Тетерин всё-таки сумел выбрать пятачок на грязном полу, чтоб встать на руки и пройти пару метров.
«В последний раз, потому что не к лицу домовому начальству сальто-мортале раскручивать», вздохнул он про себя с тайным восторгом от собственной значимости.
* * *
Здравствуйте.
И тебе привет, коли не шутишь. У женщины, что стояла посреди двора с пустой кошёлкой, было одутловатое лицо и неприятный острый взгляд голодной зверюшки. Ищешь кого или ради болтовни разговор заводишь? Так мне с тобой балакать недосуг. Говори, чего надо, и иди восвояси.
Фаина вздохнула:
Не слыхали, никто здесь по весне младенца в зелёном одеяльце не находил? Девочку, дочку мою. Беленькая такая и щёчки розовые.
Нашла примету щёчки розовые! Да они у грудников у всех розовые, ежели дитя не чаморошное. В зелёном, говоришь?
Фаине показалось, что в глазах женщины промелькнуло понимание, и она заторопилась:
Да-да! В зелёном! Оно ещё посредине было красной ниткой простёгано.
Эта женщина точно что-то знала, слышала или видела. Фаина почувствовала, как от неистово заколотившегося сердца по телу растёкся огненный жар.
Да как же ты ухитрилась ребёнка потерять? спросила женщина.
Сама не знаю. Помню патрулей, поленницу дров и то, что я дочку уронить боялась. А потом словно в омут попала очнулась, а ребёнка нет.
Не повезло тебе, девка. Опустив голову, женщина посмотрела в пустую кошёлку и покачала её из стороны в сторону. А может статься, наоборот подфартило. Не надо пропитание дитю искать, когда оно, дитя, денно и нощно есть просит: дай хлебушка да дай. А где, скажи на милость, я этот самый хлеб возьму? Стяну, что ли? Она махнула рукой. Да я бы и украла, только не у кого. У всех в кармане вошь на аркане. Кто мог, в деревню подался. Даже домком-бедовка Машка Зубарева из дома съехала, хоть паёк от новой власти получала, нечета нашему.
Вы про девочку в зелёном одеяльце вспомните! Ну пожалуйста, оборвала её речь Фаина, не в силах сдерживаться.
В зелёном, говоришь?
Женщина замолчала, а потом решительно отрубила:
Нет, не видала. Ни в зелёном, ни в синем, ни в серо-буро-малиновом. Не было никого, и точка.
* * *
По наследству от шустрой бабки Матрёны Прасковье Чуйкиной досталась не только вредность, но и отменная память. Помнила даже то, как в зыбке качалась да таращилась на тряпичную куклу из мамкиной понёвы, что была подвешена на край полога. Одна нога куклы была перевязана красной тряпицей, а другая льняной ниткой. И свой первый шажок помнила, и атласную ленточку в косе, и таратайку, на которой вместе с родителями ехала в город, и первый взгляд на душную подвальную комнату, где прожила всю жизнь.
Поэтому Прасковье не достало труда заново окунуться в ненастный вечер, когда в дверь ввалилась раскрасневшаяся Мария Зубарева со свёртком в руках. Ребятишки Ленка с Санькой да грудничок Прошка спали, поэтому Мария поздоровалась шёпотом:
Прасковья, дело к тебе.
Всегда бойкая председательша Домкомбеда держалась на удивление тихо и уважительно, словно бы хотела подластиться. Чтобы лучше угадать, в чём дело, Прасковья подкрутила язычок керосинки, что горела на последних каплях и жутко коптила. От керосиновой гари свёрток в руках Марии слабо, по-кошачьи чихнул. Прасковья подняла лампу, отбросившую на Марию круг света.
На трудработы не пойду. Ты, что ль, моих детей нянчить станешь, пока я спину ломаю? Коли надо, то буржуев собирай, а моего согласия тебе нет.
Да я не о том. Мария переступила с ноги на ногу и положила на стол свивальник из зелёного атласного одеяла. Я тебе дитё принесла. Патруль в соседнем дворе подобрал. Ишь, пищит, видать, голодная. Подкорми найдёнку хоть до завтрашнего дня. Да не жмись, я по-царски отблагодарю.
Глянув на пустую кошёлку в руках, Прасковья криво усмехнулась, потому что из той Машкиной благодарности удалось сварить лишь пару-тройку затирух да закинуть в сундук мешочек сушёных снетков ребятишкам крошить в кашу. Думается, надо было с Марии больше запросить. Никуда бы она не делась, потому как кроме её, Прасковьи, кормящих матерей в квартале не было. Разве только Ленка Слесарева, но у Ленки, все знают, молоко горькое, и детей от него пучит. Опять же, Машке не откажешь, потому как с начальством собачиться могут только совсем глупые бабы, за которыми хвост из детей не тянется. В общем, пришлось тогда найденную девчонку взять на прокорм и целую ночь не отрывать от груди. Та, видать, наголодалась и только причмокивала. Зато примерно разоралась под утро. Замолкала лишь на время, да и то, когда её называли Настей.
Прасковья так и Машке сказала: «Настя, мол, твоя девчонка, и всё тут». А когда стала ребёнка возвращать, схитрила, отдала девочку не в пуховом стёганом одеяльце, а в ватном, стареньком. Объяснила: ваше, мол, одеяло мой мальчишка по недосмотру перепачкал, так что отстирать невозможно. Незнамо почему, но очень уж приглянулся тонкий китайский атлас, отливающий зелёной волной. Поди, из барчуков девчонка-то.
Судя по виду, Мария хоть и осталась недовольна, но промолчала, не стала заводить свару, а одеяло отправилось в сундук Ленке на приданое.
Вот и приходится теперь держать язык за зубами скажешь про девчонку, начнутся расспросы об одеяле: что, да как, да где? Куда спокойнее держать язык за зубами и помалкивать.
Прасковья оправила сбившийся платок на голове и пошла в лавку, что открылась на Лиговке. Говорят, если отстоять полдня в очереди, то можно раздобыть немного гороховой муки для ребятишек. Растут, касатики, не по дням, а по часам, растуды их в качель!
* * *
Опять «не видели, не слышали», подумала Фаина, выйдя из двора, где осталась стоять женщина с пустой кошёлкой. Но ведь была же она здесь, была! Вот то окно с гнутой решёткой отпечаталось в памяти, и покосившаяся тумба с обрывками афиш, и лозунг «Даёшь свободу рабочим и крестьянам». За последние месяцы она измерила эти дворы тысячами шагов, каждый раз мучительно вспоминая подробности страшной ночи, но в мыслях оставалась одна пустота, от которой становилось одиноко и безнадёжно.
Вдоль улицы, печатая шаг, шёл строй красногвардейцев. Прогромыхала телега, запряжённая костлявой лошадью с раздутым животом. У трамвайных путей несколько мужиков грузили на платформу мешки и ящики. Наверное, с продовольствием, потому что в ногах у грузчиков вертелась тощая собачонка с поджатым хвостом, которая усиленно нюхала воздух, словно могла наесться им досыта.
Накормила бы тебя, милая, да сама не евши, сказала она собаке, и та искоса глянула на неё горько и понимающе.
Во двор, где жила Ольга Петровна, Фаина пришла ближе к полудню. На подходе к дому сердце тревожно замерло: удастся ли хоть глазком взглянуть на малышку Капитолину? Наверное, уже бегает, лепечет, большая ведь полтора годика. Господи, помоги!
* * *
Стой, куда бежишь, шалопутная! Матрёна схватила Капитолину за подол платья как раз в тот момент, когда мимо проскакал верховой в солдатской шинели. Ещё чуток, и быть девчонке под копытами. Матрёну прошиб холодный пот. В гневе она сузила глаза. Ну, погоди у меня!
Сжавшись в комочек, Капитолина закрыла лицо ручонками и залопотала что-то быстрое и неразборчивое. Плакать она не смела, потому что за слёзы наказывали ещё больше.
Смотри, Катька, как ребят надо муштровать. Была такая орушка, а теперь тише воды, ниже травы, заметила старуха Сухотина своей одноглазой дочке.
Поджидая с работы отца семейства, они обе сидели на скамейке и провожали взглядом каждого встречного поперечного.
Невелика выучка такую кроху бить смертным боем. Дочка закинула в рот несколько семечек, а затем шумно сплюнула шелуху на камни мостовой. Я своих николи лупцевать не стану. Разжав жменю с семечками, она выбрала несколько крупных зёрен и протянула матери. Накось, погрызи.
Зубов нет, отозвалась мать, но семечки взяла, и обе женщины замолчали, глядя, как Матрёна схватила Капитолину в охапку и несколько раз сильно шлёпнула, не жалея ладоней.
Фаина так жаждала увидеть Капитолину, что сперва углядела только её крепенькую, в сером пальтишке и голубой шапочке с помпоном. Ножки в шароварах свободно болтались в воздухе, как у куклы, потому что ребёнка изо всей силы трясла плосколицая нянька Матрёна.
На миг у Фаины оборвалось дыхание, и она со всех ног бросилась наперерез:
Отпусти ребёнка! Не смей! Не трогай!
Двумя руками она толкнула няньку в грудь, буквально выдрав девочку из её хватки. Плосколицая рожа Матрёны дёрнулась в изумлении и застыла с перекошенным ртом.
Тронешь Капу хоть пальцем в клочки тебя разорву, Фаина задыхалась от гнева, и только ребёнок в руках удерживал от того, чтоб не кинуться в драку.
Посмотрев вокруг круглыми испуганными глазами, малышка вздрогнула и вдруг всем телом прильнула к Фаининой груди, обхватив руками за шею.
Девочка моя милая. Доченька. Ягодинка.
Резко развернувшись, Фаина скользнула взглядом по двум тёткам Сухотиным, что с жадным интересом взирали на свару, и с ребёнком на руках выбежала прочь со двора.
Она давно, почти целый год не чувствовала ничего, кроме звенящей тоски, внутри которой тлел крохотный уголёк надежды и веры, но сейчас!.. Остановившись на набережной, Фаина притронулась губами к густым ресничкам Капитолины, на которых дрожали крохотные звёздочки снежинок.
Мама? то ли с испугом, то ли с облегчением пролепетала малышка, и Фаина легко и блаженно откликнулась на тихий зов, в котором смешались её радость и горе:
Мама, конечно, мама, а кто же ещё?
* * *
Мыслимое ли дело? Утащить ребёнка! Да у кого? У неё, Матрёны, тёртой бабы, что у любого проходимца на ходу подмётки срежет и не поморщится! Захлестнувшая злость и обида придавили так сильно, что ноги сами собой отбили по мостовой короткую, нервную чечётку. Походя, она пнула носком чугунную тумбу у ворот, но легче не стало.
Сперва Матрёна как ополоумевшая металась по улице взад и вперёд, пока не поняла, что беглянки и след простыл. Тогда она понеслась обратно, напоследок погрозив кулаком в серое небо:
Ну, погоди у меня! Поймаю шею сверну!
Подумалось прощай хлебное место с тёплой кухней и сытным продовольственным пайком, со сливочным маслом и английской тушёной говядиной в жестяных банках с пёстрыми наклейками и нерусскими буквами. Одна из банок тайком была обменяна на новенькие лакированные ботинки на кожаной подошве и красные бусы, что при ярком свете вспыхивали затейливым серебряным высверком. Барышня-продавщица сказала: муранское стекло. Ишь ты, муранское! И придумают же такое! Навроде, как кошка Мурка намурлыкала этакую красоту.
Ещё придётся распрощаться с туалетным мылом, от которого за зиму руки стали мягкими, как у барыни. Цветочного мыла стало особенно жалко, и Матрёна решила, что, уходя, приберет обмылок из ванной комнаты в свой баул.
Вскинув голову, она перехватила взгляды двух баб Сухотиных, что рядком сидели на лавочке, как куры на насесте:
Что уставились? Делать больше нечего?
Знамо, нечего, окающим говорком откликнулась старуха Сухотина, какие нынче дела? Сиди да думку думай, чем мужика кормить. Двумя пальцами она обтёрла уголки рта и ехидно сморщилась. Ты больно-то не задавайся. Чую, тебе нынче от места откажут, раз не соблюла ребёнка. И правильно. Ольга Петровна дама серьёзная, чикаться не будет, оглянуться не успеешь, как наладит тебя домой.
Старуха Сухотина посмотрела на дочку, и они обе чопорно выпрямились, ровно аршин проглотили. В иное время Матрёна непременно встряла бы в перепалку, тем более что бабка явно на рожон лезла. Но с минуты на минуту должна была приехать Ольга Петровна, а тут уж не до свары с соседями.
Сдерживая дрожь в руках, Матрёна заправила под платок пряди волос, выбившиеся во время бесполезной беготни. Надо бы продумать, что сказать хозяйке, чтоб не обвиноватиться за недогляд. В конце концов, за каждой умалишённой не усмотришь, а прежняя нянька точно была не в себе.
Звук автомобильного мотора на улице застал Матрёну на пороге подъезда. Втянув голову в плечи, она медленно развернулась навстречу стуку каблучков Ольги Петровны. Судя по улыбке, Ольга Петровна пребывала в хорошем настроении.
Матрёна набрала в грудь воздуха, чувствуя, как внутри живота сжался тугой клубок страха:
Ольга Петровна, беда у нас.
Нянька старалась говорить спокойно, но голос всё равно резал ржавой пилой по железу.
Лицо Ольги Петровны просело, обвиснув щеками и обдав холодом глаз:
Что за беда?
У меня украли Капитолину.
Объяснись.
Краем глаза Матрёна увидела, как старуха Сухотина привстала со скамейки. Не хватало, чтоб ещё старая швабра встряла не к месту. Она заторопилась со словами, рассыпая их сухим трескучим горохом:
А вот так! Я только-только дитя взяла на руки, чтоб покачать, а эта девка, прежняя кормилица, как подскочит из-за угла. Сама растрёпанная, зенки таращит, чисто с цепи сорвалась. Подлетела да как схватит Капитолинушку за пальтишко. Я опомниться не успела, как их и след простыл. Бегала-бегала, орала-орала, да куда там Она безнадёжно махнула рукой, втихаря зорко поглядывая, чтоб быть начеку. Кто его знает, что может сотвориться в голове у матери, хоть бы и такой равнодушной, как Ольга Петровна? Небось у неё и наган имеется, как у всех, кто при новой власти пригрелся.
Чтобы обозначить переживание, Матрёна несколько раз громко всхлипнула и утёрла кулаком сухие глаза. Плакать она сызмальства не умела, хотя иной раз полезно пореветь в голос.
Вы, Ольга Петровна, патрулей за ней пошлите, вас они послушают. Пусть они воровку заарестуют. Это мыслимое ли дело чужих детей воровать средь бела дня, да ещё при свидетелях!
Кивком головы Матрёна указала на Сухотиных, но тут же поняла, что сболтнула про них зазря, потому что старуха поставила руки в боки и подступила к Ольге Петровне:
Врёт ваша нянька и не морщится! Мы с Катькой доподлинно видели, как дело было!
Да, и видели, и слышали, пискнула младшая Сухотина, сняв с губ шелуху от семечек. Мамаша сейчас вам обскажет пролетарскую правду.
А то! Старуха Сухотина гордо выпрямилась, метнув в сторону Матрёны недобрый взгляд. Била она вашу девочку. Ольга Петровна побледнела, а Сухотина поддала жару: Вот вам крест. Взметнувшаяся рука старухи прочертила дугу в воздухе. Колошматила ваша Матрёна ребёнка, ровно бы не дитё беззащитное, а вражеское отродье.
Только голова болталась из стороны в сторону, вклинилась младшая Сухотина.
Точно так, Ольга Петровна, я тоже видел, как девчушку обижают, забасил невесть откуда вынырнувший мужичок, что жил в полуподвальной комнате второго подъезда. Хотел даже вас оповестить, но никак не мог время выбрать. Он многозначительно кашлянул в сторону Матрёны, и та увидела, как рука Ольги Петровны непроизвольно сжалась в кулак.
* * *
Фаина опомнилась на Караванной, когда впереди разноцветными завитками выплыл из туч купол церкви Спаса на Крови. Навстречу шла женщина и вела за руки двух девочек, закутанных в бархатные шубки. Одна их девочек вдруг подняла голову и застенчиво улыбнулась улыбкой нищенки из благородных.
Перехватив взгляд, мать дёрнула её за руку и быстро сказала что-то по-французски. Девочка опустила голову:
Да, мама.
Мама, мама, залепетала Капа на руках у Фаины. И тут Фаина остановилась.
«Боже, Боже, что я делаю? Она посмотрела на крест храма в тусклом осеннем золоте. Да ведь я украла ребёнка!»
Она посмотрела на Капу и закусила губу. Тараща глазёнки, Капа сидела тихо, как мышка, теребя пальчиками воротник Фаининой душегрейки. Фаина сделала несколько шагов вперёд. Там, за поворотом, её дом, где найдётся пара поленьев протопить печурку и несколько ложек крупы, чтобы сварить кашу.