Незримый рой. Заметки и очерки об отечественной литературе - Сергей Гандлевский

Сергей Маркович Гандлевский

Незримый рой. Заметки и очерки об отечественной литературе

© Сергей Гандлевский, 2023

© А. Голицына, фото на обложке

© А. Бондаренко, художественное оформление, макет, 2023

© ООО Издательство АСТ, 2023

Издательство CORPUS ®

Вместо вступления

Чтение в детстве

Читать я начал из‐под палки между восемью и девятью годами. А до поры я довольствовался отцовским пересказом литературных сюжетов. Робинзона Крузо я сперва узнал со слуха, а только потом прочел. Первой увлекшей меня книгой была Борьба за огонь Ж. Рони-старшего. Я бросился читать подряд с нарастающей скоростью весь принятый тогда подростковый набор беллетристики Купера, Майн Рида, Дюма, Стивенсона,  и уже через два-три года отец с осуждением замечал, что так не читают так глотают.

Прочитанное незамедлительно сказывалось на моей речи и манерах; я был, вероятно, довольно неуместен нелеп и велеречив в нашем приблатненном дворе в среднем течении Можайки. Но с высот сегодняшнего взрослого благоразумия и осмотрительности я завидую некоторым своим отроческим поступкам, возрастному донкихотству, которым я обязан, безусловно, книгам.

Читать лучше вовремя. Только стыд не позволяет мне привести здесь длинный перечень всего, что прочесть следовало, а я не прочел в срок и уже вряд ли прочту, а если и прочту, то движимый не любопытством, а стыдом: литератор как‐никак. И вообще я с огорчением замечаю, что с годами моя потребность в чтении убывает.

Дети мои читают вяло. С десятилетним сыном идет мелочный торг: время, проведенное за книгой, должно строго соответствовать времени, отпущенному на компьютерные игры. Мальчик поймал меня на слове и норовит каждую четверть часа чередовать чтение с плутанием по бункерам DOOMа с помповым ружьем, и я холодею, заметив краем глаза, что сын минута в минуту подсаживается к IBM, отодвинув книгу на словах внезапно Холмс.

Или в сравнении с авантюрной остротой нынешних зрелищ чтение представляется детям пресным?

Дочь постарше, она и читает получше. С нравственной здравостью некоторых ее оценок нельзя не согласиться с удивлением. Мальчиковый кумир граф Монте-Кристо возмутил мою дочь недужным прилежанием мести.

Можно строить разные предположения, отчего некоторые произведения, по замыслу обращенные к взрослым, дрейфуют в сторону детского чтения, а другие, по всем приметам подростковые,  не выдыхаются и сопутствуют нам и в зрелые годы. Романы Стивенсона, например.

Действительно хорошая книга обладает свойствами зеркала и отражает запросы и духовный уровень читателя. Совершенно разные люди будь то эстет, или мастер вычитывать из книг какой‐либо подтекст, или подросток, любитель приключенческой литературы,  каждый из них с полным основанием найдет в Капитанской дочке то, что ищет.

Мне было лет двенадцать-тринадцать, когда, понукаемый родителями и свернув шею почти на 180 градусов, чтобы не терять из виду экран КВНа за толстой линзой, я плелся через проходную взрослую комнату в детскую. В тот вечер я шел в кровать так изуверски медленно, потому что в телевизоре билась в истерике и бросала деньги в огонь Настасья Филипповна. Наутро я достал нужный том с полки, впал в оцепенение и к концу первой части физически ощутил, как у меня повернулась и встала поперек грудной клетки душа.

Этот поворот души над Маугли или над Евгением Онегиным  сильное и праздничное переживание, и ради него стоит воевать с детьми и закрывать своим телом телевизор. В зрелые годы я надолго забыл давнюю оторопь над только что прочитанным. Но вспомнил, когда тридцати пяти лет от роду захлопнул Пнина с отроческим недоумением и растерянностью: вот оно и кончилось, и как же мне теперь быть?

Может быть, в ряду лучших моих воспоминаний память о чтении и путешествиях. Что‐то роднило эти два занятия. И то и другое хоть на время, но оделяло легкомысленным отношением к собственной персоне, главному источнику забот и треволнений. И то и другое изначально было только созерцанием, а становилось сильным бескорыстным чувством. И что‐то грозное и правильное давало о себе знать, смотрел ли ты на блистательные очертания Кавказа или читал: От четырех отважных людей, историю которых мы рассказали, остался лишь прах; души их прибрал к себе Бог.

1996

Часть I

Крупным планом

Страстей единый произвол

Маленькие трагедии

Есть у Владислава Ходасевича стихотворение 2‐го ноября, довольно документальное по свидетельству автора. В нем описывается Москва наутро после октябрьского переворота. Лирический герой бродит с любопытством и недоумением по разоренному городу, видит горе и смятение жителей, возвращается к себе, садится за работу, но замечает, что

Вот по какому счету вровень с великими историческими потрясениями могут числиться иные плоды литературного вымысла!

cкупой рыцарь

Пушкин гордился принадлежностью к старинному дворянскому роду, но был по‐дартаньяновски беден, жил в долгах как в шелках и умер должником. Так что унизительную бедность он знал не понаслышке. Равно как и отцовскую скупость. В письме к брату поэт вспоминал: когда, больной, в осеннюю грязь или в трескучие морозы я брал извозчика от Аничкова моста, он вечно бранился за 80 коп. (которых, верно б, ни ты, ни я не пожалели для слуги). По себе знал Пушкин и каково это быть оклеветанным собственным отцом. Из письма В. А. Жуковскому из Михайловского: Отец мой, воспользуясь отсутствием свидетелей, выбегает и всему дому объявляет, что я его бил, хотел бить, замахнулся, мог прибить <> чего же он хочет для меня с уголовным своим обвинением? рудников сибирских и лишения чести? <> дойдет до правительства, посуди, что будет. Это с одной стороны.

С другой стороны, Маленькие трагедии в разной мере, но писаны по испытанным лекалам западноевропейской литературы, так что в фабульном смысле Пушкин Америки не открывает и прохладно-вежливое почтение не знающих русского языка иностранцев к отечественному культу Пушкина имеет под собой кое‐какие основания.

Но сказать в защиту Пушкина, что Маленькие трагедии очень хорошо написаны,  это ничего не сказать.

Первые полторы строки регулярный ямб: так Делорж приближается, пустив тяжелого коня в карьер. После мгновенной стычки на всем скаку ритм теряет чеканность, будто грохот копыт удаляется.

Теперь Альбер гонится за соперником, и ямб идет вразнос:

Или вот. Барон у себя в подвале:

Тотчас посреди белого стиха вспыхивают и мерцают рифмы:

Самая колоритная и живая фигура Скупого рыцаря, конечно, Жид1. Его появление привносит в нервозную атмосферу пьесы, пышущей сыновней обидой, молодостью и уязвленным самолюбием, измерение зрелости, горечи и опыта древней выдержки2. Ростовщик неспроста тезка библейского царя, воплощенной мудрости. Он и разговаривает с интонациями Екклесиаста книги усталости и разочарования:

В лице Ростовщика скепсис отвечает энтузиазму, старческий цинизм прямодушному рыцарству. Как тут снова не вспомнить Ветхий Завет: псу живому лучше, нежели мертвому льву!

Вот эпизод, где Соломон исподволь подбивает Альбера отравить отца:

В этом союзе и  союз познания и скорби. Мол, в жизни случается всякое, поэтому может занадобиться то одно, то другое: то приворотное зелье, то яд, то что‐либо еще Но молодому Альберу дела нет до многообразия житейских обстоятельств, ему вынь да положь здесь и сейчас веселись, юноша, в юности твоей!

Стихия учета и распределения, а с другой стороны расточительства и произвола гуляют, как ветер, из пьесы в пьесу Маленьких трагедий. И монолог Барона первый обстоятельный подход к этой теме:

Мрачная пьеса. Низкие истины, глаголющие устами Ростовщика, берут верх стремительное и внезапное развитие событий будто призвано подтвердить его правоту: Барон врет своему сюзерену и клевещет на сына, Альбер осмеливается оскорбить отца и даже принимает его вызов на поединок.

И сердце сынов человеческих исполнено зла, и безумие в сердце их, в жизни их; а после того они отходят к умершим3.

Моцарт и Сальери

Начинается пьеса монологом Сальери о принципиальной несправедливости мироздания. Местами он почти дословно вторит речам Барона. Разумеется, противопоставление творчества ремеслу схема, но, если не впадать в крайность, довольно удобная. Спустя почти сто лет после Болдинской осени в очерке Люди и положения Пастернак пишет о той артистичности, которую вслед за Пушкиным мы зовем высшим моцартовским началом, моцартовской стихиею. Правда, и без сальерианства, понимаемого как стремление к совершенству, рвение и блуд труда, почтение к профессиональному навыку и ревнивое внимание к работе собратьев по цеху, в искусстве шагу ступить нельзя, сошлюсь на того же Пушкина: Зависть сестра соревнования, следственно из хорошего роду.

Но Сальери не просто завистник главная беда в другом: он, видите ли, знает, как надо, у него, видите ли, в голове не умещается

Он и выправляет своими силами и по своему разумению крен мироустройства, подгоняя условия задачи под нужный ему ответ. И с языка у него вот-вот сорвется признание Гёте: Уж таким я уродился, что мне легче совершить несправедливость, нежели переносить беспорядок.

Пушкин мог немало знать о Моцарте из публикаций и от знакомых, имевших личные воспоминания о музыкальной жизни Вены. О чем‐то в характере Моцарта он догадался, причем очень верно, будто списал с натуры. Если судить по письмам композитора, Моцарт и Пушкин действительно родственные души: ум, простосердечие, знание себе цены, невзрослая впечатлительность и переимчивость. Вот Моцарт описывает, как на гастролях живет в гостинице, работает не покладая рук над срочным заказом: Над нами скрипач, под нами еще один, рядом с нами учитель пения, который дает уроки, в последней комнате напротив нас гобоист. Это весело, когда сочиняешь! Подает много идей. Оба ощутили ранний износ души. Из письма Моцарта жене: Если бы люди могли заглянуть мне в душу, то мне было бы почти стыдно. Все во мне захолодело просто лед. Достигнув тех же примерно лет, Пушкин сравнивал себя с усталым рабом.

Идейному противостоянию героев Моцарта и Сальери найдено отвлеченно-алгебраическое сценическое воплощение, действие пьесы заведено туго, как пружина механических часов.

Краткий перечень своих претензий к миропорядку Сальери заканчивает возгласом О Моцарт, Моцарт!  Моцарт тотчас и входит. Да не один, а смеха ради со слепым лабухом, чем лишь подливает масла в огонь и утверждает Сальери в решимости отправить приятеля к праотцам.

Пьеса по существу философский этюд. Но, если не брать этого в расчет и отнестись к происходящему на голубом, как говорится, глазу, нельзя не заметить, что некоторые умозрения Сальери довольно шатки и смахивают на демагогию, подводящую теоретическую базу под намеченное злодеяние:

Зубрила и отличник, каким Сальери себя аттестует в самом начале пьесы, должен бы знать из истории искусства, что рана после ухода гения со временем затягивается, а там, глядишь, появляется и наследник Куда ближе к правде кажется реакция на смерть Моцарта его современника, композитора-анонима: Конечно, жаль такого великого гения, но благо нам, что он умер. Живи он дольше, наши композиции перестали бы приносить нам кусок хлеба.

Но Пушкина в Моцарте и Сальери не интересовала презренная проза, и он возгоняет конфликт до абсолютно платонической чистоты и крепости. От финального диалога пьесы мороз по коже. Кажется, что идет игра в открытую, как у Порфирия Петровича с Раскольниковым:

Философская дискуссия не на жизнь, а на смерть начинается, когда Моцарту мерещится черный человек, сидящий третьим за дружеской трапезой. Уже в следующей реплике Моцарт интересуется, как бы между прочим, верны ли слухи, что Бомарше был отравителем. На что Сальери свысока отвечает:

Но на взгляд Моцарта, Бомарше не мог совершить преступления не из‐за нехватки солидности, а по другой причине. И Моцарт мимоходом формулирует на столетия вперед тему диспутов и экзаменационных сочинений:

Подобный ход мысли для Сальери внове. Но, поглощенный своим делом, он рассеянно, будто из вежливости, переспрашивает сотрапезника, а сам невозмутимо доводит начатое до конца:

Покойный друг моей юности вообще предполагал, что от внимания Моцарта не ускользают застольные манипуляции Сальери, да тот и не видит надобности скрытничать, раз уж разговор зашел такой интересный

Каменный гость

Эпиграф из моцартовского Дон Жуана очень уместно и естественно, будто мостик в пейзажном парке, том же Царскосельском, переброшен от второй к третьей пьесам Маленьких трагедий.

Запрет на въезд в родной город и тоска по нему были слишком известны Пушкину, проведшему в двух ссылках большую часть молодости. Так что нетерпение Дон Гуана у ворот Мадрида знакомая автору материя. Как, впрочем, и основной род деятельности главного героя Каменного гостя, поскольку Пушкин до самой женитьбы дорожил своей вполне заслуженной репутацией соблазнителя. Вероятно, для профессионального ловеласа он был слишком страстен, влюбчив и чист душой, но опыт в науке любви имел самый обширный. Им и поделился в Каменном госте, передоверив свои мужские симпатии Дон Гуану.

Два женских темперамента, запечатленные в эротическом стихотворении Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем, во многом соответствуют Лауре и Доне Анне. А в хрестоматийной Осени Пушкин посвятил октаву любовному описанию еще одного женского характера:

Нечто подобное говорит Дон Гуан о своей покойной возлюбленной Инезе:

Почти двести лет минуло с написания Каменного гостя, а реплики героев пьесы звучат так живо, будто в окно залетают! Скорей всего, они оставляют такое впечатление, оттого что принадлежат разговорной речи не только по словарному составу, который может со временем и состариться, а интонационно. Хороши в своей денщицкой здравости насмешливые комментарии Лепорелло к пылким бредням господина, немного напоминающие ворчание Санчо Пансы или Савельича из Капитанской дочки:

И это местоимение множественного числа, до сих пор не переведшееся у заботливых мамаш!

Или кокетство Лауры с Гуаном над теплым трупом Дон Карлоса:

А восхитительный приказ Ты, бешеный! останься у меня  отданный, так и слышится, умопомрачительно-низким голосом! Но Дон Карлос, вместо того чтобы благодарить небо и пользоваться шальным везением благосклонностью восемнадцатилетней красавицы, не находит ничего лучше, чем издать глас, пошлый глас здравого смысла, затянуть лейтмотив Маленьких трагедий  песнь учета и осмотрительности, этой, по Стерну, добродетели второго сорта:

Нечасто за строкой какого‐либо сочинения угадывается непроизвольная мимика автора, в данном случае улыбка. Кажется, строчка А далеко, на севере в Париже  из таких. За окном‐то у Пушкина непролазная болдинская грязь, сломанный забор, серенькое небо, кучи соломы перед гумном