* * *
Обычная деревенская церковь, простая до аскетизма, но под её сводами пробирало до самых костей.
Просторный зал с высоким потолком. Пустой. Ни скамеек, ни стульев. Пред лицом Господа только так: или стоя, или на коленях. Справа зашторенная бордовым бархатом исповедальня, слева канон с дюжиной горящих свечей, в центре купель со святой водой. Солнечный свет из стрельчатых окон играл на полу причудливыми тенями. У противоположной от входа стены высился аналой со святым писанием, рядом, на аналое пониже, лежала поимённая книга.
На самой стене блестел лакированным деревом массивный чёрный крест. Лик Трединого сиял золотым окладом над вершиной, у концов поперечины изображения его сыновей. Здесь невольно открывался сакральный смысл символа веры. Тьери де Креньян раньше о таком не задумывался, но сейчас его словно обухом по голове ударили.
Внизу человек, сверху бог. Вертикаль путь смертного к Господу, общение с ним и воля его, напрямую входящая в душу. Поперечина напоминание, куда могут привести человека его поступки. Праведникам предначертана дорога направо к Еноху в райские кущи. А кто не удержится и согрешит, тот налево свернёт, где ему уготовано чистилище Иезикииля и вечные муки.
Тем временем двери заперли на засов, аколиты в белых одеждах встали за спиной настоятеля, и отец Онезим жестом пригласил чету де Креньян подойти к купели.
Таинство крещения началось.
Трое там, трое тут. С одной стороны настоятель и два помощника, олицетворяющие Господа и его сыновей, с другой родители, давшие жизнь, и новая душа, ещё светлая и незапятнанная не то что грехом, даже помыслом грешным.
Как нарекли отрока? спросил отец Онезим, сурово сдвинув брови.
Ренардом, в честь деда по моей линии, ответил де Креньян.
Ренард богоугодное имя, правильное. Господу нужны мудрые и сильные воители, одобрительно кивнул клирик, забрал младенца у матери и начал читать молитву.
Под речитатив на тайно-церковном он неспешно показал Ренарда аколиту по левую руку тот кивнул, принимая новую жизнь. Повернулся направо второй осенил ребёнка крестным знамением, благословляя невинную душу. Ритуальное знакомство с сыновьями Господними закончилось, отец Онезим церемонно поцеловал младенца в лоб и обмакнул в купель с головой.
Во имя всеблагого Триединого проговорил он первую часть обрядовой фразы и поднял младенца на воздух.
Ренард вытаращил глаза, судорожно вдохнул и стал вырываться. Отец Онезим не удержал мокрого младенца, и тот снова плюхнулся в воду. Де Креньян было дёрнулся, но левый аколит остановил его жестом службу нельзя прерывать.
Старшего Еноха пробормотал клирик и лихорадочно зашарил в купели.
Замочив рукава рясы по локоть, он наконец поймал Ренарда, вытащил, но тот взбрыкнул, извернулся и вновь полетел обратно, обдав всех присутствующих брызгами святой воды.
И младшего Иезикииля
Отец Онезим нащупал в воде детское тельце, стиснул покрепче и вытащил на воздух, только уже головой вниз. Ренард возмущённо заорал, задрыгал ногами и заехал пяточкой клирику в нос.
Амен, прогундосил отец Онезим и поспешил вернуть неугомонного младенца родителям.
Напоследок священник сделал запись в поимённой книге, размазав мокрым рукавом чернила, и на этом ритуал закончился Триединый принял малыша под свою десницу, а провозвестник его запечатлел имя в перечне душ.
Аколиты торжественно распахнули двери храма Господня, и счастливая чета покинула церковь под радостный колокольный звон.
* * *
Дожидавшаяся их толпа оживлённо зашумела, но все послушно замолкли, когда де Креньян поднял руку, требуя тишины.
Спасибо вам, люди добрые, что разделили с нами нашу радость, низко поклонился он. Не откажите же и выпить за здоровье моего сына, Ренарда де Креньяна. Люка, открывай!
Конюх тут же откинул мешковину с телеги, народ, углядев пузатые бочки, радостно загомонил. Кто же откажется выпить на дармовщинку, да ещё по такому поводу. Тут уж сам Бог велел. В адрес благородного семейства полетели здравицы, славословия и благодарности. Местные разбежались по дворам и быстро вернулись, уже со столами и лавками в руках. Откуда ни возьмись появились разномастные стаканы, чашки, тарелки, а к привезённому добавилось ещё снеди, простой, но обильной. На площади затеялся настоящий пир.
К де Креньяну со спины неслышно подошёл отец Онезим.
В пределах храма Господня можно славословить только Всевышнего и его сыновей, недовольно прошипел он, словно ему хвост прищемили. И уж совсем не стоит поощрять праздность и чревоугодие в пастве его.
А мы и вам привезли, святой отче, в благодарность за ваши труды, ответил ему де Креньян. Вы уж не откажите.
Да? А что? Где? разволновался священник, сразу растеряв торжественный вид.
Тибо! Люка!
На зов подбежали эконом с конюхом. Один с бочонком вина на восемь куадов, второй с половиной копчёной свиньи. Лицо отца Онезима мигом расправилось, глазки замаслились, он даже причмокнул от удовольствия. Ноша была не из лёгких, но настоятель от помощи отказался. Не заботясь о чистоте белоснежного одеяния, он лихо перекинул свинью через плечо, облапил бочонок и скрылся в церкви. Конечно же, слова благодарности он позабыл.
Отсутствовал клирик недолго, минут через пять выскочил с ложкой в одной руке и с кружкой в другой и, позабыв собственные слова о праздности и чревоугодии, присоединился к пирующим. Вскоре отец Онезим уже отплясывал с прихожанками под пронзительно-задорные звуки пастушьего рожка.
* * *
Чтобы не утомлять жену, Де Креньян отправил её с детьми домой и уже собирался ехать сам, когда его тронула за рукав незнакомая молодуха. Ну как молодуха женщина лет тридцати в простой опрятной одежде, чистом фартуке и белом чепце с оборками.
Ваша милость, я слышала, кормилицу ищете? спросила она.
Правильно слышала, кивнул де Креньян.
Я пойду, если возьмёте.
Де Креньян внимательно посмотрел на женщину. Кровь с молоком. Сильные руки, крепкий стан, широкие бёдра. Такая и Ренарда выкормит, и по хозяйству поможет, и за остальными детьми присмотрит, если понадобится. Хорошая кандидатура. Подходящая.
А как же хозяйство, дети?
Да вы не беспокойтесь, есть кому присмотреть. Могу к вам переехать, могу так приходить, ко времени. Последышу моему уже год как исполнился, а молока всё ещё что у дойной коровы.
Она лихо стиснула ладонями налитые груди, и де Креньян отшатнулся, испугавшись, что брызнет.
Захохотали оба.
«И характер незлобивый, весёлый», отметил де Креньян про себя, а вслух сказал:
Давай к нам, если муж отпустит. Комнату тебе найдём, столоваться будешь в имении, да и с оплатой тебя не обижу.
Да куда он денется, муж-то, усмехнулась женщина, по-хозяйски уперев руки в бока.
Ну да, у такой не забалуешь.
Вот и договорились, улыбнулся де Креньян и кликнул конюха. Люка!
Тот подошёл нетвёрдой походкой, потёр покрасневшие уши и преданно уставился на господина блестящими глазами.
Слуш-шаю, милсдрь, выдохнул он, обдав всех присутствующих винными парами.
Наклюкался уже, изверг? покачал головой де Креньян.
Ну тк праздник-то какой, милсдрь!.. Это уже, почитай Люка сдвинул брови, покачнулся и начал загибать пальцы, быстро сбился и махнул рукой. Почитай, какой уже де Креньян-н-н-на м-моей памяти. А я верой и правдой
Конюх от полноты чувств замотал головой, но господин жестом остановил его излияния.
Так, приказал он, бери Как тебя звать-то, милая? Познакомиться мы и забыли.
Жеральдина.
Бери Жеральдину, поезжай к ней домой, как соберётся, вези в усадьбу. Я пока распоряжусь, чтобы ей комнату приготовили.
П-понял, милсдрь, надул губы Люка, чуть дрогнув в коленях, всё с-сделаем в луч-ч-ш-шем виде.
Он решительно шагнул в сторону, де Креньян поймал его за шиворот, развернул по широкой дуге и мягко подтолкнул в спину.
Упряжка в той стороне.
Я за ним присмотрю, ваша милость, улыбнулась Жеральдина, если что, я и с лошадью управлюсь. Да и его приструню, коли заартачится, не сомневайтесь.
Де Креньян вскочил в седло и поскакал в поместье. Орабель, наверное, уже добралась, нужно обрадовать её новостями.
Глава 2
Если есть на свете земля обетованная, то это Бельтерна. Высокие горы защищают её от северных ветров, южные берега омывает бескрайнее море. Так что лето здесь долгое и приятное, а зима тёплая и скоротечная. Полноводные реки Бельтерны изобилуют всяческой рыбой, озёра жирными утками, а леса всевозможнейшей дичью, грибами и ягодами. Плодородные пажити не устают радовать урожаями, на тучных выпасах без счёта прирастают стада
Кто-то получал знания в академиях, кто-то выслушивая былины сказителей, а Ренард впитывал их с молоком. Жеральдина сидела на кухне, качала ногой колыбель со своим сыном и кормила маленького де Креньяна. Симонет шинковала большим ножом овощи. Ренард сосал грудь, причмокивал и лупал голубыми глазёнками, будто что-то действительно понимал.
Люди здесь селились испокон веков. Звали они себя вельты. За благое воздавали благим, худым за худое. Званым гостям были рады, незваных гнали в шею поганой метлой, а когда и мечом, тут уж как разозлят. Так издревле повелось, и так они жили, соблюдая заветы предков. Женщины рожали, растили детей и хранили очаг, мужчины пахали землю, пасли скот и занимались ремёслами
Пахали, пасли возмущённо фыркнула Симонет. Вельты всегда были воинами! Гордыми, сильными, смелыми. Во славу Водана, Доннара и Циу.
Тише, ты, языкатая! шикнула на неё Жеральдина. Хозяйка запретила поминать древних богов.
А что я такого сказала? откликнулась стряпуха, состроив невинную мину. Да и не понимает он ещё ничего.
Всё он слышит, всё понимает, склонилась кормилица над малышом. Да, маленький?
Ренард сосал грудь, причмокивал и лупал голубыми глазёнками, будто что-то действительно понимал.
Когда маленького Ренарда приносили к матери, он слышал другое. Госпожа де Креньян хрупкая и болезненная женщина выросла в благородной семье, которая в числе первых приняла Триединого в Восточных Пределах. Орабель рассказывала сыну о единственно истинном Боге, о его всетерпимости, всеблагости и доброте. Она искренне хотела воспитать своего сына в новой вере. Но выбирать предстояло ему. В кого верить и кому поклоняться. Но это уже позже случится, а пока Ренард рос, слушал и ел. Других забот у него и не было.
Жеральдина кормила младшего де Креньяна до двух лет, а потом съехала, но и после наведывалась частенько проведать да и помочь по хозяйству господа щедро платили.
* * *
Своё первое слово пере (папа) Ренард сказал восьмимесячным, пошёл в год, а в три уже бегал. И если пухлого мальчугана не успевали поймать, его всякий раз приходилось возвращать из ближайшей деревни, куда он сбегал то на свиней поглазеть, то гусей погонять, а то и в помощники к пастухам набивался. Любознательным он рос, самостоятельным. И шустрым. Дай бог уследить.
Ренард становился старше, открывал для себя мир, полный интересных вещей, и занятий у него прибавлялось. Но ещё больше прибавлялось забот окружающим. Не только родным, вообще всем. Младшего де Креньяна то и дело видели сосредоточенно топающего по просёлку босыми ногами. А что? Посмотреть, как коров доят, надо? Надо. Как землю пашут? Тоже. Как хлеб убирают? А как же иначе. И этих «как» было не сосчитать: как сидр варят, как сыр ставят, как вино давят; как свиней забивают, как кишки добывают, как колбасу набивают; как сено косят, в стога мечут, как косы правят, да мало ли чего ещё?
Пытливого отрока постоянно откуда-то доставали и почти всегда в последний момент. То выхватят из-под копыта быка, которому Ренард зачем-то в яйца острой палочкой тыкал. То выудят из чаши винодавильни, где он подглядывал, как под тяжёлым катком сочные ягоды лопаются. А с мельничного вала его вообще едва успели снять, когда рубаху затянуло в механизм передачи. А после случая, когда Ренард слетел с водяного колеса в запруду и чуть там не утоп, ему вообще запретили ходить на мельницу. И мельника предупредили. Строго-настрого.
Но Ренард недолго унывал, открыв для себя взамен чудный мир огня, мехов и раскалённой стали. Он тайком пробирался в кузню и наблюдал, как звероватый, заросший бородищей мужичина в прожжённой домотканой рубахе и засаленном кожаном фартуке раздувает огонь в печи, достаёт щипцами докрасна раскалённый брусок и плющит его большим молотом на наковальне. И зрелище ему не надоедало. Бесформенная железная плюха приобретала строгие контуры, превращаясь то в заготовку для ножа, то в подкову, а то и в топор, и это было для Ренарда сродни самому настоящему волшебству. А с нелюдимым кузнецом Аимом он потом подружился, и с тех пор у них сложились самые доверительные отношения.
А вот с деревенскими огольцами не складывалось. Если взрослые изначально воспринимали Ренарда как благородного де Креньяна и господского сына, то для детворы он был просто ровесником. Таким же чумазым и босоногим. К тому же не местным, что имело решающее значение. Поэтому Ренард дрался с ними с самого первого дня и потом постоянно.
Он возвращался домой в синяках и ссадинах, но едва те подживали, снова искал деревенских и снова дрался. Мать охала и возмущалась, а отец лишь довольно хохотал. Ну какие драки у ребятни? Так, потолкаются немного, ну, может, фингал кому под глазом поставят, но это только характер бойца закаляет. Поэтому старший де Креньян втихомолку сына даже поощрял. И хвалил, когда тот выходил победителем.
В остальном Ренарда окружала всеобщая любовь, доброта и забота. Домочадцы в маленьком проказнике души не чаяли, а крестьяне привечали его как родного семейство де Креньян тут любили. Лишь брат его не сильно жаловал, хотя особенных причин для этого не было.
По королевским законам, отцу наследовал лишь старший сын. Единолично. Остальным же уготовано служение. Королю или Господу, на выбор. Возможно, на отношение Жильбера повлияло то, что сам он рос хилым и слабым, а в Ренарде с малых лет ощущался бойцовский характер. Возможно, потому, что старший больше любил чтение и счёт, а младшему по душе были мужские забавы. Возможно, Жильбер ревновал к родительскому вниманию Но, как бы там ни было, он воспринимал брата как нечто временное и бесполезное. Досадную мелочь, которая должна вскоре исчезнуть из его размеренной жизни.
В раннем возрасте Ренарда опекали женщины. Мать его учила счёту, письму и почитанию Триединого, и малыш вместе с ней усердно выписывал закорючки, искал знакомые буквы в Святом Писании и крестился на символ веры, моля о благополучии близких.
Симонет втихую рассказывала, как задобрить иных, и Ренард сам наполнял блюдце молоком и ставил его у камина. А после всю ночь напролёт караулил домовёныша. Как правило, мальчонка засыпал, но наутро обнаруживал, что молоко кто-то выпил. Может быть, кошка, а может быть, иной. Ренард предпочитал вторую возможность, хотя тому доказательств не было.
Сёстры златокудрые красавицы, Ивонн с Элоиз, играли с ним, словно с ожившей куклой, наряжая и заплетая в волосы ленточки, пели ему баллады о красоте и деяниях благородных рыцарей, и тогда вдохновлённый малыш выламывал лозину и бежал в поле, где сшибал головы лопухам, воображая себя легендарным воином.
Отец плотно взялся за воспитание, когда Ренарду исполнилось семь лет. Общепринято приучать мальчиков к мужским поступкам с восьми, но де Креньяну не терпелось, отчасти потому, что с Жильбером он потерпел неудачу. Так что на седьмой день рождения Ренард получил свой первый меч увесистую, грубо отёсанную деревяшку с примотанной соломенным жгутом крестовиной. А когда выяснилось, что отец не шутя собрался обучать его фехтованию, потребовал начать немедленно и первым умчался во двор.