерина Петровна даже украдкой перекрестилась. Она быстро надела на себя пальто и ушла. Кухарка заперла за ней дверь.
XX
Мохнатов Илья Спиридонович был еще очень молодой человек. Ему не минуло еще и двадцати пяти лет. Отец его был купец, мелкий торговец, торговал в рынке готовым платьем, но разорился, запьянствовал и умер, оставив вдову и сына Илью, которого купцы, бывшие соседи по лавке его отца, как-то ухитрились поместить на счет купеческой управы в Петровское коммерческое училище. Способностями Илью Мохнатова Бог не наградил. Он три раза сидел по два года в одном классе, вместо того чтобы заниматься ученьем, писал малограмотные стихи, кончил тем, что в одном из классов остался на третий год и уже курса не окончил. Двадцатилетним юношей его отдали старухе-матери, имевшей табачную лавку где-то на Петербургской стороне и еле пропитывающей себя вместе с такой же старухой-сестрой. Илье Мохнатову пришлось искать места. Мать побежала по знакомым купцам, просила, кланялась и вот место нашлось. Мохнатов был все-таки грамотен, учился немножко бухгалтерии, и Петр Михайлович, которому его предлагали в приказчики, взял его к себе в конторщики, посадив за счетные книги в верхней лавке. Жалованья Мохнатов получал двадцать пять рублей в месяц, столовался у хозяина, но жил у матери. Впоследствии же, когда мать Мохнатова умерла и ему пришлось жить на своей квартире, Петр Михайлович увеличил его жалованье и дал сорок рублей в месяц, которые Мохнатов и получал уже больше двух лет. После смерти матери Мохнатов переехал с Петербургской стороны ближе к дому своего хозяина и нанимал где-то на втором дворе комнату за двенадцать рублей в месяц, так как Петр Михайлович никого из служащих в лавке у себя на квартире не держал, а только давал им завтрак и обед. Мохнатов был молодой человек непьющий, не гуляка, и единственною его слабостью было, что он писал стихи, рассылал их по редакциям для напечатания, но тщетно, стихи нигде напечатанными не появлялись.