Весь Дон всколыхнулся, узнавши о том, что Стенька укрепился в Нижне-Яицке. В донских городках казаки собирались «многим собраньем», чтобы избрать свою старшину идти прямо на Волгу и пристать к атаману. Промышлять же над ворами было некому: по городам сидели, правда, воеводы, но с самой ничтожной силой, да и стрельцы неохотно дрались за Государево дело; многие даже тайно снабжали воров зельем (порохом) и свинцом. Вскоре вести о Стеньке затихли: знать, ушел в море.
Угрюмы, неприветливы были в ту пору берега сурового Дагестана. И горе путнику или купцу, который попадал на берег, к тамошним татарам: его ковали в цепи, обращали в неволю. Особенно тяжко приходилось христианам. Теперь казаки мстили за своих братьев, замученных в неволе, и мстили жестоко, сторицей. Сам атаман плыл на легких стругах, без компаса, без кормы, а Алешку Протокина и Каторжного с двумя тысячами послал сухопутьем; за последними увязался еще запорожский куренной атаман Чуб с четырьмя сотнями «братьев». Они набросились, прежде всего, на Дербент; крепость взять-то не смогли, но нижний город разрушили до основания. Все побережье до города Баку запылало в огне; жители, спасая животы, бежали врознь от казацкой сабли иные забивались в горы, другие скрывались в лесах. Все их добро, что получше да полегче, шло на струги, остальное металось в огонь. В персидском городе Реште казаки узнали, что против них выступила вооруженная сила. Атаман пустился на хитрость. Он сочинил басню, будто пришел в Персию искать милостей у шаха; просить теперь назначить ему землю под поселок. Персияне дались в обман, и пока шла отписка, атаман перебрался с молодцами из Решта в Фарабат, где объявил себя купцом. Пять дней шла у них торговля мирно, на 6-й день атаман, окруженный казаками, как бы невзначай поправил на голове шапку. Это был условный знак: пора, значит, приступать к расправе. И страшно сказать, что сталось с этим городком: в нем уцелели лишь христиане, которых признавали по выклику: «Христос! Христос!». Все остальное население, совсем беззащитное, было перебито или захвачено в плен. Целую зиму казаки, засев на островке, меняли пленных, причем давали за одного своего трех-четырех неверных. По весне Стенька очутился уже на туркменском берегу, где громил туркменские улусы. Наконец, персияне снарядили против него целый флот, вооруженный пушками. Казаки вышли ему навстречу, накинулись своим обычным способом, и только три судна успели уйти с ханом, его же сын и красавица-дочка остались в плену. После этой победы Стенька стал думать, как бы ему без помехи вернуться на Дон.
В середине августа явились в Астрахань к воеводе Львову двое выборных с речами от Стеньки и его войска и говорили, что он бьет челом, чтобы великий Государь помиловал, простил бы ему вины и пропустил на Дон, а взятые пушки войско обещает возвратить и служилых людей отпустить. Воевода велел этих двух казаков привести к вере. Через несколько дней в городе было большое торжество.
В приказной избе сидит сам воевода, князь Семен Иванович Львов, окруженный дьяками. Товарищи Стеньки сложили перед избой знамена, бунчук, сам атаман, приступив к воеводе, бил челом, чтобы шестерым выборным ехать в Москву бить за вины своими головами. Выборные были отправлены, и великий Государь, по своему милосердному рассмотрению, пожаловал: вместо смерти, велел дать им живот и послать казаков в Астрахань, чтобы они вины свои заслуживали. Но унять казаков кроткими мерами становилось делом трудным: изведав широкого раздолья, с богатой на руках добычей, им не охота было выслуживать вины. Когда дело дошло до расчета, Разин стал препираться, он не выдал ни пограбленных товаров, ни пленных, даже удержал 20 пушок. «Эти пушки, говорил он, надобны нам в степи для проходу, а как дойдем, то пушечки пришлем тотчас же». Воеводы сдались, да и нельзя было не сдаться, потому что казачество затуманило всем головы, не только у бедноты, но у служивых, у торговых людей. Вся Астрахань приходила в умиление, глядя на казаков в шелку да в бархате, в заломленных шапках, украшенных жемчугом или драгоценными камнями, в кушаках, расшитых золотом, с оружием в богатой оправе. «А Степан Тимофеевич и говорить нечего: прямой, батюшка, такой ласковый да добрый, о чем ни попросишь, нет у него отказу» Встречная толпа падала на колени, когда он ходил по улицам, мотал горстями денежки. На судах у атамана, сказывали, все веревки и канаты шелковые, паруса затканы золотом велико искушение! За ним следом бегали, глядели, как он, «батюшка», гулял или «тешился». Однажды Стенька катался по Волге, и возле него сидела персиянка, ханская дочь, в своем богатом одеянии, осыпанном жемчугом, унизанном камнями. Вдруг хмельной Стенька поднялся с места и, держа красавицу за руку, повернулся к реке: «Ах ты, Волга-матушка, река великая!
Много ты дала нам злата и серебра, и всякого добра, наделила честью и славой, а я, тебя еще ничем не наградил.
На-ж тебе, возьми!», да с этими словами швырк красавицу в воду. Вот каков был атаман! Кое-как удалось, наконец, воеводам выпроводить Стеньку из Астрахани.
Напроказив еще в Царицыне, он перебрался на Дон и недалеко от Кагальницкой станицы окопался городком. Тут явился к нему из Черкасска его младший брат Фрол-ка, приехала жена. Казаков же он распустил на сроки, за крепкими поруками. На Дону исстари велся такой обычай, что домовитые казаки ссужали бедняков оружием и платьем, за что брали в свою пользу половину добычи. А добыча на этот раз богатая, далеко разошлись вести об удачах батюшки Степана Тимофеевича, и множество народа повалило к нему в Земляной городок. Всех принимал атаман, всех ссужал деньгами, оружием, еще более того сулил впереди. К концу года у него считалось уже без малого 3 тысячи на все готового сброда. В Черкасске войсковое начальство не знало, что ему делать: принять ли Стеньку, как гостя, или промышлять над ним, как над вором? Как бы в ответ, Стенька сам явился в Черкасск, в ту самую пору, когда казаки выряжали царского гонца Герасима Евдокимова. Стенька приказал позвать его в круг. «От кого я поехал: от великого Государя или от бояр?» спросил он у Герасима. «Послан я от великого Государя, с милостивою грамотою». «Врешь, закричал на него Стенька, приехал ты не с грамотой, приехал к нам лазутчиком!» Избил его до полусмерти и велел бросить в Дон. Тогда выступил войсковой атаман Корнило Яковлев: «Непригоже ты там учинил, Степан Тимофеевич!» «И ты того же захотел? спросил Стенька. Владей своими казаками, а я владею своими». Яковлев, видя, что не пришло его время, промолчал.
Помутив казачество, Стенька покинул Черкасск и стал теперь собираться на государевы города. Тут пристал к нему еще Васька Ус, удалая голова, вор-богатырь, известный своими злодействами по Тульской и Воронежской окраинам. В ту пору Стенька уже насчитывал до 7 тысяч головорезов. «Воровским» способом, т. е. при помощи изменников, они овладели Царицыным; царский воевода Тургенев пытался защищаться, но казаки взяли приступом башню, где он засел, прокололи его копьем и кинули в воду. Уже Стенька помышлял идти дальше, дерзал овладеть даже Москвой, извести всех бояр и пожечь бумаги, как узнает, что против него высланы сверху и снизу отряды стрельцов.
Сначала Стенька бросился вверх. Тысяча московских стрельцов, под начальством Лопатина, спокойно стояли на Денежном острове, в 7 верстах от Царицына. Казаки напали на них с двух сторон, но стрельцы дружно взялись за посла и, в надежде на выручку, стали пробираться к Царицыну, не зная того, что Царицын в руках вора. Отсюда их встретили ядрами. Потерявши более половины, стрельцы должны были сдаться; их посадили гребцами на воровские струги. Когда они стали кручиниться, что изменили своему государю, атаман сказал: «Вы бьетесь за изменников, а не за великого Государя». Чудны им показались эти слова. Между тем, снизу шли 2600 астраханских стрельцов да 500 вольных людей с воеводой князем Львовым. Атаман поплыл им навстречу. Как только он появился на виду, все служивые закричали: «Здравствуй, наш батюшка, Степан Тимофеевич!» «Здравствуйте, братья. Вы мне братья и детки; и будете вы так же богаты, как я, если останетесь мне верны и храбры». Стрелецкие головы, сотники, дворяне всех до одного перебили; злодеи пощадили лишь князя Львова, да еще спасся каким-то чудом стрелец. Он-то и принес астраханскому воеводе страшную весть. Теперь беда грозила самой Астрахани.
Уже давно в городе ходили подобные слухи: люди слышали из запертых церквей какой-то неведомый шум, слышали, как сами собой перезванивали колокола, как колыхалась земля. Среди народа замечалось шатание умом, стрельцы дерзали громко роптать. Воеводе трудно было с ними ладить, они ему не подчинялись, у стрельцов свое начальство, стрелецкие головы. Однако князь Прозоровский не унывал. Астрахань того времени окружала кирпичная стена в 4 сажени вышины, с широкими и высокими зубцами наверху. По пряслам стены, а также по углам, стояли двухъярусные башни с колоколами. Вооружение состояло из 460 пушек. Деятельный воевода сам обошел все стены, осмотрел пушки, развел по бойницам и стрельницам стрельцов, расставил при пушках пушкарей, при пищалях пищальников; ворота приказал завалить кирпичом. Все посадские, по обычаю того времени, также должны встать на защиту города: кто с топором или бердышом, кто с самопалом или ручною пищалью, другие с копьями, с камнями. По этому случаю близ окон заранее насыпали кучи камней и припас кипятка. Наконец, все защитники поделены на десятки и сотни, каждому указано его место и назначены осадные головы. В ночь на 13 июня караульные стрельцы увидели, как над всей Астраханью отверзлось небо и как оттуда посыпались точно печные искры. Стрельцы побежали в собор рассказать о видении митрополиту Иосифу. «Сие предвещает, что излился с небес фиал гнева Божия!» сказал пастырь и горько заплакал. Уроженец Астрахани, он с детских лет знал казачьи обычаи, испытал на себе неистовства буйной вольницы и теперь скорбел о судьбе родного города.
Примечания
1
Трухменка (трухмянка) высокая барашковая шапка, принятая донскими казаками от кавказского кочевого племени турхменов, взамен прежнего скифского войлочного колпака.
2
Гирло название рукавов и проток в дельтах крупных рек, впадающих в Черное и Азовское моря, иногда зовут так и морской проливец, например Бугаз. Кроме самих рукавов, гирлами называются также собственно окончания речных устьев, которые продолжаются в морской части дельты (в заливе, лимане).