Валерий Рыжов
Былое
Пролог
о наущению дорогой моей половины и под давлением сыновей моих, тоже считающих, что некоторые истории из жизни моей стоят того, чтобы быть
Пизложенными на бумажном носителе я, Рыжов Валерий Павлович, настоящим начинаю написание некоторых воспоминаний из моей жизни.
Много лет тому назад, по-моему, где-то в шестом
классе школы, я начал ведение личного дневника и, более или менее регулярно, вёл его до десятого примерно
класса. За это время было исписано 4 или 5 общих 96-листовых тетрадей. На них я наткнулся, учась уже на 2-м
или 3-м курсе института, выискивая что-то на чердаке
родительского дома. Надолго завис над их чтением, и в
итоге сжёг в печи все до единой тетради, о чём уже давно, но безнадёжно пожалел.
Сейчас буду пытаться исправить содеянное, описы-вая на этих страницах то, что оставило в моей памяти более или менее значительный след.
Намерен, более или менее, придерживаться хроно-логического порядка изложения, но уже сейчас понимаю, что неизбежны забегания вперёд или возвращения к
прошлому. Надеюсь, мои читатели не будут столь взыска-тельны, чтобы всерьёз осудить меня за это.
Предки.
Оба моих родителя, с их слов и их предки, родом из
глубинки Вологодской губернии и ныне ещё одной из самых густолесных зон России. Родители отца моего, Рыжова Павла Ефимовича и, похоже, их предки были зем-лепашцами, охотились, рыбачили, собирали дары леса, были умелыми плотниками, столярами.
Дед мой по матери, Власов Алексей Александрович, был объездчиком царских лесов до революции и, видимо, 1
его можно относить к тогдашней сельской интеллиген-ции. В память о нём и в честь его мы дали имя Алексею.
Тешу себя мыслью, что в моей крови благодаря
предкам, меньше всякой примеси, намешенной в тех, чьи
корни находятся в других регионах Руси, особенно в тех, где 300 лет татаро-монголы брали дань не только пушни-ной, но и женщинами.
Во многом благодаря отцу моему и, видимо, кровям
предков я рано почувствовал тягу к охотницким и рыбац-ким приключениям, уважение к землепашескому делу и
вообще ко всякому труду.
Семьи обоих дедов моих в лихие годы строительства
социализма и коллективизации были раскулачены. Дед
Ефим избежал тюрьмы, поспешив записаться в колхоз
всем семейством, а вот деда Алексея по доносу одного из
выпоротых им до революции воров леса, сослали на 10
лет в один из лагерей Коми, где он и умер, отсидев до
звонка, и уже вольным добравшись на ж/д вокзал Сык-тывкара.
Мне не довелось видеть в живых никого из своих
бабушек и дедушек. Зато я знал всех братьев и сестёр отца
и многих из их детей, т.е. своих двоюродных братьев и сестёр. Со многими из них я был дружен, с благодарностью
и теплотой вспоминаю наши детские похождения, забавы
и проказы.
С родными по линии матери встречаться довелось
гораздо реже. Это видимо потому, что деревня Климово, где родилась и выросла мать, в конце 40-вых перестала
существовать, её жители разъехались. А вот деревня отца, Свертнево, что в 10-ти километрах от Климово, жива, по-моему, до сих пор.
Места вокруг Свертнево чудесные. Я провёл в этой
деревне 5 летних каникул: после 4-го, 5- го, 6-го, 7-го и 9-го классов, влюбился в лес, в рыбалку, в охоту и уже тогда
решил, что вряд ли буду жить в степных краях, а буду искать места ближе к лесам и воде.
2
Былое
То, что я здесь напишу для
близких и родных мне людей, для
моего семейного круга.
Повторюсь: я изложу здесь
только то, что крепенько засе-
ло в памяти, или, на мой взгляд,
является поучительным для
вас, дорогие мои потомки.
Годы дошкольные
так. Мои родители попали в город Шахты по итогам Великой Отечественной. Отец мой после осво-бождения из финского плена в 1945-м не был от-И пущен до дома-до хаты, а был принудительно
направлен на восстановление разрушенных шахт Донбас-са.
В 1946-м за ударный труд получил короткий отпуск
и поехал на родину, где женился на моей матери. Через
несколько дней после свадьбы батя заболел тяжёлой
формой воспаления лёгких, от которого едва не сыграл в
ящик. В Шахты молодожёны приехали уже в 1947-м с 4-х
месячным опозданием отца из отпуска. В те годы это считалось преступлением и каралось лагерями. С большим
трудом, не взирая на наличие документов о болезни, отцу
удалось избежать лагерей.
Отец мой вплоть до выхода на пенсию в 1967-м, проработал на шахте Нежданная слесарем, затем бригадиром
слесарей
на
участке
«Водоотлив»
горно-
механического цеха.
Я хорошо помню всего две записи в его трудовой
книжке Принят слесарем в ГМЦ шахты «Нежданная» и
3
Уволен с шахты «Нежданная» в связи с выходом на пенсию. До войны у отца был стаж работы в родном колхозе
и вольным лесорубом в леспромхозе, но все документы об
этом были утеряны.
Мать же в начале трудового пути после замужества
и переселения в город Шахты работала продавщицей в
шахтном буфете. Потом, когда они с отцом задумали
строить свой дом на выкупленном у Акулиничевых участке земли в 6 соток, а денег на это катастрофически не хватало, она стала дома шить самодельную обувку под
названием «чувяки» и брезентовые плащи для чабанов.
Это было тогда в большом спросе и гораздо прибыльнее, чем работа в буфете. Зато и труд с чувяками и плащами
был тяжелее. В режиме работы по 12-16 часов почти еже-дневно, и мать и отец прожили примерно с1953-го по
1960-й годы, пока не достроили дом, не купили мотоцикл
в хозяйство и не обставили дом кое-какой мебелишкой.
Жила в эти годы наша семья внатяг: питались мы
довольно скудно, одежду носили самую простую и самую
дешёвую. Собственно, почти все вокруг нас тогда жили
примерно так же.
Моё, пожалуй, самое первое яркое воспоминание в
жизни сон.
По-моему, мне было около 3-х лет, когда мне
приснился этот кошмар. Я и сейчас хорошо помню оска-ленную морду чудовища, изготовившегося меня сожрать.
Если гипотеза о множестве жизней у человека верна, то, похоже, в одной из них я был съеден доисторическим
зверем, напоминающим пещерного медведя.
Много позже, будучи уже учеником средних классов, я увидел в какой-то книжке рисунок пещерного медведя и сразу же узнал в нём то чудище из детского сна.
А тогда хорошо помню, как проснувшись от ужаса
меня охватившего, я сполз со своего спального места, прошёл в кромешной темноте до кровати родителей, разбудил мать и забился в истерическом плаче.
4
Родительское подворье в первой половине 50-х вы-глядело совсем не так, каким оно было в последние годы.
На месте теперешнего дома тогда стояла буквально халу-па, а точнее летняя кухонька соседей справа Акулиничевых, у которых родители выкупили половину усадьбы.
До этого родители и я с ними жили на съёмной
квартире, на соседней улице Шмидта.
Хотя здесь я допускаю неточность на съёмной
квартире с нами тогда жил и мой младший братишка
Виктор 1950- го года рождения. Если не ошибаюсь, он
умер в 1952-м, от дизентерии.
Смутно припоминаю как однажды летом, Вите тогда
было года полтора, я потащил его к матери на работу, работала она тогда в шахтном буфете, и я видимо рассчитывал на угощение. Буфет находился примерно в 3-х км от
дома, дорогу я запомнил после того, как отец однажды
свозил меня туда на своём велосипеде.
Пришли мы с братом к матери такие грязные и из-мочаленные, что она ужаснулась. Я тогда, как зачинщик
этого похода, получил от мамани, видимо, одну из первых
в своей жизни взбучек, и видимо, это было одно из первых проявлений моей будущей любви к разного рода
авантюрным вылазкам и походам.
Пожалуй, в этот же дошкольный период можно от-нести ещё одну трёпку, которую я, несомненно, заработал.
Недалеко от нашего дома был небольшой пустырь, где мы, пацаны, играли в разные игры. Летом, бывало, обычно жарковато, и, если долго не было дождя, верхний
слой чернозёма на пустырьке превращался в бархатную
горячую пыль. Как эта пыль пачкала наши разгорячён-ные игрой тела можно себе представить.
И вот однажды, это было как праздник, родители
собрались в кино. Меня они, к великой моей радости, решили взять с собой. Меня выкупали, приодели в чистую
одёжку, состоящую из чистой майки и чистых трусов, и
5
велели дожидаться на улице. Я довольно долго смирно
сидел на лавочке в ожидании родителей, потом мне стало
скучновато, и я пошёл посмотреть, что же делается на пустырьке: уж очень громко оттуда доносились возбуждён-ные голоса сверстников.
А там творилось нечто очень интересное: 6 -7 пацанов изображали паровоз с вагонами. Зацепившись друг за
друга и шаркая ногами по толстенному слою пыли, они
колесили по пустырьку, вздымая облака пыли, которая, конечно же, не была пылью это был дым и пар от паро-воза, который гудел и кашлял как настоящий и звал куда-то вдаль.
Разумеется, я немедленно пристроился к составу за-мыкающим вагоном и поехал вместе со всеми навстречу
своей судьбе.
Пришёл в себя я от почти истеричного крика моей
мамы. Они с отцом замешкались собираясь, в кино успевали только бегом, а тут я в конце состава одни глаза и
видно! Короче, в кино мы не попали, зато я попал как кур
в ощип!
Следующий эпизод связан с велосипедом отца. Велосипед этот Харьковского велосипедного завода был тогда предметом гордости нашего семейства. В самом деле, в редкой семье тогда была даже такая транспортина. Детских же велосипедов в тот период я вообще не помню.
Как бы там ни было, а это был наш транспорт, и отец возил на нём всё, что могло так или иначе вписаться в рель-еф рамы и багажника. В основном это были мешки и мы с
братом, пока он был жив.
Где-то лет с 6-ти я стал пытаться освоить езду на
этом славном аппарате. При этом я вынужден был делать
вылазки тайком от отца, т.к. батя небезосновательно опасался за техническое состояние столь ценного для семьи
транспорта. Однако, желание поехать самостоятельно
было сильнее страха наказания и когда отец был на работе я умыкал велосипед. Учёба протекала сугубо самостоя-6
тельно, без поддержки и страховки. Аппарат был явно
тяжеловат и великоват для меня, я часто и больно падал и
через какое-то время батя, похоже, понял про мои уловки
всё, однако не стал меня останавливать. Настало время, когда я уже довольно уверенно катился под уклон, стоя
правой ногой на левой педали и тормозя «лаптём».
Следующим этапом учёбы было освоение езды способом «в раму». Этот период мне дался ещё большими
шишками и синяками. И вот когда я почти без проблем
скатывался вниз по Шурфовой от Шмидта до Чкалова
(это как раз квартал) это и стряслось. Торможение ещё
не было мною толком освоено, я отчаянно вилял во время
езды, но с каждым скатыванием дела шли на лад и я, похоже, обнаглел. При очередном скатывании кто-то из
сверстников попался мне на глаза, я что-то стал ему кричать на ходу, а когда, наконец, глянул куда же я еду было
совсем поздно даже для умелого велосипедиста. На приличном ходу я влетел между двумя здоровенными волами, запряжёнными в громадную арбу. Волы эти успели
вывернуться из-за угла улицы Чкалова пока я победонос-но пялился на невовремя подвернувшегося приятеля. Я
не помню, какие именно раны я нанёс себе и велосипеду, но, помню, был бит и, главное, надолго отлучён от велосипеда.
Я уже упоминал, что постройки и качество покры-тия нашего двора в первой половине 50-тых были совсем
иными. Во время дождей почва двора превращалась в не-вообразимое месиво, ночами темень была: хоть глаз коли, а в сад выходить ночью я откровенно боялся. В семье был
заведён определённый порядок справления естественных
нужд: днём тяжёлую и лёгкую нужду справлять только в
уборной, вынесенной вглубь сада, ночью лёгкую потреб-ность можно было справить в ведро в коридоре, а уж если
тяжело приспичило только в сад, в уборную. Конечно
же, я старался ничего тяжёлого на ночь в себе не оставлять, но однажды поздним осенним вечером всё же по-7
пался. Дорожка в сад шла через калитку в заборчике, от-гораживающем постройки от огорода. До этой калитки я
как-то заставил себя дойти, а вот дальше борьба со страхом стала неравной и, шагнув за калитку, я сделал ещё
один шаг влево и присел в исходное положение. Когда
дело было почти сделано и страх начал как бы проходить, я вдруг с ужасом почувствовал, как что-то холодное и
мокрое толкнуло меня в голый зад один раз, потом другой, сразу же вслед за этим я услышал нечто похожее на
чавканье. Во мне тут же поселился даже не ужас, это скорее было похоже на предчувствие жуткой смерти, по-моему, все волосики на мне встали дыбом. Но прошла се-кунда, другая, пятая никто меня не зажёвывал, только
чавканье не прекращалось. Мои глаза уже попривыкли к
темноте, я осторожно повернул голову и увидел нашу
дворнягу, Найду, вылизывающую из-под меня моё же
дерьмо.
Только много позже я понял, что это был случай, после которого некоторые становятся заиками и иногда на
всю жизнь. Уже в Уфе я познакомился с Никитиным Гри-горием, который в 7-милетнем возрасте у себя в деревне
перед сном вышел на крыльцо пописать. Во время проце-дуры их дворовый пёс, тихо лежавший тут же на крыльце, встал бесшумно, подошёл сзади к Гришке, положил ему
на плечи свои лапы и ласково лизнул хозяина в ухо Тот от
неожиданности и страха содрогнулся и на долгие 30 с
лишним лет остался заикой.
Меня же чаша сия миновала. Моя нервная система
тот удар жутким страхом выдержала.
8
Школьные годы чудесные
1955-м году я поступил в 1-ый «Б» класс средней
школы 1, которая и по сей день жива. Может потому жива, что построили её пленные немцы, из-Ввестные носители высокого качества работ.
Чего-нибудь примечательного за первые 4 года
учёбы мне не вспоминается. Разве что за четыре первые
класса я не припомню, чтобы у меня была хотя бы одна
четвёрка по учёбе я был, так называемым тогда, круглым отличником.
Во-вторых, мне на всю жизнь запомнилась моя учи-тельница в начальных классах Выпряжкина Марфа Се-мёновна, тем более что много лет спустя, она стала мне
как бы дальней родственницей: её дочь, Тамара, вышла
замуж за родного дядю вашей мамы, дети мои.
Примерно в ту же пору, а может парой лет раньше, родители мои начали усиленную подготовку к постройке
нового дома. Она заключалась в том, что мать стала шить
для продажи брезентовые плащи для чабанов и, так
называемые чувяки, обувь для повседневной носки. Тогда
в этих чувяках ходило подавляющее большинство населения города и села в южных районах России. Более или
менее качественный товар уходил на ура. Вскоре как родители освоили технологию изготовления, появились
оптовые Заказчики, мать оставила работу продавца и целиком переключилась на пошив брезентовых плащей и
чувяк.
Разумеется, меня тоже крепко припахали к этим работам. Помню, мать крутит швейную машинку, а в мои
обязанности входило ровненько тащить брезент, так как
механизм машинки не мог сам его проталкивать. Причём, плащи шили по ночам, подозреваю потому, что брезент умыкался с шахты, где батя трудился. Помню, ужасно хотелось спать, но оптовиков подводить было нельзя, и
от машинки меня не отпускали.
9
Ещё круче была работёнка с чувяками. Здесь я уже
был задействован непосредственно на пошиве. Помню, таблицу умножения я учил с шилом в руке. Разумеется, я
протестовал против такой жёсткой эксплуатации моей
юной личности, но попытки саботировать трудовой процесс так же жёстко пресекались.
Однажды летом отцом мне было поручено водиться
с сестрой Танюшкой, ей было ещё совсем немного, по-моему, она ещё не ходила. Я играл с ней около забора, выходящего на улицу, когда мимо пробегала ватага моих