А в чем же разница между добродетелями душевными и телесными?
Госпожа, мне сдается, что все мы можем быть мудрыми, учтивыми и щедрыми; это свойства души; но мы не можем придать себе высокий рост, силу, красоту, приятный цвет лица; это свойства тела. Их человек выносит с собою из чрева матери; а дары душевные достаются тому, кто сильно желает их иметь: любой может стать добрым и отважным, но не станет, если послушает советов небрежения и лени. Вы часто мне говорили, что благородного мужа созидает сердце; скажите же мне, будьте добры, каковы эти рыцарские обязанности, которые вы назвали столь устрашающими.
С удовольствием, ответила дама, не обо всех, но о тех, о которых мне дано было узнать.
При начале своем рыцарство было не более чем забавой: тогда не смотрели на сановитость или знатность рода, ибо все мы уродились от одного отца и одной матери; и до того времени, когда зависть и вожделение стали проникать в мир, потеснив справедливость, между всеми царило полное равенство кровей. Когда же слабейшие стали во всем опасаться сильнейших, то пришлось учредить стражей и защитников, чтобы дать опору одним и воспрепятствовать насилию других.
Для этого избрали тех, кто выказывал себя самым сильным, самым рослым, самым ловким, самым красивым, если притом они сочетали с этими дарами дары душевные верность, доброту, отвагу. Их назвали рыцарями оттого, что они первыми садились на коней[52]. Им надлежало быть учтивыми без низости, благосклонными без оглядки, отзывчивыми к несчастным, щедрыми к неимущим, всегда беспощадными к убийцам и ворам; всегда готовыми судить без ненависти и приязни, выбирать скорее смерть, чем малейшее пятно на чести. Им надлежало неотступно защищать Святую Церковь, коей не пристало утверждать свое право оружием и подобает подставить левую щеку тому, кто ударит ее по правой.
Все вооружение, носимое рыцарем, имеет особое назначение. Щит, висящий у него на шее, напоминает, что он должен стать между матерью Святой Церковью и теми, кто вознамерится нанести ей удар. Кольчуга, всецело покрывающая его тело, указует ему воздвигать неусыпную преграду против врагов Веры. Шлем блистает на его голове, ибо ему следует неизменно быть в первых рядах защитников правого дела, и подобен сторожевой башне на стенах, укрытию недремлющего часового. Глефа, длины достаточной, чтобы нанести первый удар, дает ему понять, что он должен внушать ужас злодеям, всегда готовым растоптать невинных. Меч из всех родов оружия самое благородное. Он обоюдоострый; он колет и рубит святотатцев, разбойников, врагов справедливости.
Что же касается коня, он воплощает собою народ, коему следует поддерживать и нести на себе рыцаря, снабжать его всем, в чем у него может быть нужда. Рыцарь, в свой черед, должен направлять его и заботиться, как о себе самом.
Рыцарю надобно иметь два сердца: одно твердое, подобно магнитному железу, и обращенное к предателям и отступникам; другое мягкое и гибкое, как воск, открытое добрым людям, бедным и страждущим.
Таковы обязанности, возложенные на рыцарство. Пренебречь ими нельзя, не погубив свое доброе имя на этом свете и свою душу на том. Ибо, становясь рыцарем, воин клянется защищать Святую Церковь и хранить ей верность; а в миру честные люди не потерпят меж собою того, кто окажется клятвопреступником перед своим Создателем. И потому любой, кто пожелает стать рыцарем, должен прямодушием и чистой совестью превосходить тех, кого не вдохновляет столь высокий сан. Лучше провести жизнь оруженосцем без рыцарского звания, чем потерять честь земную и царствие небесное, предав забвению свой долг.
Вдумчиво все это выслушав, Ланселот спросил:
Госпожа, с самых первых дней рыцарства нашелся ли хоть один рыцарь, который бы сочетал в себе все названные вами добродетели?
Разумеется; и Святое Писание тому порукой. Прежде сошествия Иисуса Христа были Иоанн Гиркан[53] и Иуда Маккавей[54], ни разу не обратившие спину к безбожникам; а еще были Симон, брат Иуды, царь Давид и многие другие. А после страстей Господних назову Иосифа Аримафейского, благородного рыцаря, который снял с креста Иисуса Христа и упокоил в гробнице. Назову и сына его Галахада, короля страны Офелизы, названной в память о нем страной Галлией. Таковы же и король Пель Листенойский, и брат его Ален Толстый, неустанно соблюдавшие себя в чести и славе в делах мирских и перед Богом[55].
Ну что же, сказал Ланселот, если столько мужей были преисполнены всевозможных добродетелей, разве не будет подлым малодушием, если кто-то не осмелится притязать на рыцарское звание, сочтя, что все эти добродетели для него слишком высоки? Я не упрекаю тех, у кого нет душевных сил, чтобы на это решиться; но что до меня самого, то если найдется кто-нибудь, согласный посвятить меня в рыцари, я не откажусь из опасения, что рыцарство мне не по плечу. Быть может, Бог вложил в меня больше добродетелей, чем я осознаю; или в будущем одарит меня тем разумом и мужеством, коих мне недостает сегодня.
Милый королевич, если уж ваше сердце по-прежнему жаждет этого рыцарства, ваша воля вскоре исполнится, и вы будете довольны. О! я догадывалась об этом; вот отчего я недавно проливала слезы. Дорогой мой королевич, я вложила в вас всю любовь, какую только может питать мать к своему чаду; и я с великой горечью предвижу, что вы меня скоро покинете; но уж лучше мне страдать от разлуки с вами, чем лишить вас чести быть рыцарем: честь эта будет как нельзя более уместна. Скоро вы примете посвящение от руки лучшего и вернейшего государя наших дней, я говорю о короле Артуре. Мы выедем уже на этой неделе и прибудем самое позднее в пятницу перед воскресным днем Святого Иоанна.
Ланселот выслушал эти слова с безмерной радостью. Тотчас же дама собрала все потребное в дорогу: белую кольчугу, крепкую и легкую; шлем, украшенный пластинами серебра; белоснежный щит с серебряным умбоном; большой меч, острый и легкий; острую железную пику с толстым и прочным древком сверкающей белизны; могучего коня, быстрого и неутомимого. А сверх того, для рыцарского облачения, котту из белого атласа, платье из белого шелка и плащ, подбитый горностаем.
Они пустились в путь во вторник той недели, что была накануне недели Святого Иоанна. В свите были пять рыцарей и три девицы, Лионель, Богор и Ламбег, множество оруженосцев и слуг, одетые в белое и на белых конях.
Они прибыли на взморье, взошли на корабль и высадились в Великой Бретани, в гавани Флодеэг[56], в воскресенье вечером: их известили, что король Артур желает праздновать день Святого Иоанна в Камалоте. Прибыв в четверг вечером к замку Лавенор, отстоящему от Камалота на восемьдесят миль, или английских лье, они наутро пересекли лес, выходивший к городскому лугу. В пути Владычица Озера была задумчива и молчалива, всецело во власти печали от близкой разлуки.
XVII
Как о том и доложили Владычице Озера, Артур стоял в Камалоте, где собрался праздновать Святого Иоанна. В пятницу накануне праздника он выехал из города через Уэльские ворота, чтобы поохотиться в лесу со своим племянником, монсеньором Гавейном, с Ивейном, Уриеновым сыном, с Кэем-сенешалем и многими другими.
В трех полетах стрелы от леса они увидели, как к ним приближаются носилки, бережно несомые двумя лошадьми. На носилках лежал рыцарь в полных доспехах, но без шлема и щита. Тело его было пронзено остриями двух копий с еще уцелевшими древками; в голову вклинился меч, обагренный кровью; и притом не похоже было, что он при смерти.
Носилки остановились перед королем; раненый рыцарь приподнялся немного и промолвил:
Храни тебя Бог, сир король, лучший из государей, прибежище отвергнутых!
А вам дай Бог здоровья, которого у вас, я вижу, маловато! ответил Артур.
Сир, я ехал к вам, чтобы просить вас извлечь у меня этот меч и эти копейные жала, терзающие меня.
Буду только рад, сказал король, протянув руку к древкам.
О! вскричал рыцарь, не спешите: не так вам придется меня от них избавить. Вначале надо дать слово отомстить за меня каждому, кто провозгласит, что более меня любит того, кто меня ранил.
Сир рыцарь, ответил Артур, вы требуете чересчур опасную услугу: у того, кто ранил вас, может быть столько друзей, что нельзя и надеяться когда-нибудь с ними покончить. А еще раньше явится родня: и как с нею быть? Но я соглашусь отомстить вашему противнику, насколько это зависит от меня: а если он из моих людей, то при дворе у меня найдется немало других рыцарей, кто протянет вам свою руку взамен моей[57].
Сир, вовсе не этого я прошу у них и у вас: я сам убил врага, ранившего меня.
Этой мести с вас будет довольно, и я не намерен склонять никого из моих рыцарей, чтобы они обещали вам сверх того.
Сир, я-то думал найти в вашем доме помощь и поддержку; я обманулся в своих ожиданиях. Однако я не теряю последней надежды: быть может, какому-нибудь рыцарю, взыскующему похвал, достанет смелости согласиться исцелить меня.
Сомневаюсь, возразил король, но впрочем, ступайте по дороге, ведущей ко дворцу, и располагайтесь там в ожидании рыцаря, который вам сгодится.
Рыцарь сделал знак своим оруженосцам, чтобы они проводили его в Камалот; когда его внесли во дворец, он выбрал самую людную залу; ибо никто при дворе Артура не посмел бы закрыть двери перед рыцарем; никто не упрекнул бы его за то, что он выбрал лучшую из незанятых постелей.
Король между тем углубился в лес, обсуждая недавнюю диковинную встречу.
Возможно, сказал Гавейн, раненый рыцарь найдет в Камалоте смелого бойца, которого он ищет.
Не знаю, ответил король, но я не похвалил бы того, кто возьмется за столь безрассудное дело.
Проведя на охоте весь день до вечерней зари, Артур вернулся на торную дорогу и вдруг увидел, как впереди показался красивый и длинный кортеж. Впереди шли два юнца, погоняя двух белых вьючных лошадей: одна везла полог или легкий шатер, другая две смены платья для рыцаря-новобранца. На каждой лошади было по сундуку, где лежали белая кольчуга и железные шоссы. За этими слугами ехали на белых рысаках два оруженосца, тоже одетые в белое. Один вез серебряный щит, другой шлем, сверкающий белизной. Затем еще двое: один держал глефу с белым наконечником и древком и меч в белых ножнах, висящих на белом ремне; другой вел по правую руку красивого рослого жеребца. Следом шли во множестве оруженосцы и слуги, все в белых коттах; три девицы в белом, два сына короля Богора и, наконец, Владычица Озера и ее драгоценный Королевич, с которым она, казалось, вела приятную беседу. Она была одета в дивную белую парчу, в котту и мантию, подбитую горностаем. На ее белом коне, резвом и доброй выучки, была узда из чистого серебра, а нагрудник, шпоры и седло изукрашены узорами тонкой работы с фигурами дам и рыцарей; приступок седла свисал до земли[58]
Примечания
1
«Святой Грааль», стр. 268. (Прим. П. Париса). Здесь и далее курсивом приводятся номера страниц не в оригинале, а в первой книге нашего переводного издания: Парис П. Романы Круглого Стола. Бретонский цикл. Иосиф Аримафейский. Обретение Книги Грааль. Святой Грааль. Мерлин. Король Артур. СПб.: Алетейя, 2022. (Прим. перев.).
2
«Мерлин», стр. 307. Оба сына короля Констана, Утер и Утер-Пендрагон, бежали на Восток, т. е. в Бретань. Вероятно, в каком-то утраченном лэ говорилось об их пребывании в Бурже. (Прим. П. Париса).
3
Подробнее об этом см. в романе «Король Артур». (Прим. перев.).
4
Имеются в виду привилегированные (т. е. отчасти самоуправляемые) города. В Великой и Малой Бретани, в отличие, например, от средневековой Германии или Северной Италии, даже самые крупные и богатые города не могли добиться полной независимости от власти сеньоров. Но некоторые из них получали значительные привилегии и вольности в сфере торговли, уплаты налогов и т. д., а также некоторую свободу самоуправления. (Прим. перев.).
5
Сенешаль, или дворецкий, домоправитель одна из высших должностей при королевском дворе средневековой Франции. (Прим. перев.).
6
Сены это Саксонцы. Форма Саксонцы уязвляла нежные уста наших древних французов: они предпочитали Сенов и Сассонь (Саксонию) нашим Саксам. (Прим. П. Париса).
7
Эта Требская, или Тревская башня существует до сих пор; или, по крайней мере, башня, построенная в пятнадцатом веке на развалинах замка века одиннадцатого. Она есть на гравюре в труде г-на Godart-Faultrier, т. II, стр. 114. Трев лежит неподалеку от Сомюра, на Луаре, у подножия холмов, до сих пор поросших лесом. (Прим. П. Париса).
8
Следует заметить, что в те времена священную клятву (sacramentum) давали, либо призывая Бога, воплощенного в виде церкви, либо возложив руку на Евангелие или святые мощи, которые приносили из церкви или к которым туда шли. К ним взывали как к гарантам взятого обязательства или истинности произносимого. Нарушить клятву, данную таким образом, значило навлечь на себя небесную кару; это было бы отрицанием Бога и святых. (Прим. П. Париса).
9
Перед судебным поединком рыцарь представлял сеньору материальный заклад как гарантию уплаты штрафа, к которому будет приговорен побежденный. (Прим. перев.).
10
Кентена столб или чучело для метания копий и дротиков. Согласно Парису, кентеной называлась также «игра копьем против вращающегося кола, на котором находился какой-нибудь военный трофей». (Прим. перев.).
11
Рукопись 754, л. 61. (Прим. П. Париса).
12
Фр. «aventure» в данном контексте не имеет адекватного соответствия в русском языке. Этот термин весьма характерен для рыцарских романов, где используется применительно к странствию, предпринятому рыцарем специально в поисках этих «приключений». «Приключение» не просто любое происшествие в пути, но приличествующее рыцарю героическое деяние: битва с другим рыцарем или драконом, помощь попавшей в беду прекрасной даме и т. д. (Прим. перев.).
13
Что это за повесть об «Обычном»? Это вопрос, решить который нелегко. Может быть, как раз нашего Банена мы находим под именем Балаана, Балахама или Балана в неизданном тексте «Мерлина», которому следовал английский переводчик пятнадцатого века, сэр Томас Мэлори. Там Балан становится Рыцарем-о-Двух-Мечах. Жертва роковых обстоятельств, он сражается со своим братом, которого узнает, лишь сразив его и получив от него столь же смертельные раны. (Прим. П. Париса). Парис тут допускает неточность: Рыцарем-о-Двух-Мечах и братоубийцей у Мэлори оказывается не Балан, а его брат Балин Свирепый. (Прим. перев.).
14
Здесь и далее особым шрифтом выделены фрагменты, где Парис излагает эпизоды романа в виде краткого и отстраненного резюме, часто с комментариями в адрес сочинителя. (Прим. перев.).
15
Романист производит королеву Элейну от Иосифа Аримафейского, которого он здесь путает со Св. Иосифом, супругом Пресвятой Девы. (Прим. П. Париса).
16
«Новопринятого». (Прим. П. Париса).
17
Этот ответ был причиной тому, что первая ветвь нашей истории обычно называется История Королевы в великой печали. (Прим. П. Париса).
18
В книге об Артуре Фарьена, сенешаля короля Ганнского, убивают в последней битве с Клодасом (стр. 542). (Прим. П. Париса).
19
В оригинале ее почти всегда называют Девой; но впоследствии читателям было бы довольно трудно отличить ее от дев и девиц, выполняющих ее многочисленные поручения. Здесь достаточно указать на это несоответствие. (Прим. П. Париса).
20
«В Великой Бретани», рукописи 339 и 754. Но совокупность повествований обязывает читать «в обеих Бретанях»; ведь Бан, Богор, Ланселот, Бурж все это нельзя перенести в островную Бретань. (Прим. П. Париса).