Словно поняв её состояние, те на мгновение затихли и лежали рядком, похожие на куклы в магазине игрушек.
Уверенные шаги по коридору раздались, когда Фаина споласкивала пелёнки. Водопровод не работал, дрова надлежало экономить, потому ежедневная стирка превращалась в маленькое приключение, во время которого надо было выбрать момент, пока дети спят, натаскать воды, а потом с руками по локоть дрязгаться в бадье с ледяной водой.
Ольга Петровна вошла не одна. За её плечом маячило бледное и длинное лицо незнакомой женщины.
Фаина почему-то сразу обмякла изнутри, и у неё задрожали пальцы.
Фаина, я привела новую кормилицу для Капитолины, с натянутым спокойствием сказала Ольга Петровна. С этой минуты ты можешь быть свободна.
Комок пелёнок в руках стал тяжёлым. Чтобы прийти в себя, Фаина опустила голову и стала с ожесточением выкручивать пелёнку, покуда она не разорвалась посредине.
Ты слышала мои слова? повторила Ольга Петровна. Оставь стирку и покажи Матрёне ребёнка и комнату.
А я куда? онемелыми губами спросила Фаина, заранее зная ответ.
А ты иди куда хочешь, Ольга Петровна слегка пожала плечами, ведь где-то же ты жила до того, как тебя привел сюда доктор. Согласись, что ты достаточно задержалась в нашем доме.
Но Капа, Капитолина она привыкла ко мне и к Насте! Вы не можете нас разлучить! закричала Фаина.
Страх потерять ребёнка, ставшего родным, туманил голову и придавал силы. Она широко шагнула вперёд, готовая встать поперёк двери, но голос Ольги Петровны вернул её к действительности:
Я хотела дать тебе три дня на сборы, но вижу, что будет лучше, если ты уйдёшь немедленно. Иначе я вызову солдат и тебя выставят. Пелёнки и что там ещё? Ах да, распашонки и одеяло для твоего ребёнка можешь взять с собой, Ольга Петровна посмотрела на новую няню. Матрёна, приступайте к работе.
Та широко улыбнулась:
Конечно, как изволите, барыня под твёрдым взглядом хозяйки она запнулась.
Ольга Петровна поморщилась:
Сколько можно повторять, что бар у нас теперь нет.
Но я же кормлю! не сдавалась Фаина.
У меня молока поболе твоего будет, отрезала новая кормилица и выступила вперёд. Где тут дитё?
Она действовала быстро, напористо, с нахрапом, и Фаина не успела опомниться, как оказалась перед дверью с котомкой вещей за плечами и Настей в руках.
Ребёнок орал так, что закладывало уши. Из глубины квартиры эхом откликался такой же заливистый плач, который то захлёбывался, то расходился горячей волной отчаяния.
* * *
Идти было некуда. Прижимая к себе дочь, Фаина столбом стояла посреди двора и думала только о том, что сейчас чужая, недобрая тётка качает Капитолину. Разве та знает, что после кормления Капе надо обязательно пощекотать животик, а перед тем как уложить спать, спеть колыбельную про трёх ангелов? Да и не заснёт Капа без Настёны, так и будет исходить на крик, пока не истратит все силёнки.
Как будто подслушав грустные мысли, Настя выгнулась дугой и издала истошный вопль, больше похожий на кошачий ор.
Шшшш, тише, тише. Фаина прижалась губами к потному лобику, выглядывавшему из одеяльца, и двинулась прочь со двора.
Господи, подскажи, куда податься?
Сгорбившись, она побрела вдоль по улице до площади у Николаевского вокзала, посреди которой грузно и грозно возвышался конный монумент царя Александра Третьего.
«На площади комод, на комоде бегемот», выскочила из памяти забавная частушка, гулявшая по городу со времён установки памятника.
«Сколько я с дитём смогу продержаться побирушкой? День? Два? Неделю? подумала Фаина с отчётливой безысходностью. В холодном и голодном городе никто не заметит смерть молодой бабы с ребёнком. Швырнут на похоронные дроги, да ещё и скажут: двумя ртами меньше».
А что, если сесть на ступеньки крыльца, как тогда, когда её подобрал доктор? Вдруг да опять выпадет нечаянная удача.
Она отпрянула к стене, когда мимо промаршировал отряд красногвардейцев с красными нашивками на папахах. Из-под их сапог воробьями вспархивали комья весенней грязи.
«Земля крестьянам, фабрики рабочим, хлеб голодным» кричал кумачовый лозунг на здании вокзала.
«Хлеб голодным». Если бы Фаина могла, она бы зло усмехнулась, потому что власть Советов наплодила столько голодных, сколько России прежде не снилось в самом страшном сне. Но оттого, что горе накрепко свело челюсть, губы не шевелились.
Разлучённая с Капитолиной Настя орала не переставая.
Майский ветер задувал под тонкое пальтецо, и у Фаины очень быстро застыли руки. В поисках тёплого угла она забрела в подъезд с выбитыми дверями и крепким запахом махорки и горелой бумаги. Судя по пеплу и углям, на мраморном полу кто-то разводил костерок, ещё дышащий струйками дыма. С закопчённой лепнины над окном скорбно смотрели две женские головки с отбитыми носами. На верхнем этаже стукнула дверь и раздались медленные шаркающие шаги. Спускалась старуха в чёрной одежде с костистым лицом ведьмы.
Ты что здеся сидишь? Воровка, что ли?
Фаина покачала головой:
Нет. Греюсь.
Воровка! Она не могла бы украсть, даже если бы захотела. Давным-давно, ещё мелюзгой, они с подружками попали на гулянье, где пьяный булочник скинул с плеч короб и завалился спать под берёзу. Девки и парни с хохотом растаскивали плюшки и пирожки, озоровали, кривлялись. Кто-то из шутников надел на голову булочнику дырявую корзину без ручки.
Что же ты, Файка, стоишь? Хватай сушки, ешь! Вкусные! С маком! подначивали подружки, с хрустом разгрызая перепавшую дармовщинку.
А она робела, комкала в руках косынку и не могла ничего сказать. То ли плакать хотелось, то ли убежать от стыда.
А коли не воровка, то проваливай отсель! Прочь! Прочь! Убирайся к себе домой!
Посох старухи больно толкал Фаину в плечо и в спину.
Она поймала в кулак конец посоха и крепко дёрнула:
Хватит драться! Нет у меня дома!
Как это нет? Старуха кивнула на ребёнка. Выгнали небось за то, что в подоле принесла.
Ни в каком подоле я не приносила. В няньках жила, а хозяйка нашла другую работницу.
Вон оно как! Совсем народ озверел. Насупившись, старуха пожевала губами. Я тебя приютить не могу, у самой полна коробочка. Но ты вот что, девка, походи по дворам и порасспрашивай, где находится Домкомбед, последнее слово она произнесла с расстановкой, словно заколачивала в стену гвозди.
Домкомбед? Фаина подняла глаза. А что это?
Домовой комитет бедноты, сказала старуха. Ты ведь беднота?
Да, кивнула головой Фаина. Беднее некуда.
То-то и оно. Значит, тебе туда прямая дорога. Скажи, что негде жить, они помогут. У нас тут в подвале бабёшка жила, Зойка Клыкова, может, слыхала?
Нет.
Ну, нет так нет. Так вот эту Зойку Домкомбед определил на житьё живёт в квартире богатенной купчихи Бояриновой. В самолучшую комнату с этим, как его эркером!
Муж, что ли? тупо переспросила Фаина, прижимая к груди проснувшуюся Настюшку.
Ох, видать, ты совсем деревня, вздохнула старуха. Эркер это балкон такой. В общем, вставай, выметайся и двигай искать Комбед, пока не стемнело. Нечего на чужой лестнице ошиваться.
Фаине всё равно надо было уходить не поселишься же навечно в грязном подъезде. Поэтому она покорно встала и пошла к выходу. Может, и вправду поискать этот самый Домкомбед? Название-то какое: дом, да ещё и бед! Беда, да и только!
* * *
Люди в тёмном, тёмное небо, тёмный город тьма пеленой качалась перед глазами, сливаясь в замкнутый круг без входа и выхода.
Пока в поисках Комитета бедноты Фаина кружила по улицам, стало смеркаться, и по пустынным мостовым стучали лишь шаги патрулей. Заслышав их, она пряталась во дворах, помнила, что вот так же ушёл из дому Василий Пантелеевич, а потом его нашли убитым.
Боялась не за себя за ребёнка, ведь случись что с матерью, разве сможет выжить никому не нужное дитя? В лихую годину не до милостыни. Нынче не прежнее время, когда подкидышей подбирали сердобольные люди и определяли в приют. Бабы болтали, что некоторые специально своих младенцев отдавали в казённый дом, потому как там сироток примерно выучивали, определяли к ремеслу, а по выходе приписывали к мещанскому сословию и выдавали хорошее пособие на обзаведение хозяйством.
Сквозь буруны туч по небу упрямо катился диск луны. Приложив ребёнка к груди, Фаина достала из кармана кусок хлеба и закусила зубами сухую горбушку. Завтра хлеба уже не будет. От переживаний и усталости её колотила дрожь.
Стой, где стоишь! Не двигайся!
От внезапного окрика Фаина вздрогнула, повернулась и увидела нацеленный ей в лицо штык винтовки. Судорожным движением она прикрыла собой Настю:
Нет! Не трогайте ребёнка!
Темнота двора мешала рассмотреть людей, и Фаина не понимала, красногвардейцы это или бандиты, или и те и другие одновременно, но знала одно она должна любой ценой спасти жизнь своей крохи, а значит и свою жизнь.
Эй, да здесь баба! раздался удивлённый молодой голос. Кто такая?
Солдатка я, сказала Фаина, ищу Домкомбед.
Боец, нацеливший на неё штык, закинул винтовку за плечо:
Иди вперёд, да не рыпайся, а то не посмотрю, что солдатка. Он оглянулся на товарищей. Может, она врёт, а сама буржуйка недорезанная.
Он смачно, со свистом всосал через губу воздух и сплюнул себе под ноги.
Будет тебе, Лёшка, бабоньку стращать, сказал кто-то из патруля. Не видишь, что ли, она с дитём?
Тот, что тыкал штыком, огрызнулся:
Подумаешь, с дитём! Мы здесь всяких видели! Протянув руку, он схватил Фаину за рукав. А ну-ка, давай пошли с нами, там разберёмся, кто ты есть на самом деле.
Фаина нехотя поддалась, но в этот момент со стороны улицы раздался крик и послышалось несколько выстрелов. Хватка ослабла, и она снова осталась одна, не зная, куда деваться и где спрятаться.
Наугад пошла длинным проходным двором с вывороченными булыжниками под ногами. Посреди двора валялось старое тележное колесо, стояла чугунная чушка, топорщилась груда каких-то черепков то ли битые горшки, то ли кирпичная крошка. Не успела повернуть за угол, как уши снова полоснул резкий голос:
Стой на месте! Руки вверх.
Какое вверх, когда дитя в охапке? Крепко, как только могла, Фаина стиснула Настю и вдруг поняла, что крыши соседних домов мягко сдвинулись вместе и закрутились перед глазами.
* * *
Домкомбедовка Мария Зубарева давно забыла, когда заваривала нормальный чай, плиточный или байховый всё равно какой, лишь бы настоящий. Чаёвницей она была знатной: под сушки с вареньицем да под пилёный сахар вприкуску одна могла полсамовара выдуть. А если бы напротив сидел сердечный друг Васька-приказчик, то у-у-у
Васька сгинул без следа вскоре после разорения лавки купца Яхонтова, даже попрощаться не пришёл, пёс шелудивый, а ведь сколько на него было сил положено, сколь пирогов напечено, сколько песен вместе спето
Казалось, не год прошёл с сытного царского времени, а целая жизнь промелькнула, перемолачивая в труху одних и возвышая других. Взять хоть её, Машку Зубареву, работницу с Клеёночной фабрики. Кем она при царе была? Чёрной костью, подай принеси пошла вон. А нынче? Нынче она товарищ Зубарева председательша Домового комитета бедноты, стало быть, советская власть.
Вздохнув, она в два глотка допила стакан кипятка, подкрашенный щепотью сушёной рябины, и встала. Время позднее, пора домой. Не торопясь никто не ждал она перевязала вокруг шеи мягкий кашемировый платок, выменянный у какой-то бывшей дамочки за шматок сала, и решительно захлопнула толстую книгу со срамными картинками голых баб и мужиков. Профессор Колесников из третьей квартиры говорил, что эта книга об искусстве Возрождения, и просил не пускать её на самокрутки, а отдать в библиотеку, мол, ценная вещь. Видать, от учёности у профессора мозги набок съехали, раз такое непотребство хвалит. Правильно буржуев солдаты с рабочими в кулак зажали, ох, правильно! То ли дело лубочные картинки из календарей любо-дорого поглядеть да на стенку повесить: тут тебе и барышни в кокошниках, и лебеди по озеру плывут или мишки в лесу по дереву карабкаются, одно слово красота!
Шум и крики на лестнице заставили её взять в руку керосинку и выглянуть наружу. У дверей несколько солдат чуть не волоком тащили какую-то девку с растрёпанными косами. Один из патруля неловко держал в охапке ребёнка. При виде её он с явным облегчением выдохнул:
Здесь, что ли, Домкомбед?
Мария привыкла держаться настороже и хотя понимала, что перед ней революционный патруль, на всякий случай спросила:
А вам-то что? Вы кто такие будете? Предъявите мандат.
Редька тебе, а не мандат, оборвал её пожилой красногвардеец в мятой папахе, видишь, руки заняты. Сперва прими груз, он кивнул головой на молодайку, которая слабо простонала то ли «ай», то ли «ой».
Да вы что, мужики? Куда мне её? едва не в голос взвыла Мария. У меня и так хлопот полон рот!
А нам тем более такую обузу не надо. Мы город охранять поставлены, а не цацкаться с убогими. Пожилой обернулся к солдату с ребёнком. Давай, Сомов, клади чадо на стол, да пошли отселева. Некогда прохлаждаться: нас с караула никто не снимал. Он косо взглянул на Марию. Ты власть, ты и разбирайся.
Топоча сапогами, патрульные ушли, оставив на полу женщину, а на столе орущего ребёнка. Он выгибался дугой возле чернильницы-непроливайки. От его настырного крика закладывало уши. Девочка а Мария враз определила, что младенец женского пола, была крепенькой и голубоглазой, со светлыми волосиками на потном лбу.
Ори не ори, а видать, помирает твоя мамка, хрипло сказала Мария, подбирая ребёнка на колени. Придётся тебе, милая, расти в приюте. Ну, да ничего, я сама приютская, а видишь, выросла, выдюжила, а тебя народная власть не бросит, она сирот уважает.
Говорила и сама не верила тому, что несёт, потому как сирот да беспризорников по городу болталось тьма тьмущая. Иные и умирали под забором, не дождавшись помощи. Но девчоночка, видать, ей поверила и замолчала, обиженно пришлёпывая розовыми губёнками.
Осторожно, одним пальцем, Мария провела по тугой младенческой щёчке и внезапно захолонула от нежности, так ясно и больно вспомнилась крошечная дочурка, которую десять лет назад унесла дифтерия. В последние годы казалось, что комок горечи от страшной потери давно выскочил из горла и в прах рассыпался под ногами, ан нет, поди же ты, помнит сердце потерю, ох, как помнит!
Марфушка, дитятко, сами собой шепнули губы. Не помня себя, Мария вскочила и прижала ребёнка к груди. Спасу тебя, милая, не дам погибнуть.
В мыслях уже мелькало, что надо бежать к Прасковье Чуйкиной, что обосновалась в дворницкой, она кормящая, за лишнюю пайку хлеба не даст ребёнку оголодать.
Женщина на полу слабо заворочалась, дрогнув веками на закрытых глазах. Наверняка тифозная. Как помрёт, придётся завтра отправлять покойницу на кладбище, а опосля перемывать пол и от заразы окуривать коморку вонючей серой.
И принесла же нелёгкая этот патруль!
О том, что ребёнок тоже мог оказаться больным, не думалось. Широко шагнув, Мария захлопнула за собой дверь и стремглав помчалась к вдове Чуйкиной.
* * *
Фаина лежала на полу, а вокруг неё был тёмный смертельный холод, наползавший из всех щелей. Холод сочился по полу, заползал в рукава и ледяным сквозняком дышал в шею. Чтобы согреться, она попыталась съежиться в комок, но не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. Сперва заморозило ноги и грудь, потом холод подобрался к горлу, ледяной коркой запечатав и без того тихий стон. Когда сил сопротивляться совсем не осталось, телу внезапно стало мучительно жарко. Бессознательными движениями Фаина сдёрнула с головы платок, рванула пуговицы жакета, засучила ногами по доскам, выгнулась дугой и со страшным усилием смогла приоткрыть веки. Прежде чем стали проступать очертания вещей, какое-то время перед глазами качалось вязкое марево белой пелены, похожей на густой туман. Потом из тумана стали постепенно проступать очертания стен и полоска широкого подоконника с засохшим цветком герани в горшке.