Но я не только могу сообщить вам, что философия теперь интересует меня гораздо больше, чем раньше; но я могу также заверить вас, что я значительно приблизился к великой цели, которая лежит в основе всего философствования, что я познакомился с единственно верными принципами всех знаний и был вознагражден за усердие, с которым я в течение некоторого времени изучал королеву наук, весьма полезным образом для успокоения и удовлетворения моего ума.
Вам будет интересно узнать: Какими средствами была достигнута эта великая перемена в моем понимании, и какая из многочисленных систем, до сих пор вызывавших аплодисменты мирских мудрецов, по моему нынешнему убеждению, удовлетворяет всем требованиям, которые человек вправе предъявлять к системе философии? Гадать долго не приходится. Ибо что может предложить философия более древних и более новых времен, что могло бы сравниться с результатами критической системы по основательности и истинной солидности? Да, да, мой возлюбленный друг, я полностью излечился от скептицизма, разрушающего всякую философию, благодаря трудам критических мудрецов мира, и нашел в критике разума самое обнадеживающее просвещение относительно границ человеческого познания.
Однако эта перемена в моих взглядах и убеждениях произошла довольно быстро. Я, однако, вовсе не сознаю поспешности и должен лишь приписать это, отчасти великой очевидности причин, на которых основаны результаты критической философии, отчасти характеру средств, с помощью которых я познакомился с духом этой философии и ее высшими принципами, что я в столь короткий срок освободился от скептицизма, гордого искусного невежества, с которым мне раньше приходилось довольствоваться незнанием чего-то безусловного и установленного в философии.
Но я вполне могу надеяться, что история моего обращения к критической философии не будет для вас совсем неинтересной, и поэтому сообщаю самую важную ее часть.
Как вы знаете, я уже несколько лет назад решил изучить систему кенигсбергского «Вельтвайзера». Но из-за своих дел мне постоянно приходилось откладывать исполнение этого намерения, и только летом прошлого года (1) мне было предоставлено необходимое для этого свободное время.
Чтобы не заблуждаться в своем намерении, я счел необходимым сначала ознакомиться с самой» Vernunftkriti». Итак, я начал читать эту работу, которая в течение десяти лет вызывала столь сильное брожение в немецком философском мире, к тому же, как я не могу скрыть, в совершенно особом настроении моего ума. Ее суждение о критической философии: что благодаря ей будет и должна быть ослаблена не только склонность бредить предметами, лежащими совершенно вне сферы опыта, которая разрушает всякую истинную философию, но и что рассуждения о добродетели и нравственности получили совершенно новое и очень возвышенное направление, уже давало мне право ожидать многого от чтения «Критики разума». Но это ожидание было еще более напряжено теми совершенно противоречивыми заявлениями, которые самые знаменитые из ныне живущих философских писателей сделали по поводу ценности «Критики чистого разума»; И множество мрачных предчувствий овладело мною в тот момент, когда я начал читать это произведение, которое, по мнению одних мировых мудрецов, представило скептицизм и идеализм в новом обличье, по мнению других защитило и поддержало материализм и атеизм, а по мнению тех, кто претендует на близкое знакомство с его духом, не только полностью уничтожил идеализм, скептицизм, материализм и атеизм, но и дал самую обнадеживающую, единственно верную и убедительную информацию, отчасти о причине наших надежд на будущее и о наших обязанностях и правах в настоящей жизни, отчасти о действительных пределах человеческого знания. Кстати, я также заранее решил, что не отложу «Критику разума» до тех пор, пока не дочитаю ее до конца, и что я откажусь от всех своих убеждений в философии, как только она станет для меня лучшим источником знаний. В таком настроении я начал читать «Критику разума».
Не ждите, что я буду описывать вам впечатления, которые произвело на меня большинство отрывков этого величайшего и оригинальнейшего шедевра философского духа. Поскольку я не был приверженцем какой-либо догматической системы, «Критика чистого разума» нашла во мне очень восприимчивого ученика для всех новых истин, которые она содержала, и я сразу же глубоко убедился в некоторых ее утверждениях. Она убедила меня в том, что истинная философия может быть достигнута только после тщательного изучения всех областей знания; она более точно ознакомила меня с причинами, по которым человек должен отказаться от всякого знания о сверхчувственных объектах; и я понял, прочитав ее полностью, почему это естественная, но, тем не менее, очень опасная ошибка, когда вещам самим по себе присваивают в качестве реальных характеристик то, что относится к идеям в нас, которые ссылаются на них, как на идеи в нас. И все же очень многие места этого шедевра остались для меня непонятными, несмотря на все усилия, которые я прилагал, чтобы понять и объяснить их себе; и особенно в связи с последними основаниями, на которых все здание критической философии должно было стоять непоколебимо и незыблемо, многие вещи все еще оставались для меня неясными. Я действительно понимал, что эта философия, в гораздо большей степени, чем любая другая догматическая система, может претендовать на доказательность и уверенность в своих утверждениях: Но каким образом ее доктрины, касающиеся происхождения различных составляющих нашего знания, могут быть прекрасно защищены от нападок скептицизма, сокрушающего всякую спекуляцию, и что их основы выше всяких возражений; это еще не было для меня понятным из самой критики разума.
Однако, поскольку первое и на самом деле еще очень неполное знакомство с критикой разума уже было для меня чрезвычайно поучительным, и поскольку это знакомство сразу же убедило меня в том, что новейшая философия весьма оригинальна не только в отношении своих результатов, но и в отношении содержащегося в ней способа изложения философских наук; Я вправе был ожидать, что более точное и полное знакомство с духом критической философии даст мне очень важные сведения о потребностях спекулятивного разума и о требованиях скептицизма, и поэтому мне очень хотелось найти среди друзей критической философии человека, который мог бы дать мне дальнейшее просвещение относительно природы и принципов этой философии. Но и здесь мое решение вскоре было принято. Вы уже хвалили мне автора «Письма о философии Канта» (2) как одного из ныне живущих философских писателей, от которого можно ожидать важнейших просвещений относительно системы критической философии; поэтому я не мог сомневаться, у кого из многочисленных толкователей и защитников сочинений Канта мне придется искать наставления относительно того, что осталось для меня непонятным в «Критике чистого разума». И от всего сердца благодарю Вас за то, что Вы обратили мое внимание на этого великого и проницательного ученика критической философии. Сначала я прочитал его письма о философии Канта. Признаться, я еще не нашел в них того, что, собственно, искал, а именно понимания конечных причин и принципов всей критической философии: Но содержащееся в них мастерское и яркое изложение того, что сделано новейшей философией для лучших религиозных убеждений и философии о религии, усилило мое желание точно познакомиться с истинным значением и всем объемом критической философии и направило мое внимание на новейший труд (3) этого писателя, который превозносится выше всех моих похвал и которого сам гений мировой мудрости, кажется, призвал на защиту прав, требований и достоинства этой науки.
Поскольку я могу предположить, что самый важный философский продукт последней мессы не ускользнул от вашего внимания, мне не нужно ничего говорить о его содержании и цели: Но о том, как благодаря «Рейнольдиевским вкладам» победа критической философии над скептицизмом постепенно завершилась в моем случае, мне еще предстоит сообщить вам. Начиная с пятого эссе этих «Вкладов» (о возможности философии как строгой науки), которое я прочел первым в соответствии с указаниями автора, я познакомился с тем, что нужно философии, о чем многие старые философы мира только догадывались, на что намекал Кант в «Критике чистого разума», но о чем наиболее ясно и точно говорится в этом эссе, и открытие чего должно обязательно уничтожить скептицизм. Второе эссе («О необходимости, возможности и свойствах общезначимого принципа философии») помогло мне понять то, что причины, на которых основывался мой скептицизм, до сих пор не позволяли мне постичь, а именно: общезначимый первый принцип, на котором будет возведено все здание философии, и что вечный мир среди поклонников философии не является идеей, на осуществление которой можно надеяться только до тех пор, пока сущность человеческого умения познавать и философствовать будет полностью неправильно понята. С душевным беспокойством, какого я никогда прежде не испытывал при чтении философских сочинений, ибо мой скептицизм, как я предвидел, должен был вступить в решающую битву, в которой все либо еще должно было быть выиграно, либо все должно было быть потеряно для него, я начал тогда изучать новое изложение основных моментов элементарной философии, -и истинность высших принципов всего философствования, изложенных в этом сочинении, была для меня настолько очевидной и явной, что, после того как я несколько раз прочел его и понял, скептицизм полностью утратил свое господство над моими убеждениями. Я до сих пор сомневаюсь, что в этом эссе более достойно восхищения поиск высшего источника всех принципов элементарной философии в сознании и выведение теории познания из бесспорного и в целом правдоподобного факта или определение фундаментальных статей элементарной философии, склоняющееся к недоразумениям и сомнениям всякого рода? Однако я полностью убежден, что в этом мастерском сочинении завеса, которая до сих пор скрывала сокровенную мастерскую идей, которая скрывала от глаз мирских мудрецов особенности и ценность эффектов чувственности, понимания и разума, была приподнята настолько, насколько это возможно для человеческих сил; что в ней действительно установлено будущее всеобщее и самоопределяющееся положение, составляющее последний принцип всей философии и высшую предпосылку для теоретической и практической житейской мудрости; что благодаря ей заложены фундаментные камни, на которых может и будет однажды построена система философии, которая ответит на важные вопросы, интересующие каждого человека, размышляющего о себе: Что я могу знать? Что я должен делать? и На что я могу надеяться? в форме, полностью удовлетворительной для разума и общезначимой, и тем самым не только навсегда покончит со всеми распрями в философии, которые должны были бы быть бесконечными при обращении с этой наукой, и объединит силы всех самостоятельно мыслящих умов для заботы о том единственном, в чем нуждается наука, но и возвысит философию до истинной царицы всех наук, до победительницы всех суеверий и неверия и до истинной кормилицы человеческого благополучия. Что все эти великие надежды на будущее состояние философии не являются химерами, на реализацию которых нельзя рассчитывать, отчасти в силу сущностной природы человеческого разума, отчасти в силу разнообразия обстоятельств, влияющих на формирование этого разума и придающих ему особое направление и модификацию у каждого представителя человеческого рода, В этом меня полностью убедили не только другие очерки «Собрания сочинений», но и новая теория человеческой способности воображения (4) (ибо вы легко можете предположить, что теперь я уже не буду незнаком как со всем содержанием этих очерков, так и с этой теорией). Да, я даже надеюсь когда-нибудь сам испытать установление совершенного и вечного мира в области философии; ибо поскольку предварительные статьи к этому мирному договору уже составлены с такой неисправимой точностью, то для завершения работы над ним, вероятно, потребуется еще полвека. Конечно, я не настолько смел, чтобы ожидать, что все ныне живущие философы-профессионалы протянут руки к этому миру. Сила предрассудков и престиж мнений, в которых человек успел поседеть, оказывают слишком сильное влияние, чтобы от них можно было так быстро избавиться. Если бы скептицизм не сохранил во мне чуткость и восприимчивость к каждой новой истине, если бы я не сделал своим нерушимым законом всегда отвергать любое философское утверждение, пока не рассмотрю его и не увижу причины его предосудительности, критическая философия, вероятно, также осталась бы для меня навсегда закрытым и недоступным святилищем. От тех из ныне живущих преподавателей философии, которые изучают труды критических философов только с намерением опровергнуть их или поупражняться на них в своем катедерском остроумии, и которым еще даже не дали понять, что нужно понять доктрины критической философии, прежде чем осмелиться их опровергнуть, конечно, нельзя ожидать, что они будут способствовать наступлению мира в области житейской мудрости. Их частный интерес даже подразумевает, что они противостоят благородным усилиям истинных мудрецов по ее совершенствованию. Но тем более следует надеяться, что будущие философы по профессии, которые только сейчас начинают посвящать себя царице наук, и у которых благородное растение критической философии все еще находит благоприятную почву, причем такую, которая не размывается фантазиями о познании сверхчувственных объектов, ни мечтательное воображение о вещах как таковых, будут наслаждаться благословенными последствиями этого мира и увидят приближение золотого века философии, реальность которого, конечно, не следует ожидать при том способе философствования, который существовал до сих пор.
Но я уже достаточно рассказал вам о своих нынешних убеждениях относительно философии и о том, как я стал ее частицей. Но теперь я должен задать еще один вопрос, который касается вас, мой благородный друг, лично. Считаете ли вы по-прежнему скептицизм наиболее последовательным из всего, что до сих пор считалось философией, и привязаны ли вы к нему так же сильно, как когда-то? Вы все еще убеждены, что философия не имеет до сих пор никаких общезначимых и непоколебимо твердых принципов, которые можно было бы показать, и что вообще ничего еще не установлено и не доказано относительно связи наших идей с определенными объектами, отличными от них? Насколько мне известно, вы никогда не стремились добиться искусственно того спокойствия и невозмутимости духа посредством скептицизма, который скептики объявляют благороднейшим плодом своей бессистемной системы и обладанием которого можно обманывать себя лишь до тех пор, пока совершенно не признаешь самых существенных потребностей человеческого разума: Напротив, вы всегда говорили, что пользуетесь скептицизмом лишь для того, чтобы обеспечить своему уму восприимчивость к познанию истины и предотвратить ослабление глаз вашего разума необоснованным догматизмом, чтобы, как только область философии однажды просветлеет, вы тоже удостоились благотворного взгляда этого просвещения. По моему нынешнему убеждению, проблеск зари, возвещающий о скором наступлении полного рассвета в области житейской мудрости, уже начал освещать высшие области этой области; и путь, по которому должна быть достигнута возвышенная цель философии, а именно определенность в отношении границ нашего знания и в отношении наших прав и обязанностей в этой, а также наших надежд на будущую жизнь, уже описан самым верным образом, уже пройден людьми, которым философия действительно дорога. Поэтому я не могу поверить, чтобы Вы не согласились со мной в этом, и не вижу, какие требования, которые человек вправе предъявлять к системе философии, не должны быть выполнены в критической философии. Но судя по некоторым высказываниям о нынешнем брожении в философском мире, которые содержатся в последнем из Ваших писем, Вы еще не принадлежите к числу тех, кто считает критическую философию непоколебимо твердой. Поэтому я должен опасаться, что мы еще далеки от полного согласия друг с другом в наших представлениях об этой философии, и поэтому я прошу Вас, если это так, ознакомить меня с тем, что Ваш скептицизм еще может сказать против доказательств и уверенности высших оснований кантовско-райнгольдовской философии. Конечно, я могу заранее сказать вам, что вы не найдете во мне безоружного и легкообратимого поклонника этой философии: Но каково бы ни было ваше мнение о ней, я все же почту за честь сообщить ее, потому что она, несомненно, будет поучительна для меня, как доказательство вашей дружбы и благосклонности.