Они увиделись через день. Розенский, сидя в партере местного театра, где всегда проходили торжественные городские собрания, видел, как Арумова прошла на сцену. И он подумал, что было бы правильнее считать, что не ей сделали одолжение, пригласив на торжественное собрание, а это она снизошла ко здесь присутствовавшим, потому что выглядела великолепно, не как все. На ней было праздничное удлиненное темно-синее приталенное платье со стоячим воротом, расшитым серебряными нитками, который словно специально скрывал полную и короткую шею. В богатом платье, с причёской взбито-воздушных, как облако дыма, сизо-пепельных волос, она казалась королевой, зашедшей сюда мимоходом навестить подопечных, растекшихся серой и безликой массой по залу. Все это не только Розенский заметил. Ропот восхищения одних и зависти других прокатился легкой волной, и он тихо ругнул себя, что недооценивал эту женщину, которая, похоже, умела себя, если нужно, выгодно показать и представить лет на десять моложе, а не быть незаметной, скучной начальницей своей организации. И Розенскому вдруг она понравилась как женщина. Но, зная, что ему прежде всего нужна директор «Спортлото», он обрадовался, что необходимость ухаживания и обольщения теперь может быть гораздо приятнее, чем он до сих пор думал. И в этом платье, подчеркивавшем её фигуру, с воротником, скрадывавшим короткую шею, она ему уже не казалась приземистой, как раньше, наоборот, была стройной и изящной. Когда Арумова в туфлях на высоком каблуке спускалась осторожно со сцены по ступенькам, Розенский проявил еще большую изобретательность: только ей из всей очереди спускавшихся в зал со сцены вдруг была подана рука. Он крепко, но нежно взял её ладонь и помог сойти вниз. Арумова от такого внимания зарделась, сказала чуть слышно: «спасибо», услышанное только им. В ответ он незаметно и вежливо кивнул и также тихо и несколько таинственно шепнул: «Я же обещал, что встретимся».
Потом был небольшой фуршет с выставленными в фойе театра столами, на которых было шампанское, фрукты и чай-кофе со сладостями. Арумова через некоторое время сама подошла к Розенскому. Лицо у неё было счастливое и довольное, как у человека, знающего себе цену, в жизни чего-то достигшего, уверенного, считающего, что «прочно стоит на ногах».
Ах, Михаил Львович! В её слегка прищуренных синих глазах, вокруг которых собрались лучики морщин возраста, была какая-то недосказанность. Спасибо вам ещё раз за внимание ко мне. За награду!
Ну, что вы! Я тут совсем ни при чем. А награда она, все знают, сама находит своих героев.
Михаил Львович, Арунова посмотрела на него хитро, исподлобья, вы скромничаете. Я только что подходила поблагодарить ваше руководство, но мне сказали, что всё не без вашего участия. Чем я заслужила такое внимание, может быть, это работа мною руководимой организации?
В том числе! сказал Розенский. Кстати, я являюсь постоянным участником замечательной игры «Спортлото». Конечно, это ваши заслуги руководителя. Но, не побоюсь сказать, вы очень симпатичный человек и красивая женщина.
Розенский стоял перед ней, склонив курчавую голову, опустив в пол лукавый взгляд, чтобы нечаянно себя не выдать, чтобы скрыть взыгравшее в нём чувство удовлетворения от того, что всё у него идет по его плану знакомство состоялось.
Как приятно! Арумова была польщена. Она так глубоко вздохнула, что под тонкой тканью платья обозначились очертания поднявшихся, острых по-девичьи, грудей. Я давно не слышала таких слов Она быстро перевела дыхание, взяв себя в руки. А вы, Михаил Львович, должно быть, очень увлекающийся человек, раз участвуете в нашей игре.
Признаюсь. Это действительно увлекает и затягивает, хотя похвастаться, к сожалению, нечем.
Понимаю. Сама была такой. Но вы не сожалейте это пройдёт. Кстати, я сейчас подумала о том, почему вас ни разу не приглашали для участия в работе общественной наблюдательной комиссии, которая присутствует при обработке поступивших от населения частей билетов, следит за этим до получения выигрышей. Вы бы согласились?
Даже не знаю. Но, возможно, было бы интересно, как все новое.
Я обязательно решу этот вопрос. Дело в том, что мы время от времени обновляем списки членов комиссии, приглашаем достойных и уважаемых людей города, знаете, что-то вроде народных заседателей в судах. Вас и включат в комиссию.
Слово за слово, непринужденно разговаривая, они не заметили, как подошла к окончанию и вторая, неофициальная часть собрания по поводу Дня города. Народ стал расходиться. Розенский и Арумова тоже направились к выходу. У подъезда театра они, как уже хорошо знакомые, распрощались, пожелав друг другу хорошего вечера. Арумова, озорно блеснув глазами, от удавшегося ли дня и полученной награды, или ощутив к себе внимание несколько большее, чем просто к коллеге, со стороны Розенского, неспешно и красиво, мелкими шажками на высоких шпильках, пошла в сторону площадки с автомашинами, придерживая левой рукой сумку с грамотой и букетом, правой доставая из сумки ключи от автомобиля.
Розенский секунду смотрел ей вслед с сожалением и даже разочарованием, как рыбак, упустивший большую рыбу, было с его стороны непростительно пускать на самотёк развитие отношений с Арумовой. Он увидел стоявших чуть в стороне нескольких старушек, предприимчиво расположившихся подле подъезда театра с выставленными на картонных коробках на продажу букетами цветов с садовых участков. Он подскочил к одной из них, схватил букет, сказав на ходу: «Извините, я мигом вернусь и заплачу», бросился догонять Арумову. Она уже садилась в автомобиль, когда он подбежал сзади и протянул ей букет, составленный просто, но с большим вкусом из садовой ромашки и веточек розовой и синей лаванды.
Это от меня!
Какое чудо! сказала Арумова, выйдя из машины. Она осторожно взяла букетик и поднесла его к лицу, ощутив острую свежесть зелени только что срезанных стеблей ромашек и горьковато-пряный запах лаванды. Как мило!.. Но за что?..
Розенский, имевший некоторый опыт завоевания женских сердец, на её вопрос сразу не нашелся что ответить.
Хотите сказать, что просто так, без повода? загадочно улыбнулась Арумова. Ах, до чего приятно получать цветы просто так, без повода!
Да, просто так, но Не хотелось так скоро расставаться, с вами было очень интересно общаться! Розенский запнулся, сам испугавшись слов, которые были на уме, но уже сорвались с языка.
Спасибо! сказала Арумова. Я тоже рада была с вами, Михаил Львович, познакомиться ближе.
А можно у вас спросить?..
Конечно! сказала Арумова, стараясь быть как можно приветливей, одновременно сдерживаясь, чтобы не рассмеяться, потому что знала, что Розенский у неё сейчас спросит самое банальное, слышанное ею не раз: что она делает вечером или завтра? Но она и боялась спугнуть его нечаянно-обидным словом, взять неправильный тон, чтобы у него не сложилось мнение, что с ним говорят, как с младшим по возрасту, из-за чего он мог стушеваться, а она все испортить.
Но Розенский сказал:
Завтра День города. Если у вас нет каких-то планов, может быть, мы увидимся на празднике?
У меня на завтра планировалось именно побывать в парке на празднике Дня города, она протянула Розенскому руку. На ее лице светилась улыбка благодарности: С удовольствием приду!
Было заметно, что она, много видевшая в жизни, готовая к разным превратностям судьбы, тоже немного растерялась, явно не ожидая такого внимания. Разведясь с третьим по счету мужем, но от этого совсем не страдавшая, она, как зрелая женщина, не испытывала недостатка в ухажерах, которые, по какому-то странному стечению обстоятельств, были либо вдовцами, либо тоже разведенными, но все, как один, много её старше, каждый со своими особенностями и привычками, которые, как она ни старалась, не только не могла изменить в них, но понять и принять. Поэтому с каким-то чувством надежды и даже благодарности судьбе приняла внимание этого молодого мужчины, вдруг увидев в нем возможного спутника жизни, в которой не могла терпеть одиночества и в силу своего характера, и привыкшая всегда быть с людьми. Она давно стала понимать, что мужчину и женщину в совместной жизни связывает не столько любовь, сколько самые разные обстоятельства. Поэтому, видимо, словно созданные друг для друга мужчина и женщина, не живут вместе, а те, которые совершенно разные, даже равнодушные друг к другу, сходятся и живут вместе и долго. В «Спортлото» директором её назначили сравнительно недавно два года назад, а до этого она была в торговле, считала, что хорошо разбирается в людях. Опыт ей теперь подсказывал, что со стороны Розенского была, без сомнения, попытка ближе с нею познакомиться. Полный сил молодой человек, которому она могла бы приходиться старшей сестрой, казался ей несколько неуверенным, но эти незрелость и наивность и подкупали; было очень приятно и романтично, как ей казалось, его неумелое внимание. «Как знать, думала она, может быть, на этот раз больше повезет, будет у меня достойный спутник в жизни!»
Остаток вечера Розенский провел в сильной озабоченности. Несмотря на то что жизнь в 80-х годах прошлого века была скудно-однообразная, но в большом областном центре, в котором жил Розенский, хватало мест, где открыто и скрытно предлагались соблазны и развлечения на любой вкус, кошелек и темперамент. Розенский, причислявший себя к некой элите города, будучи завсегдатаем таких мест, с некоторого времени для знавших его друзей пропал, словно потерял интерес к жизни, стал скрытным, малообщительным, как будто переродился из веселого и беззаботного человека в нелюдимого. Трудно было поверить, что он потерял вдруг вкус к красивой жизни. И он продолжал страдать из-за отсутствия ресторанов, походов в театры и шумных пикников, от чего невозможно никак отказаться, однажды привыкнув. Но мог ли он объяснять каждому приятелю или приятельнице, что причина была слишком проста не было денег. Было ему над чем задуматься, и когда собрался на встречу с Арумовой. Ведь для утех на празднике города, а возможно, на обед в ресторане были нужны деньги, которых у него не было, и занять было тоже не у кого, потому что всем, у кого брал деньги, был должен; деньги не отдавал, тянул сколько было можно, а многие уже и переставали напоминать о долге, слишком поздно начиная понимать, что он не вернёт, и ругали себя за доверчивость и зарекались связываться с ним. Оставался, правда, один человек, у кого Розенский не занимал, и не потому, что не хотел у него занимать, а потому что знал, что тот ему никогда не займет денег, это был его старший брат Валерий.
В семье Розенских существовало строгое правило: не брать друг у друга деньги. Кто и когда его установил они не знали, но правило это передавалось от отца к сыну. Согласно этому правилу, у чужих занимать было можно, потому что иногда можно было и не отдавать; самое плохое, что после этого могло случиться это должник и кредитор ссорятся, становятся злейшими врагами, потому как ничто на свете не делает ненавистными другу к другу людей, как неразрешенный денежный вопрос. Именно по этой причине у Розенских было установлено жесткое правило, что между родными недопустимо занимать деньги, чтобы потом не рассориться навсегда, а еще и потому, что это всё равно что переложить из одного кармана в другой; подарить другое дело, но занимать ни за что! Их старый родитель Лев Семёнович, умирая, строжайше запретил сыновьям занимать друг у друга деньги как страшный грех, за который им не видать рая. Запретил даже обращаться с подобной просьбой, потому что отказ (всякие могут быть обстоятельства, например, ну, действительно, нет денег, чтобы занять) может быть воспринят с обидой тем, кто просит. Розенский, поначалу всегда прислушивающийся к словам старших, со временем стал их воспринимать с некоторой иронией, как пережиток дремучего невежества, считал это правило неприменимым к современной жизни, которая давным-давно установила свои порядки в отношениях между родственниками и неродственниками. Но всё же, по какому-то врожденному чувству страха или следуя уважению к установлению родителя, не смел до сих пор нарушать. Теперь он невольно вспомнил брата Валерия, который, в противоположность ему, всегда был положительным. Он и работал диктором местного радио, которое вещало его устами тоже только обо всем правильном и нравоучительно-поучительном, и состоял, как тогда было обязательным для такой должности, в коммунистической партии, скрывая в то же время тщательно, Михаил знал о его тайном увлечении, что почитывает книгу «Мишна» (Талмуд), доставшуюся от родителя. Её объём числом 5894 страницы собрание наивных историй и верований, смеси предрассудков и несуразностей, вроде такой, например, будет ли детенышем овцы сосущий её поросенок? одолевал по две страницы в день уже не первый год больше из любопытства, но находя в ней и действительно мудрые вещи, поэтому к ортодоксу вероучения его можно было отнести с большой натяжкой, однако чтение увлекало, и невольно он все больше и больше подпадал под влияние содержания книги. Михаилу Розенскому было трудно с ним спорить, оставалась только надежда, что никто из их знакомых не узнает о странном увлечении Валерия.
Но теперь раздумывать было некогда. Розенский поднял телефонную трубку и набрал номер брата. Тот выслушал, не перебивая, и сказал, что очень удивлён его просьбой, потому что ничего до сих пор подобного между ними не происходило; из сказанного может сделать вывод, что брата с такой просьбой вынуждают обращаться какие-то исключительные причины-обстоятельства. «Я у тебя, Миша, не спрашиваю, что за проблема, сказал Валерий, но раз говоришь, что эта проблема тобою решаема и для этого надо не так и много денег, как говоришь, двадцать рублей, хотя замечу, что двадцать рублей составляют ровно половину моего аванса, и это не такая маленькая сумма, но не буду нарушать наказ нашего папы никогда не давать взаймы родным, поэтому просто подарю тебе двадцать рублей. В связи с этим я вспоминаю историю, имевшую место в бытность нашего папы. У него был, как ты знаешь, брат Рувим, и были тогда трудные времена. Так вот, ему наш папа подарил целую пачку чаю, что для того времени был очень серьезный жест, чай почти на вес золота, потому что деньги не имели никакого веса. Но по прошествии какого-то времени Рувим вернул нашему папе пачку чаю Вот видишь, был такой случай, и как строго соблюдались обязательства!» «Да, да, в точности не помню о таком случае между папой и дядей Рувимом, но, кажется, мне кто-то говорил об этом», сказал Михаил Розенский, слушая наставительную и длинную речь старшего брата и покручивая в это время с нетерпением, ожидая, когда же тот закончит поучать, пуговицу на пиджаке. «Миша, ты тогда был еще мал и мог не знать об этой истории Однако мне интересно: от кого же ты мог слышать о ней? Я, мне кажется, не рассказывал тебе об этой семейной истории. А это была очень поучительная история До сих пор помню, как папа передавал из рук в руки пачку чаю. Он ее передавал так, как будто это была хрустальная ваза, которую если уронишь, то уже никогда не восстановить Так было именно с пачкой чаю Я даже запомнил, какие на той пачке были нарисованы слоники; их было три, а чай был не простой, а индийский вещь по тому времени, скажу тебе, совершенно невероятная, расстаться с которой папе, я так думаю, было очень нелегко»
Розенский продолжал вертеть пуговицу, думая о том, что и его брату также нелегко расстаться с двадцатью рублями, и не заметил, как перекрутил нитки и пуговица отвалилась. Он от злости чертыхнулся и в ответ услышал: «Миша, ты, пожалуйста, разговаривай со мною в трубку, не отвлекайся, потому как я не расслышал, что ты сказал». Терпение Михаила Розенского было на исходе, и он уже хотел отказаться от затеянной просьбы с деньгами, как в трубке была произнесена фраза, из-за которой и продолжался их долгий диалог: «Быть может, когда-то так случится, что и ты мне тоже подаришь двадцать рублей, как подарил дядя Рувим нашему папе». От радости Розенский чуть не уронил телефон и почти крикнул: «Да, Валера! Мой дорогой старший брат, я обязательно подарю тебе двадцать рублей и еще что-то от себя лично Кажется, я вспомнил, кто мне рассказал историю о той пачке чаю Я её слышал от нашей тетушки Иски, которая живет в Бендерах!» «Как замечательно! почти пропел на другом конце провода Розенский-старший. Раз ты это вспомнил, то, думаю, не забудешь наш теперешний разговор о двадцати рублях, которые я тебе готов подарить, а ты потом мне их подаришь назад Так и быть, приезжай за двадцатью рублями Но не сейчас, утром Вечером дарить деньги не принято. Да и мои все уже легли спать»