И грубые мозолистые лапы, привыкшие только к веслам, гарпунам и канатам, тянутся к румяным щечкам благополучных сирот. Бепи и Пепа привыкли даже к тишине и безмолвию громадной базилики. Уйдут все оттуда и стоит каменная гора эта над ракою святого безжизненная и мертвая, как чудовищная гробница. Прижмутся где нибудь в уголку брат с сестрою, точно козявки, заползшие в бездну мрамора и порфира. Сидят и смотрят, как гигантские колонны теряются в высоте, как над ними едва едва поблескивает позолота плафона, как сквозь цветные окна льются в эту пропасть пестрые лучи солнца. Ни звука кругом и только изредка Пепа, как более резвая, сорвется и побежит по каменным плитам, но ее движение здесь не заметно, как не заметна была бы птичка сквозь раскрытое окно под кровлей, влетевшая сюда. Особенно мала она эта трехлетняя девочка казалась у одной из колонн Улитка, приставшая к вековому дубу, больше бы заняла на нем места. Случалось в такие минуты улягутся дети на полу и болтают.
Бепи, а Бепи Что св. Николай отец нам?
А то как же?
То же самое, что рыбак Антонио маленькому Нонни.
Да Только он и другим отец тоже, св. Николай Его все отцом называют.
А почему у нас мамы нет? У Нонни вон старая Олива, у Артуро Мария.
Потому что у нас вместо одной мамы много бабушек. Где же тут маме быть?
А когда ты вырастешь, ты будешь ходить под золотым балдахином и петь с кадилом в руках?
Да! И передо мной будет banda municipale играть музыку.
Отлично. А я я куда денусь?
Ты? А помнишь приезжала сюда такая важная важная монахиня
Ну.
Ты такая же станешь.
Я не хочу Она вся в черном и злая презлая. Бабушка Лючия рассказывала, что та никому одного сольди ради Христа не дала.
Тогда я для тебя другое придумаю.
Ну?
Я прикажу надеть на тебя зеленое платье, на голову шляпку и чтоб на ней все цветы сразу были, в уши вот этакие серьги.
Больше, чем у бабушки Пеппины?
Ну вот, что такое твоя Пеппина? На руки браслеты и на ноги красные сапоги и тебя во всем этом поставят на золотой поднос и будут носить на руках. Я под золотым балдахином, а ты на золотом подносе.
Как Мадонна! всплескивала она пухлыми ручками.
Да и у нас много много всего будет. Ты знаешь, ведь св. Николай очень очень богат.
Как лавочник Джулио?
Ну вот, захотела. У лавочника Джулио одних сластей на полках сколько! И на каждой сласти свой ярлычок. Разве можно быть таким? Лавочник Джулио один! Но все таки и св. Николай богат. Не так, но богат. И у нас будет тележка.
Как у дяди Инноченцио? Да И осел Ты знаешь, я хочу белого.
Хорошо, Пепа. Я тебе куплю белого осла. И даже с султаном над ушами и с бубенчиками.
И дети в тишине древней базилики погружались в безмолвное созерцание своего будущего величия. Минуты шли за минутами, часы за часами. Из полумрака медленно и таинственно вырисовывались статуи святых. На громадных старых картинах случайные лучи выхватывали то голову мученика, то какого нибудь римского воина. Из загадочных недр органа, ни с того ни с сего, вдруг раздавалась на всю эту каменную бездну странная мистическая нота, а дети широко, раскрыв глазенки, безмолвно смотрели перед собою. Вот плиты с изображением каких то полустершихся рыцарей и прелатов. Едва едва отличишь их лица и шеломы.
Ты знаешь, Пепа Они иногда просыпаются.
Пепа так привыкла ко всему сказочному, чудному, связанному со старым храмом, что не боится этого и не жмется к брату.
Ну?
Да В ночь на Рождество Христово.
Это когда у бабушки Эмилии толстую свинью режут и нас угощают.
Вот, вот Тогда все эти рыцари встают. Плиты отваливаются.
Зачем встают?
Чтобы молиться.
И им дают есть? Для них тоже колют свиней?
Бепи задумывался. Этого он не знал. Полагал только, что не оставят же бедных рыцарей без всякого угощения. И детский шепот умирал в громаде мрамора. Старые колонны одни сторожили сирот и солнце сверху, прорываясь в расписные окна пестрыми лучами, играло на головенках близнецов св. Николая.
IX
Иногда в тишине царственной базилики дети задавались и научными вопросами.
Кто посолил море? добивалась Пепа.
Кто? Воду всегда солят, когда бросают рыбу. Помнишь, бабушка Пеппина варила нам
Но кто? Кто солит?
Боженька Сверху ему легко.
А кто сильнее Боженька или св. Николай?
Бепи задумывался Верно св. Николай, потому что кому же здесь, например, больше молятся и кого просят?
Св. Николай всегда может победить Боженьку
Отчего каноник говорит, что св. Николай вверху, на небе?
А то где?
А его целуют внизу, здесь.
Он и вверху и внизу
Неправда как же это так и вверху и внизу Этак, пожалуй, и еще куда нибудь попадешь.
Бепи отбояривался дипломатически. Так де говорит старый каноник, а он уже наверное знает это потому что ему все верят и когда король приезжал, то он целовал руку именно старому канонику, а не кому другому. И потом, кто как не старый каноник опускает свечку вниз к самым мощам св. Николая, чтобы их все видели? Это уже так бывает, что и там и здесь! Девочка в свою очередь задумывалась, сначала недоверчивая и сомневающаяся Но тотчас же хлопала в ладоши
А я знаю А я знаю как!
Ну.
А так. Я вчера у бабушки Петронии в зеркало смотрела и сама в двух местах была
Вот видишь. Значит старый каноник правду сказал Святой там вверху на небе, как в зеркале, а здесь с нами настоящий, оттого его все и приходят просить сюда. И о чем попросят, если это хорошо и никому от этого дурного не будет он непременно сделает. Он обо всех заботится Он добрый Он, сказывают, больше всего нас, детей, любит
Случалось, что малюток рыбаки брали с собою, когда погода была тиха и волны Адриатики не раскачивали лодок. Близнецы св. Николая по общему мнению одним своим пребыванием на промысле уничтожали всякую иеттатуру. Как ни силен дьявол а и он ничего не мог сделать против Бепи и Пепы. Они также держась за ручку шли на берег. Там их подымали и усаживали на лавку в ловецкий челн. «Ну теперь только бы сетей хватило радовались рыбаки, а рыбы будет сколько угодно». И дети таращились, следя за тем, как берег отбегает от них, дома на нем, белые и плоскокровельные, уменьшаются, в землю врастают, а далекие рощи напротив надвигаются на Бари. И собор тоже их собор. Чем более умаляется город тем выше он, одинокий в своей царственной красоте.
Море кругом, то самое, которое для рыбы посолил Боженька, тихо и сине; синее неба, по которому едва едва наметились белые сквозные облака. Дети уже знают, что такие, вовсе не облака, а крылья бесчисленных ангелов, которые сверху смотрят и видят все, что здесь делается. И не только видят, но и слышат каждую мысль человека. И если эта мысль дурная они сейчас же летят и рассказывают об этом Богу. И плачут, и от их слез растут такие белые, нежные благоухающие лилии.
Лодки уплывали далеко далеко. Берег совсем уходил из глаз. Здесь он ведь плоский, низменный. Кругом голубела только вода спокойная, загадочная Бепи смотрел, наклонившись с борта, и ему под нею чудились какие то очертания. Вон камни И вокруг камней быстро быстро и юрко скользит что то длинное, извилистое А вон чуть не к самой поверхности поднялась зеленая борода подводного дяди, которого так боятся рыбаки. Ему стоит проснуться да крикнуть и вдруг зашумит ураган, бешено разволнуется море и не вступись св. Николай никому не вернуться к каменным пристаням родного города. Но теперь он водяной дядя не проснется. Едва едва пошевеливается его зеленая борода и в ней весело и шаловливо мечутся мелкие рыбки
Солнце сверху греет Спится от него и Бепи, тихо сползая на дно лодки, уже не в силах разжать слепившихся век, рядышком с Пепою. Ту смаривало раньше. Только, только зазыблются по воде яркие блики, загорится ими каждая струйка девочка уж зевает и сонно смыкает глазки. Часто мимо лодок пыхтя, хрипя и разгоняя по сторонам большие, крутые волны, шли черные громадные пароходы. Какие то люди оттуда кричали рыбакам. Случалось и эти приставали к брошенным им веревочным трапам и продавали морякам рыбу. Проснувшаяся девочка во все глаза смотрела на чужие, незнакомые лица, прислушивалась к непонятной речи.
Бепи, а Бепи, толкала она брата.
Ну?
Это те самые, которым Боженька смешал языки?
Какие те самые?
Неверные
Не знаю
Должно быть они. Ты знаешь, бабушка Пеппина рассказывала, что они воруют детей.
Зачем?
Чтобы те лазили на мачты и сидели там
И Бепи с Пепой долго смотрели вслед уходившим черным морским чудовищам, от которых долго еще по всему этому морю расстилался белый раздвоенный след, и оставалась грязная полоса дыма вверху. Пепа знала, что это за дым. В каждом таком пароходе, в трюме заключен черт. Его бьют крестом, а он всё время цапается по морю железными лапами. От этого и бегают пароходы так быстро. А дым это дыхание усталого черта. У него горит в груди и потому вместо воздуха оттуда на весь голубой, осиянный простор и валит дым.
Плохо быть чертом! соображает Бепи.
Еще бы Особенно когда его поймают, вот так, да под крест
X
В представлениях близнецов св. Николая целый мир, очевидно, являлся сплошною и радостною идиллией. В самом деле, жизнь с отрицательной стороны еще ни разу их не касалась. Они ели вволю, спали отлично, ничья рука не трогала их, иначе как для ласки, и всякий голос звучал им нежно. Даже старые нищенки Барийской базилики и те улыбались, видя Бепи и Пепу спускавшимися с паперти за ручку. А весь ободранный Симоне, грозившийся костылем на целый мир, бывало усадит их обоих в угол собора и рассказывает чудесные сказки про разные страны и народы, куда его в молодости, как он сам выражался, черт носил. Вместе с ним сироты качались на громадных волнах океана, и каких громадных! Каждая, пожалуй, могла бы доплеснуть пеной до купола собора. С легким парусным кораблем они стремглав летели в зеленые бездны, которые ураган рыл среди этих волн. На дне таких бездн шипела вода и под ней чудились морские уроды, страшные, неотразимые. Одного взмаха их хвоста достаточно было, чтобы от шкуны с матросами остались только щепки.
А одолеешь злой океан и того хуже За ним лежит таинственная Америка, по степям которой бегают кровожадные ягуары и пумы, в реках поджидают детей аллигаторы, а встретился человек беги от него еще пуще, чем от пумы или аллигатора. Близнецы св. Николая с Симоне ездили на коралловые рифы и видели чудные подводные страны, где между розовыми и красными деревьями вьются и играют золотые и изумрудные рыбки. С ним они приставали к африканскому берегу, на котором стоят удивительные белые города с куполами и минаретами, похожими на высокие, тонкие и тоже белые свечки. А за этими городами лежит таинственная пустыня. Из нее приводят сюда на рынки черных людей, привозят бивни слонов на двугорбых и смирных верблюдах с такими кроткими глазами, каких Симоне в молодости не встречал ни у одной женщины.
Дети часами слушали старого нищего, не чувствуя устали и, когда он умолкал, они просили его: «а ну еще, еще!» И мало помалу под влиянием его рассказов, массивные стены базилики исчезали, точно падали в пропасть, и безграничный, солнечный, чудный мир раскидывался за ними во все стороны с дивными дивами, с неодолимыми страхами.
В ранние осенние вечера тот же Симоне садился с ними на паперть собора. Было тепло и хорошо. Под лунным светом, весь преображенный белый Бари казался серебряною, полною светлых призраков, сказкой. Вот вот дрогнет и унесет в царство вымысла и басни. Тихо и мечтательно светились белые плоские кровли. Густо на белые стены ложились синие тени. В глубине белых улиц было что то задумчивое, манящее, нежное нежное, точно по ним только что прошла сама Богородица. И Симоне рассказывал про такие же ночи далеко далеко отсюда. Совсем другие небеса там. Такие голубые, прозрачные, и горят в них звезды крупные, яркие. С юга на север ложится по ним словно молочная дорога и идут по этой дороге крылатые ангелы, оберегая мир, порученный им. Под этими небесами стоят на тонких колоннах у тихих и прозрачных вод, будто обвешанные мраморными кружевами, дворцы. Прохлада и аромат больших невиданных «у нас» цветов, струится под их легкие своды. Оттуда раздается музыка. «И у нас в Италии много поют но куда нам!» Струны там точно плачут и вздыхают и тихо тихо про себя жалуются на что то незнакомыми словами чистые женские голоса. А кругом леса, где не бывало еще ноги человеческой, мрачные, дремучие, грозные. Оттуда по ночам ревет тигр, рыдают шакалы и, выходя из них, чуть чуть мерещатся большие слоны. Затая дыхание, слушают дети и не знают, что кругом, сказка или действительность? Даже спрашивать не осмеливаются: как бы Симоне не смолк и не задумался. А, должно быть, хорошо там, в тех далеких странах, потому что старый суровый нищий, так злобно на других мальчишек стучащий костылем в мрамор широких соборных ступеней, нет нет да и заплачет сам.
Близнецам св. Николая и невдомек было, что вовсе не о серых слонах и двугорбых верблюдах печалится Симоне. Ему жаль молодости, жаль волшебного царства юности, когда всякая действительность делается сказкой, и самая сказка теряет невероятность. И сидят, бывало, дети и слушают, пока вдали не покажется очередная бабушка.
Эй Бепи Пепа Бегите сюда. Полента[11] готова! Рыба отлично шипит и брызжется маслом со сковороды.
Бепи с Пепой не заставляли звать себя вторично.
Слоны прекрасная вещь и, что говорить, мраморные кружевные дворцы тоже не последняя прелесть, но и хорошая «фриттура»[12] с мягкою постелью потом имеет свои достоинства. И они, взявшись за ручки, бежали на зов, живо семеня маленькими толстыми ноженками, которые точно перевязывала ниточками невидимая покровительствующая им волшебница.
Что это вы старого Симоне слушали?
Да. Он нам много много сказок рассказывал.
Какие же это сказки? Симоне когда то немало ездил и видел. Он был другом самого Гарибальди Вырастете, узнаете кто такой Гарибальди.
Это который на площади стоит и грозится саблей?
Он и есть. Вместе с ним Симоне и воевал и странствовал. Ну, разумеется, теперь для него, кроме воспоминаний, ничего не осталось. Другие его товарищи заранее о себе позаботились. Пооткрывали табачные лавочки, колбасные и живут припеваючи. Симоне же всегда был фантазер!
А фантазер в это время, лежа на мраморных плитах, глядел в бездонную звездную глубину и нисколько не завидовал ни колбасникам, ни менялам. Из бесчисленных, по всему свету рассеянных, могил на тихий и грустный зов его души вставали знакомые милые люди друзья его далекой молодости и, окружив одинокого нищего, шептали ему тысячами нежных, дорогих голосов забытое, радостное, счастливое, от чего у него из полуослепших глаз текли глупые, непрошенные слезы. В такую ночь паперть с целым миром кругом принадлежала ему. У него был свой дворец, плафон которого сам Господь Бог расписал яркими созвездиями, стены раздвинул в бесконечность и убрал его всем, что только существует в мире.
Старый Симоне, случалось, засыпал так в углу до тех пор, пока солнце не обжигало его лицо веселыми лучами и внизу на ступенях собора не показывались чистенькие, сытые, хорошо выспавшиеся дети близнецы св. Николая. Старый Симоне знал, что они и для него принесли кое что от своего завтрака. Они никогда не забывали спросить у бабушки: «а для Симоне?»
И та заворачивала им в бумажку или кусок мяса, или рыбу, или поленту с птицами. Старый Симоне медленно ел это зубов во рту уже не оказывалось, а они, присев на корточки, жадно смотрели на него. Ведь всё, что он делал, носило для них характер чего то чудесного, особенного
XI
Рассказы Симоне не пропали даром. Они вызвали в душе маленького Бепи жажду неясного, смутного. Пожалуй, без них из мальчика выработалось бы только счастливое сытое животное и ничего больше. А тут как было довольствоваться полентою и фриттурами добрых бабушек, когда на свете есть такие уголки, где ученые змеи пляшут под дудки, на каждой ветке цветущих лесов видишь по обезьяне и под всяким деревом черные губастые люди играют на больших тамтамах. И ведь в сущности всё это очень близко стоит только выбраться за город, туда, где в бесконечной ясности этого воздуха тонут зеленые поля и густые виноградники.