Подув на свои пальцы, она проверила, достаточно ли теплы руки у Капы. Ладошки были холодные, и она обмотала их шарфом.
Понимаешь, кроме меня ты никому не нужна. Не бойся, я тебя больше не отдам. А ещё нам с тобой предстоит разыскать Настюшу. Я знаю, ты памятливая и помнишь свою молочную сестрёнку, сказала она Капе. Та важно кивнула головой и попыталась поймать языком падающую снежинку. Вместо языка снежинка попала на кончик носа. Капа смешно поморщилась и чихнула.
* * *
В отличие от Фаины, чьё имущество вместилось в заплечный узелок, вещей у Матрёны набралось много.
Опершись спиной о дверной косяк, Ольга Петровна наблюдала за лихорадочными движениями крепких Матрёниных рук, с завидной сноровкой набивающих два огромных баула из льняных холстин. Первым на дно баула лёг отрез сатина, за ним отправился свёрнутый в скатку китайский халат, шитый драконами, какие-то мелочи типа батистовых панталон прошлого века, явно купленных с рук у обедневшей аристократки. В складки одежды Матрёна закопала коробочку духов Брокарда и пару тонкостенных чашек с блюдцами.
«Если бы у меня был наган, я бы её застрелила», с резкой злостью подумала Ольга Петровна, ощущая нервную дрожь в груди.
Бить её ребёнка было равнозначно издевательству над ней самой, и от пережитого унижения хотелось прямо на месте растерзать эту мерзкую бабу с красным лицом и трясущимися щеками, около которых мотались дутые серьги-кольца цыганского золота.
Не поднимая головы, Матрёна перекинула через плечо лакированные ботинки, связанные за шнурки, и в тяжёлом молчании двинула к двери.
Прощевайте, барыня.
Последнее слово было произнесено с явной издёвкой.
Барыня? Это она-то, которая с утра до ночи на службе, порой успевая за день выпить лишь чашку чаю с дешёвой карамелькой! Вчера, например, с ног сбивалась, рассылая директивы Всероссийского продовольственного съезда во главе с комиссаром продовольствия товарищем Шлихтером.
В голове Ольги Петровны вспыхнули и поплыли огненные круги. Первый удар пришёлся по лаку ботинок на шее Матрёны, но не достиг цели. Ольга Петровна вскинула руку во второй раз, но Матрёна легко перехватила её мощной дланью и ловко выкрутила назад, понуждая согнуться в три погибели.
От боли и ненависти у Ольги Петровны перехватило горло, и она глухо засипела слова проклятия.
Матрёна усмехнулась:
Так-то, барыня, будет лучше. Закончилась ваше время. Теперя народ над вами верх держит. Ты думаешь, что раз в Советах работаешь, то ты власть? Ошибаешься! Власть ты, пока с наганом да с охраной, а без них обычная баба.
Легонько оттолкнув поверженную Ольгу Петровну, Матрёна подобрала брошенный на пол тюк и неторопливо стала спускаться вниз по лестнице.
Тварь! стоя на коленях, провыла Ольга Петровна. Тварь! Не забуду, не прощу! Вызову патруль, арестую, в бараний рог согну!
Ха-ха, коротким выстрелом прогромыхало в ответ с первого этажа. И не таких начальников видели!
Нет, Ольга Петровна не была обижена она была уничтожена и растоптана. Подвывая раненой собакой, она кое-как добралась до прихожей и рухнула на продавленный пуфик, который ещё до революции собирались сдать в ремонт, да никак руки не доходили. То плотник был в запое, то времени не хватало. Зеркало тускло отразило бледный овал лица с растрёпанными волосами и мокрыми щеками. Ольга Петровна посмотрела на телефон. Наверное, надо позвонить Кожухову, рассказать, что на неё совершено нападение. Задержать гадину, расстрелять, сгноить в подвале Чрезвычайки. Товарищ Бокий постарается ради товарища.
Дрожащими руками она кое-как заколола волосы. Нет, звонить нельзя. По комиссариату поползут нелепые слухи. Она представила, как машинистки перешёптываются ей в спину и подмигивают, слыхали, мол, неприступную товарищ Шаргунову избила неграмотная нянька её малолетней дочки?
Ольга Петровна внезапно вспомнила про Капитолину и поднесла к губам скрюченные пальцы, чтобы заткнуть крик. Ребёнок пропал?! Как же она забыла главное! Чувство раскаяния подняло её с места. Пошатываясь, Ольга Петровна поплелась в детскую, роняя на ходу шпильки из отросших за год волос. В последний раз она заглядывала в угловую комнату с месяц назад, когда у Капитолины резался зуб и та всю ночь металась в жару.
Идите, Ольга Петровна, отдыхайте, пропела Матрёна, оборачивая Капитолину в мокрую ткань. У детей это обычное дело. К тому же зуб вот-вот вылезет, я уже и ложкой стучала.
Тогда она закрыла дверь и спокойно ушла с чувством, что ребёнок в надёжных руках, а теперь с ужасом подумала, что из сотни девочек одного возраста не смогла бы признать свою родную кровинку.
Ольга Петровна взяла из детской кроватки розовые пинетки с помпонами и поднесла к глазам. Точно такие же пинетки вязала для неё крёстная кока Надя. Когда ножка выросла, мама надела пинетки на большую куклу, и они прожили ещё двадцать лет.
Ольга Петровна попыталась представить коку Надю и её звонкий дискант, выкликающий:
Олюшка, Олюшка, беги скорее на веранду, посмотри на новую подружку! Только осторожно, не спугни. У неё пёстрые крылышки и длинные усики. Угадай, кто к нам прилетел?
Зажатой в кулаке пинеткой Ольга Петровна вытерла вспотевший лоб. Может быть, та детская радость при виде мотылька и есть высшая истина, в которой заключена правда жизни? Не абстрактное народное счастье, в кое приходится загонять людей штыками и пулями, а простое и ясное, как Божий день, счастье просыпаться и видеть небо над головой, слышать шорох травы и голос ребёнка?
«Что теперь делать? Где искать Капитолину?»
Ольга Петровна не сомневалась, что с Фаиной девочка в безопасности, и это помогало привести мысли в порядок. Склонив голову, она несколько раз глубоко вздохнула. То ли крик, то ли стон, застрявший глубоко внутри, царапал пересохшее горло. Согнувшись в дугу, Ольга Петровна потащилась на кухню глотнуть воды, но в этот момент зазвонил телефон.
Машинально сняв трубку, Ольга Петровна прокашлялась:
У аппарата.
Оля, после пережитого кошмара слова Кожухова прозвучали мягко, почти нежно, я выслал за тобой машину. Приезжает товарищ из Московского ЦК, будем решать вопрос обороны Петрограда. Мне необходимо иметь своего человека на заседании.
Прежде чем ответить, Ольга Петровна поправила скромную брошь, скалывавшую концы воротничка, и уже ровным тоном сказала:
Да, Савелий. Я непременно буду.
Обратно домой Ольга Петровна вернулась уже под утро и долго возилась с керосиновой лампой, потому что электричества не было давно, ещё с начала осени. Воды ополоснуть руки тоже не нашлось. Она видела разорванные клочья труб в парадных, но не придавала особого значения отсутствию воды, потому что дома о хозяйстве заботилась няня, а в исполкоме водопровод исправно работал. Наверное, теперь придётся приносить воду самой. Интересно, откуда?
Обнаружив в чайнике остатки холодной воды, Ольга Петровна подумала, что ради чаю придётся растопить печку. Подумав о горячем, она обнаружила, что в квартире стоит ледяной холод, а сама она начинает подмерзать, несмотря на тёплое суконное пальто, добротно подбитое лисьим мехом.
Голова гудела, отдаваясь болью в висках. Она настолько вымоталась, что едва слушала речь председателя Реввоенсовета товарища Иосифа Давыдовича Троцкого, который истерично настаивал на активных действиях против генерала Юденича. Зиновьев при этом выглядел явно растерянным и то и дело бросал тревожные взгляды на товарища Кожина и Ольгу Петровну.
Зиновьев ждёт поддержку, хочет переложить ответственность на чужие плечи, уголком рта шепнул Кожин, но Йося прав, надо рубить сплеча и не оглядываться назад.
Затруднением для нас является право прибежища Юденича в Финляндии! кричал Троцкий. Мы должны сорганизовать сильные духом рабочие коммунистические отряды и бросить их в гущу борьбы. Сейчас нет места расхлябанности и нерешительности. Вперёд и только вперёд, без жалости крушить белогвардейцев нашим революционным кулаком!
Сняв с плиты холодный чайник, Ольга Петровна попила из носика, потому что не оставалось сил потянуться за стаканом.
«Да что же это со мной? вяло подумала она, пробиваясь сквозь нарастающий шум в ушах. Дышать вдруг стало трудно и больно. Неужели испанка?[18]Тогда смерть. Смерть»
Ольге Петровне стало жутко, но не от страха смерти, а оттого, что не отпоют на похоронах. Зароют в стылую землю, выстрелят салютом над свежей могилой, а потом протяжно, с волчьей монотонностью прорыдают «Мы жертвою пали в борьбе роковой!»
И никто не проронит ни слезинки. Никто.
Господи! Не допусти.
Засуетившись, Ольга Петровна стала копаться в карманах пальто в поисках клочка бумаги написать последнюю волю, потом вспомнила про бювар с почтовыми листами и пошла в комнату. Перед глазами плыли радужные круги.
Нет-нет, только не это! Я не хочу умирать как коммунистка, хочу по-людски, по-христиански.
Дверь в комнату оказалась закрытой. Из последних сил Ольга Петровна несколько раз дёрнула за ручку, а потом медленно осела на ледяной пол и закрыла глаза.
* * *
Вокруг преобладали синие тона, изредка подкрашенные тёмно-лиловым оттенком, похожим на одеяло в спальне. Было очень жарко, и хотелось пить, но губы запеклись жжёной коркой, и Ольга Петровна никак не могла их разомкнуть. Откуда-то сверху она слышала тонкий звук колокольчика и голос мужа, который терпеливо повторял её имя:
Оля, Оля, иди за мной.
Она подала ему руку, ставшую невесомой, и внезапно очутилась на выпускном балу в гимназии. Тогда мама в первый раз позволила украсить наряд тонкой ниткой жемчуга. Она надела бусы под кружевной воротник. И хотя жемчуг был не виден, Ольга Петровна всё равно считала себя самой нарядной девушкой в классе.
Оля, Оля, Ольга Петровна, снова зазвучало извне, перебивая плавное течение мыслей. Когда на лицо хлопнулось что-то холодное и мокрое, Ольга Петровна сумела разлепить веки. Оказывается, уже наступил рассвет и в полутьме коридора смутно виднелись силуэты людей. Когда по лбу и щекам снова проехалось влажное полотенце, она попыталась приподняться.
Очнулась! радостно произнес мужчина, в котором она с трудом узнала Савелия Кожухова. Я уж было думал, что потерял боевого товарища. Поживём ещё, Оленька! У нас много дел впереди. А сейчас в больницу, в больницу, и не спорь.
Спорить Ольга Петровна не смогла, даже если бы захотела, и безропотно позволила подхватить себя на руки.
У неё жар, горит вся, пробормотал кто-то рядом с Кожуховым, надо бы кислым морсом попоить.
Всё сделаем, не беспокойся, с пыхтением отозвался Кожухов. А тебе большое спасибо. Вовремя появилась. Ты здесь останешься?
Нет, к себе пойду, ответил смутно знакомый женский голос, не хочу по чужим углам околачиваться.
Ольга Петровна прометалась в жару три недели. Очнулась, когда в окно застучали весенние капли первого дождя. Словно смывая остатки болезни, дождь принёс облегчение и отменный аппетит. Спасибо товарищам из Петросовета за усиленный паёк по болезни. Очищая яйцо или намазывая маслом ноздреватый клейкий хлеб, она ловила себя на мысли, что руки трясутся от нетерпения поскорее затолкать еду в рот. Организм брал своё, и, едва поднявшись на ноги, она запросилась на выписку.
Мало того, что голод, холод, так ещё и эта проклятая испанка людей косит, сказала Ольге Петровне сестра милосердия, провожая её к выходу, прямо «Десять казней египетских». Вы выжили, потому что питались хорошо и организм не ослаблен. Да ещё в отдельной палате лежали. А другим что прикажете делать? она кивнула головой в сторону длинного коридора, где вдоль стен лежали люди, которым суждено в ближайшие сутки стать покойниками.
Полупрезрительная интонация сестры и дерзкий взгляд извещали Ольгу Петровну о том, что, по мнению сестры, в эпидемии испанки виновата она лично, как представитель новой власти.
Я не знаю, сказала Ольга Петровна.
Проигнорировать вопрос и промолчать не получалось, потому что именно эта сестра выпаивала её с ложечки и меняла нижнее бельё, перепачканное нечистотами.
Сестра усмехнулась:
Не знаете, а декреты выпускаете. Она постучала пальцем по листку газетной бумаги на стене.
Ольга Петровна опустила голову:
Мне пора, меня ждёт машина. Спасибо вам за всё.
Про машину упомянула, чтоб скорее уйти и не продолжать тягостный разговор, полный обидных намёков. Но у больничной проходной и впрямь стояла машина с развесёлым шофёром Васей в неизменной кожаной кепке.
С выздоровлением, товарищ Шаргунова! Куда прикажете? Вам тут товарищ Кожин записку передал. Сказал, что от вашей спасительницы.
Мельком взглянув на ровную строчку, старательно выписанную крупным детским почерком, Ольга Петровна скомандовала:
Едем в Свечной переулок, дом семнадцать.
Машина катила по пустынным улицам с редкими пешеходами. Навстречу прогромыхало несколько подвод, а возле столовой номер один змеилась длинная очередь людей с бидончиками и плошками.
«Ах, да, с месяц назад вышла директива Петросовета, что все жители на шесть рублей пятьдесят копеек имеют право получить обед из одного блюда», вспомнила Ольга Петровна.
Знаю я эти обеды, пробурчал Вася, словно подслушав её мысли, моя мамаша приносит. Вода и картофельные очистки без соли. Я ей говорю: вылей эту бурду, мамаша, у меня паёк есть. Так ведь нет! Хлебает, а к моему запасу не притрагивается. Говорит как народ, так и я. С норовом тётка! Железная!
Ничего, ради большевистской идеи можно несколько лет претерпеть лишения, дежурно ответила Ольга Петровна, хотя теперь, после больницы, была совершенно не уверена: а надо ли было тысячами морить народ ради неясного светлого будущего. Ведь тех, кто погиб, уже не ждёт никакое будущее, ни светлое, ни тёмное. И дети у них не родятся, и старики не состарятся. Неужели прав был покойный Василий и вся эта фантасмагория произошла от дьявольских помыслов и жажды власти?
Чтобы отвлечься от неприятных мыслей, Ольга Петровна стала смотреть на стены домов, тёмных от сырости. Несмотря на ранние сумерки, свет в окнах не зажигался, мрачно отсвечивая тёмными стёклами. На улице Марата, бывшей Николаевской, Вася пропустил на повороте похоронные дроги. Покосился на Ольгу Петровну и перекрестился:
Господи, спаси и сохрани.
Отвернувшись на покойников в лазарете насмотрелась, Ольга Петровна скользнула взглядом по фасаду дома издательства «Шиповник», затянутому огромным полотнищем революционного лозунга: «Пролетариату нечего терять, кроме собственных цепей. Завоюет же он весь мир». Некоторые буквы были заляпаны рыжими пятнами ржавчины, получалось: «Завоет же весь мир».
Ольга Петровна вздохнула. Прежде она могла бесконечно любоваться городскими пейзажами. Прежде Пожалуй, слишком часто за последнее время в мысли стало вторгаться это теребящее душу словечко «прежде». К прошлому нет возврата. Как любит повторять Владимир Ильич: вперёд и только вперёд, под руководством партии большевиков.
* * *
Сейчас мы будем есть кашку, сообщила Фаина, усаживая Капу на стол, застеленный зелёной плюшевой скатертью с бахромой.
От радости Капа заболтала ножками и засмеялась, показывая два верхних зуба. Она любила сидеть на столе, откуда хорошо были видны разные статуэтки на комоде. Особенно её завораживал абажур настольной лампы, набранный из разноцветных стёклышек в тонкой металлической оправе. Если Капа капризничала, то Фаина ставила перед ней лампу, и ребёнок немедленно угомонялся. Ещё Капе нравилось тянуть в рот костяного болванчика с хитрыми узкими глазами и играть крышкой серебряной спичечницы, в которой давно не было спичек.