В квартиру вселился молодой военный с молодой женой редчайшие надо сказать выродки. Каждую ночь они что-то били об пол и стены под такой мат, что даже у меня вяли уши. Причем материлась жена. Днем они врубали на полную мощь отечественный рэп и прочие мерзости. Когда я пожаловался на них хозяину квартиры, днем стало тише. Наконец, съехали и эти.
Им на смену вселилась азербайджанская семья с ребенком, а у меня в квартире начался ремонт. На третий день ремонта появился сосед и очень вежливо попросил по возможности с 2-х до 4-х после полудня не работать перфоратором в спальне его ребенок от перфоратора становится совершенно диким, как кот от пылесоса. Я пообещал по возможности не шуметь, и уже на следующий день именно в это время пришли люди устанавливать сплиты. А они стену бьют с таким грохотом, что просто трандец. Еще были установщики окон, установщики решеток на окна И все приходили именно в это время видать у соседей была хреновая карма, еще хреновей, чем у меня.
Их сменила несколько шизанутая парочка: дамочка по ночам пела своему самцу песни похожим на издаваемые циклевальной машиной звуки голосом. А уже после них там поселилась ночная блевунья.
Долгое время меня это бесило, а Валя словно бы не замечала соседский беспредел. Когда я спросил, как у нее это получается, она напомнила мне, что выросла в панельном доме в рабочем районе, и по сравнению с той обстановкой здесь рай и тишина.
А как ты не сошла с ума? спросил я.
Я смирилась. Бесит ведь не сам шум, а нежелание с ним мириться. Когда внутри себя позволяешь этому быть, перестаешь обращать внимание, ответила она, став на долгие годы моим учителем всеприятия.
Постепенно у меня стало получаться смиряться с соседями, и я действительно почти перестал на них реагировать. Поэтому, услышав желудочное пение за стеной, я от всей души порадовался соседскому горю и, поцеловав Валю, уснул.
Мне приснилось, будто я живу на тихой улочке милого дотолерантного европейского города. У меня был свой дом: Два верхних этажа жилые, на первом магазин. Я торговал смертью, а, вернее, смертями. Выглядели они очень трогательно: Не более 15-ти сантиметров ростом, в очаровательных балахонах с капюшонами и миниатюрными косами в когтистых лапках. Были они милашками, охотно шли на руки, а когда я по утрам входил в магазин, встречали меня радостным шипением. Жили смерти в просторных красивых клетках и питались исключительно кровью христианских младенцев, которую я покупал для них высшего качества. Нельзя сказать, чтобы торговля шла бойко, так что в магазине я больше наслаждался покоем, тишиной и обществом любящих меня созданий (а в том, что смерти меня любят, я нисколько не сомневался), чем зарабатывал себе на жизнь. На жизнь, правда, хватало.
Однажды ко мне заявились Слуги Родины два напыщенных болвана.
В тебе нуждается Родина, патетически заявил один из них.
Вместо того чтобы залиться слезами умиления, я откровенно поморщился, а потом спросил:
И что ей от меня надо?
Пришло время для подвига, изрек второй.
И Родина хочет, чтобы я его совершил? не скрывая сарказм, спросил я.
Именно, ответили они хором.
А скажите-ка мне, милейшие, почему Родина вспоминает о нас исключительно, когда ей нужны наши подвиги? Почему бы ей не вспоминать о нас хотя бы изредка, чтобы, например, просто так подарить денег?
Родина существует не для того, чтобы одаривать нас, а для того, чтобы мы по ее зову были готовы отдать ей все, включая наши жизни! гордо заявил первый Слуга.
Ну и нахрена мне тогда такая Родина?
От этого вопроса Слуг перекосило так, будто их коснулась кисть Пикассо. К сожалению, я проснулся, так и не услышав их ответ, от особенно громкого желудочно-душевного вопля за стеной. Соседку все еще рвало. Еще раз порадовавшись ее горю, я осторожно, чтобы не разбудить Валюшу, перевернулся на другой бок и уснул.
На этот раз мне приснилось, что я танцую вальс с умопомрачительной красавицей. Стройное тело, длинные идеальной формы ноги, очаровательное лицо, длинные густые черные волосы Но больше всего меня поразили ее глаза. Они были бездонно черными, и в них плясал тот огонь, который бывает во взгляде у редкой притягательности женщин. Одного взгляда таких глаз достаточно, чтобы навсегда потерять голову от любви.
Брюнетка была самой смертью, и я ее обожал.
Разлучил нас звонок Валюшиного мобильника ее срочно вызвали на работу. Спать мне уже не хотелось, поэтому я встал и взвалил на себя обязанности домохозяйки. В холодильнике лежал фарш, и я решил приготовить пельмени и большие а-ля пельмени для жарки, получившие в честь Эрнесто Че Гевары (так и просится вторая «р») название Чебуреки. Это было своего рода лишением девственности, так как до этого я еще не готовил ни пельмени, ни чебуреки.
Начал я с пельменей, потому что несколько раз видел, как это делается. Начал и сразу же вспомнил достаточно забавную вещь: Не знаю, как у вас, а в наших краях считаются хорошими почему-то «слепленные вручную пельмени», как будто на качество пельменей больше влияет способ изготовления, а не то, что засунули к ним внутрь. Ведь если душа пельменя так и просится на помойку, то, как ты его ни лепи, хорошим он от этого не станет. Больше во время лепки пельменей ничего в голову мне не лезло.
Зато когда я взялся за чебуреки, сразу вспомнил позаимствованный у Гегеля Марксом закон единства и борьбы противоположностей. Ведь для того, чтобы тесто тонко раскатывалось, нужно все вокруг засыпать толстым слоем муки; а чтобы слипались края чебурека, муки нужно как можно меньше. Такое вот диалектически сволочное блюдо чебуреки.
Сначала я пытался катать пышки поштучно. Я выкатывал на столе очередное пятно Роршаха, затем начинял его фаршем, складывал, обрезал лишнее тесто ножом, после чего залепливал, слепливал или залеплял края. Чертовски низко производительный способ! К счастью, я вскоре вспомнил, что не так давно Валя мне объясняла, что тесто надо катать большим тонким блином, а потом разрезать его на квадратики. Квадратики складываются треугольником, и получается весьма живописное изделие. Кстати, лепятся чебуреки почему-то всегда наизнанку. А иначе как объяснить тот факт, что тесто так и норовит пристать к пальцам и никак не желает срастаться краями.
Долепив чебуреки, я задался вопросом: а чего я их лепил не под музыку? Вопрос этот так и остался без ответа.
Во время уборки я вспомнил анекдот о дрочистом изумруде, в котором учитель объясняет детям, что у Пушкина написано: «Ядра чистый изумруд», а не «я дрочистый изумруд». Я себя во время уборки именно дрочистым изумрудом и чувствовал. А еще мне в голову лезли всякие дурацкие стишки типа:
Во время мытья скалки благодаря характерным движениям рукой я вспомнил юность, а заодно и более зрелые периоды жизни без женской ласки. Когда я подметал пол, мне в голову приперлись два умных по звучанию слова: «реферальность» и «ревелентность». Ставя точку в проделанной работе, я подумал: «Быть не дебилом непатриотично!».
После этого я отправился в банк платить за коммуналку.
Если бы я вздумал написать что-то вроде божественной комедии, я бы описал ад, как бесконечную череду кабинетов в казенных советских учреждениях, а они у нас все сплошь советские и все служат минифилиалами ада: собес, БТИ, налоговая, таможня, паспортный стол Разве может такая мелочь, как раскаленные сковородки сравниться с этими воплощениями кошмара и бесчеловечности? Но если после прохождения всех назначенных нам мук в виде сбора дурацких справок, написания бесконечного числа заявлений и заключения договоров с последующим сбором подписей под этим ворохом бумаг мы можем вырваться на волю, то настоящий ад я сделал бы в виде бескрайней чиновничьей вселенной, этакой помноженной на бесконечность кафкианской фантазии, из которой нет никакой надежды вырваться даже просто покурить. Для мучения несчастных я бы использовал других таких же бедолаг. Ведь что ни говори, а сидеть в кабинете, принимая вздроченных до предела в очередях выживших из ума стариков, старушек и прочих посетителей тоже невелика радость.
В очереди в кассе было человек пять.
Кто последний? спросил я.
За мной будешь, покойничек, ответил мужчина примерно моих лет, и меня словно током ударило. До этого момента еще никому не удавалось понять, что я уже мертв.
Раскусивший меня мужик был упитанным, небритым, забывшим про расческу пару кальп назад. Одет он был прилично, да и русским духом от него не разило. Короче говоря, меня расколол тип маргинальной внешности. У меня сразу возникла куча чувств и вопросов, поэтому я, едва мне вернули квитанции и сдачу, бросился его догонять. К счастью, он не успел далеко уйти, нырнуть в какой-нибудь магазин или сесть в машину.
Простите можно вас на одну минуту, выпалил я, краснея, догнав его.
Религией не интересуюсь. Чудо-кормами тоже, отрезал он.
Мне интересно, как вы узнали, что я мертв, выдал я.
Намного интересней, как ты об этом узнал, ответил он. Похоже, мой вопрос не показался ему странным.
А разве люди не узнают, что они мертвы? удивился я.
Только за очень редким исключением.
Наверно, я выглядел, как пытающаяся читать рэп рыба, потому что, посмотрев на меня, он сказал:
Вижу, ты жаждешь об этом поговорить, ну а я жажду поесть и выпить пива. Так что можешь меня угостить, милостиво разрешил он, и мы отправились в кафе.
Так как ты до этого допер? спросил он, возвращаясь тем самым к животрепещущей для меня теме, когда нам подали еду и пиво.
В том то и дело, что никак, ответил я и выложил ему все, как на духу.
Зато теперь ты знаешь, каково было коту Шреденгера, отреагировал на это он.
Разумеется, мне нужен был другой, хоть как-то объясняющий мой посмертный опыт ответ, и это отразилось у меня в глазах. Читать по глазам мой собеседник умел, поэтому почти сразу же добавил:
Если честно, я имел в виду совсем другое: «пусть мертвые хоронят своих мертвецов» и так далее. Но твой случай кажется мне не менее интересным. Более того, мне кажется, наша встреча это не просто так, и ты мой посланец судьбы. Надеюсь, я смогу отплатить тебе чем-нибудь полезным.
Так что же мне делать? спросил я, пропустив мимо ушей эту лирику.
Не пытаться питать иллюзию понимания. Обычно люди думают, что они что-то понимают и имеют твердую почву под ногами. Им так проще обитать в неизвестности. Однако, подобно тому, как эта твердость превращается в огромные пространства пустоты с крайне редкими вкраплениями того, что мы вообще не можем понять и обзываем квантами или частицами, понимание оказывается такой же иллюзией. Мы ничерта не понимаем и не можем понять, а большинство из нас не желает понять даже это.
Ты, наверно, думаешь, что я сумасшедший? решил вдруг я.
Мне на это плевать. А ты, кстати, знаешь, чем сумасшествие отличается от особенности?
Нет.
Если ты любишь спать на потолке это особенность. А если при этом тебя терзают всякие муки, или ты достаешь окружающих, то это уже сумасшествие.
Хочешь сказать, что все дело в отношении?
А в чем еще? Ярким подтверждением этому служит признание патологией нежелание бредить и галлюцинировать определенным образом.
Ты о чем?
О флаге, например. О гимне. И прочих подобных вещах, в которых мы просто обязаны видеть то, чего там нет. Ради спасения флага вообще полагается рисковать жизнью, то есть ставить какую-то тряпку выше себя. А так называемые святыни это вообще пиздец. Но попробуй об этом откровенно признаться там, где на это положено благоговеть И раз уж мы с тобой тут разоткровенничались, я тоже признаюсь в том, что есть нечто, что я могу сказать далеко не каждому. Дело в том, что я господь.
В смысле? отреагировал я.
В самом, что ни на есть прямом.
Не знаю, как он обо мне, а я о нем точно подумал, что он псих.
То есть, хочешь сказать, что это ты сотворил небо, землю и все остальное?
Я что, идиот?
Но разве это не дела господа? настаивал я.
Я ничего такого не делал.
Но подожди попытался возразить я, но он меня перебил:
И вообще, я не один из тех сверхпортье с больным самолюбием, какими рисуют своих богов практически все религии.
С таким образом бога я еще не сталкивался, о чем и сообщил своему собеседнику.
А ты сам посмотри: что бы кому-нибудь ни понадобилось, все тут же сообщают об этом богу, как будто он по первому же требованию должен бросать все свои дела и завозить в магазин нужные товары, лечить от простуды, ублажать экзаменаторов, сводничать и так до бесконечности. А в качестве оплаты его услуг или чаевых можно поползать перед ним на коленях и наговорить всякой льстивой ерунды. Вот только если он действительно настолько всемогущ, как о нем говорят, нахрена ему постоянные восхваления каких-то двуногих мандавошек с одной из задрипанных планеток? Да и какая ему разница, как мы трахаемся, что едим, в чем ходим?..
Говорят, это нужно не ему, а нам.
Хорошо. Пусть так. Пусть это нужно нам. Пусть нам же нужно, чтобы он вел себя, как балаганный завлекатель зевак. Но зачем ему потакать нам в наших самых низменных проявлениях себя, которые, если верить в то, что мы образ и подобие, являются отражением его низменных страстей. Не мелковато ли это для создателя вселенной?
Все дело в том, что бог это три разных явления: один бог это гипотетический создатель вселенной; другой эгрегор; а третий порождение коллективной человеческой глупости.
Еще одна концепция. Знаешь, еще до того, как я понял, кто я, я нашел только одно оправдание бога: вселенная это что-то вроде романа. Никто же не обвиняет того же Дюма в том, что он перерезал кучу гвардейцев кардинала. Главное, чтобы было интересно. А потом я понял, что это тоже всего лишь концепция, и что любой господь это самодостаточное существо, которому не нужны ни верующие, ни поклонники. Разве что немногие избранные.
То есть ты не единственный господь? поймал я его на слове.
И да, и нет. Господь един, но я не единственная моя форма.
То есть ты часть господа.
Что за теологическая расчлененка? поморщился он. Я господь единый и неделимый. И я далеко не ограничиваюсь видимой тобой формой. Мне трудно это объяснять. Это как объяснить слепому, что такое зеленый цвет.
И все же, почему ты так уверен в том, что ты господь?
А почему ты уверен в том, что ты покойник?
Ну, это другое дело.
Отнюдь. И тут мы с тобой выступаем в роли мышей Эйнштейна.
У него были мыши?
Он как-то сказал, что даже мышь, наблюдая мир, создает вселенную. Так вот, дорогой мой, мы с тобой либо господь и покойник, либо два психа. Что тебе больше нравится?
Да мне, собственно, может нравиться все, что угодно. Здесь намного важней объективная оценка.
Объективная оценка, передразнил он меня. Нет и не может быть никакой объективной оценки хотя бы потому, что для ее существования должен быть объективный наблюдатель, а это нонсенс. А раз так, то в создаваемой нами вселенной мы либо господь и покойник, либо два ненормальных психа. Так что выбирай.
Разумеется, я выбрал первый вариант.
Вот из таких вот соглашений и состоит наш мир, сообщил мне господь.
После этого мы какое-то время еще поболтали о всяких пустяках, затем Господь рассказал весьма забавную байку:
В одном из самых труднодоступных районов Гималаев у подножия продуваемой всеми ветрами и покрытой вечными снегами скалы приютился маленький монастырь с дюжиной монахов и учителем-настоятелем. Жили монахи крайне тяжелой аскетической жизнью. Вставали они еще до восхода солнца. Молились. Принимали совершенно безвкусную пищу, ровно столько, чтобы не умереть от голода. Затем целый день они трудились в поте лица и занимались боевыми искусствами. Вечером была молитва и медитация, затем короткий сон на голом полу в холодных кельях разводить огонь для тепла им разрешалось только в самые сильные холода, когда без огня можно было замерзнуть насмерть.