Быстрым шагом она подошла под вуалью, взяла его под руку, и после короткого рукопожатия они удалились.
Робкая необходимость любви вошла в душу Дюруа, необходимость любви выдающейся, благоуханной, изящной. Он поднялся и пошел, думая о Форестье. Вот кому улыбнулась удача, так это ему!
Дюруа подошел к его двери в тот момент, когда товарищ его выходил.
А-а-а ты в этот час! Что тебе от меня нужно?
Дюруа, смущенный встречей, поскольку товарищ уже уходил, пробормотал:
Это это я не мог сделать свою статью, ты знаешь, статью, которую мосье Вальтер попросил у меня об Алжире. Это не должно очень удивлять; потому, что я никогда ничего не писал. Как и во всем, нужна практика. Я очень быстро привыкну, уверен, но, чтобы дебютировать, не знаю, с чего мне начать. У меня много идей, у меня они все есть, но я не могу их выразить.
Немного в нерешительности он остановился. Форестье лукаво улыбнулся:
Я знаю это.
Дюруа продолжил:
Да, это должно прийти к каждому, кто начинает. Ладно Я пришел я пришел попросить у тебя руку помощи В десять минут ты меня поставишь на ноги, ты мне покажешь обороты речи, которые нужно использовать. Ты мне дашь хороший урок стиля, а без тебя у меня ничего не выйдет.
Второй с веселым настроением улыбнулся. Он стукнул по руке своего старого товарища и сказал ему:
Найди мою жену, и она приготовит твое дело так же хорошо, как я. Я выдрессировал ее этому делу. Что до меня, то у меня сегодня утром нет времени, но я бы с удовольствием это сделал.
Дюруа вдруг забеспокоился, не осмеливаясь поставить точку:
Но, может, в такой час я не могу предстать перед ней?
Отлично можешь, она уже встала. Ты найдешь ее в моем рабочем кабинете, она приводит в порядок записи для меня.
Второй отказался подняться.
Нет, это невозможно.
Форестье взял его за плечи, покачал на каблуках и толкнул его к лестнице.
Ну, все же иди, великий балда, когда я тебя туда посылаю. Не заставляй меня повторно подниматься три этажа, чтобы представить тебя и объяснить твое дело.
Тогда Дюруа решился.
Спасибо, тогда я пойду. Я скажу ей, что ты меня заставил, абсолютно силой заставил найти ее.
Да, она тебя не съест, будь спокоен. И не забудь про три часа.
О! ничего не бойся.
Форестье в спешке ушел, тогда как Дюруа принялся медленно подниматься вверх по лестнице, пролет за пролетом, подыскивая, что он мог бы сказать, беспокоясь о том, как его примут. Ему открыл слуга в голубом фартуке, с метелкой в руке.
Мосье вышел, не дожидаясь вопроса, сказал он.
Дюруа настоял:
Спросите мадам Форестье, может ли она меня принять. Сообщите ей, что я пришел по поручению ее мужа, которого встретил на улице.
Потом он начал ждать. Человек вернулся, открыл дверь справа и объявил: «Мадам ждет мосье».
Она сидела в рабочем кресле в маленькой комнате, стены которой целиком были спрятаны за книгами, хорошо расставленными на полках черного дерева. Книжные переплеты разных оттенков: красные, желтые, зеленые, фиолетовые, голубые добавляли цвета и веселости монотонным рядам томов.
Она повернулась, все время улыбаясь, одетая в белый, украшенным кружевом пеньюар; она протянула ему руку и показала обнаженную руку в широко распахнувшемся рукаве.
Уже? спросила она.
Потом повторила:
Это не упрек, а простой вопрос.
Он пробормотал:
О, мадам, я не хотел подниматься, но ваш муж, которого я встретил внизу, заставил меня. Я только смущен, что не осмеливаюсь сказать, что меня привело.
Она показала ему на место:
Садитесь и рассказывайте.
Она двигала между двумя пальцами гусиным пером, ловко поворачивая его; перед нею находился большой белый бумажный лист, наполовину исписанный, так как своим приходом молодой человек прервал ее работу. Ей было комфортно у себя перед этим столиком для работы, как в своем салоне, где она занималась своим обычным делом.
Легкий запах исходил от пеньюара, свежий запах нового наряда. Дюруа пытался угадать, предполагая, что увидит тело юное и чистое, крупное и горячее, нежно покрытое мягкой тканью.
Она повторила, и, поскольку он не ответил, она сказала:
Ну, говорите, что это?
Он смущенно пробормотал:
Вот но поистине я не осмеливаюсь Это то, над чем вчера вечером я очень поздно работал и этим утром очень рано чтобы сделать статью об Алжире, о которой просил меня мосье Вальтер и я не пришел ни к чему хорошему я разорвал все мои эссе. У меня нет привычки к такой работе; и я пришел просить мосье Форестье мне помочь на первый раз
Смеясь от всего сердца, она прервала его, счастливая, радостная и польщенная.
И он вам сказал прийти и найти меня?.. Это мило
Да, мадам. Он сказал, что вы меня подтянете лучше, чем он. Но я, я не осмеливался, я не хотел. Вы понимаете?
Она поднялась.
Такое сотрудничество очаровательно. Я восхищена вашей идеей. Ну, садитесь на мое место. Все в газете знают мой почерк. И мы сделаем вам не просто статью, но успешную статью.
Он сел, взял перо, разместил перед собой лист бумаги и стал ждать.
Мадам Форестье, стоя рядом, смотрела на все приготовления; потом она взяла сигареты с камина и закурила:
Я не могу работать, не куря, призналась она. Посмотрим, что вы хотите рассказать?
В ожидании он подняла на нее голову.
Но я не знаю, для этого я искал вас.
Она сказала:
Я приведу вещь в порядок. Я приготовлю соус, но мне нужна основа.
Он оставался смущенным; наконец, произнес в замешательстве:
Я хотел бы рассказать о моем вояже с самого начала
Тогда она села напротив него, с другой стороны большого стола, и посмотрела ему в глаза:
Хорошо, расскажите сначала все мне одной, слышите, очень спокойно, ничего не забывая, и я выберу то, что нужно взять.
Но, поскольку он не знал, откуда начать, она начала расспрашивать его, как священник на исповеди, ставя уточняющие вопросы, которые напоминали забытые детали, встречи с людьми, увиденные лица.
После того как она заставила его говорить в течение четверти часа, вдруг она прервала его:
Теперь мы начнем. Сначала предположим, что вы адресуете ваши впечатления другу, тому, кто вам позволил бы сказать кучу глупостей, делать разные замечания обо всем, быть натуральным и забавным, если сможете. Начинайте.
« Мой милый Анри, ты хотел знать, что такое Алжир, ты его узнаешь. Я отправлю тебе (нечего делать в маленькой сухой глиняной хижине, которая служит мне жилищем) что-то вроде журнала моей жизни, день за днем, час за часом. Это будет иногда немного живо, иногда ужасно, не нужно показывать его знакомым дамам».
Она прервала его, чтобы закурить свою погасшую сигарету. И тотчас прекратился маленький писк гусиного пера по бумаге.
Продолжим, сказала она.
«Алжир великая французская страна на границе великих неведомых земель, которые называют пустыней, Сахарой, Центральной Африкой и т. д. и т. д.»
«Алжир это дверь, белая и очаровательная дверь этого странного континента».
«Но сначала нужно туда добраться, что не для всех привлекательно. Я, знаешь ли, отличный наездник, потому что я дрессирую лошадей полковника. Но можно быть хорошим наездником и плохим моряком. Это мой случай».
Помнишь ли майора Симбретаса, которого называют доктором одного рецепта? Когда мы осуждали себя на двадцать четыре часа лазарета, благословенная страна, мы шли к нему.
Он сидел на стуле большими открытыми бедрами в его красных панталонах, его руки были на коленях, руки образовывали мост, локти в воздухе; он перекатывал свои большие глаза, похожие на лото, покусывая белые усы.
Ты помнишь его распоряжение: «Этот солдат ранен в живот. Введите рвотное лекарство 3 по моему рецепту, потом двенадцать часов покоя, и будет в порядке».
Лекарство было неотразимым и независимым. Мы глотали его, потому что нуждались в нем. Когда мы исполняли назначения доктора, мы выигрывали двенадцать часов заслуженного отдыха.
«Ну, мой милый, чтобы достичь Африки, нужно перетерпеть в течение сорока часов другого рода неудержимое рвотное, в соответствии с формулой Трансатлантической компании».
Счастливая своей идеей, мадам Форестье потирала руки.
Она поднялась и принялась ходить, а потом зажгла другую сигарету. Она диктовала и выдувала ниточки дыма, который сначала выходил прямо в маленькое пространство между губами, потом расширялся, испарялся, оставляя на месте серые линии, что-то вроде прозрачной туманности, туману, подобному паутинным нитям. Иногда ударом раскрытой ладони она смахивала эти легкие и более стойкие дорожки, иногда она ударяла по ним резким движением указательного пальца, и смотрела вдруг с серьезным вниманием, как медленно исчезают два незаметных кусочка исчезнувшего пара.
И Дюруа, подняв глаза, следовал за ее жестами, за всеми манерами, за всеми движениями ее тела и лица, занятый этой туманной игрой, которая не охватывала диапазона ее мыслей.
Она воображала теперь дорожные перипетии, с изображенными, придуманными ею попутчиками, она делала набросок любовного приключения с женой капитана пехоты, которая собиралась воссоединиться с мужем.
Потом уже села и стала расспрашивать Дюруа про топографию Алжира, которой она совершенно не знала. В десять минут она уже знала столько же, сколько и он, и написала маленькую главу из политической и колониальной географии, хорошо разбираясь в серьезных вопросах, которые будут подниматься в следующих статьях.
Потом она продолжила экскурс в провинцию Доран, причудливую прогулку, где сразу был поставлен вопрос о женщинах: о мавританках, еврейках, испанках.
Это все, что интересно, сказала ему она.
Она закончила пребыванием в Саиде, у подножья высокого плато, красивой маленькой интригой между унтер-офицером Жоржем Дюруа и испанской работницей, служившей на мануфактуре эспарто3 Айн-эль-Аджар4. Она рассказала о встрече, о ночи, в голых каменных горах, когда арабские шакалы, гиены и собаки кричали, лаяли и завывали посреди скал. И радостным тоном она произнесла:
Продолжение завтра!
Потом она поднялась.
Вот как пишутся статьи, мой милый мосье. Подпишите, пожалуйста.
Он смутился.
Итак, подпишите!
Тогда он принялся смеяться и написал внизу страницы: Жорж Дюруа.
На ходу она продолжала курить. Он все время смотрел на нее, не находя, что бы такое сказать, чтобы поблагодарить, счастливый быть рядом с ней, пронзенный признательностью, чувством счастья от этой зародившейся близости. И ему показалось, что все, что его окружает, сделалось частью ее, до самих стен, покрытых книгами. Места для сидения, мебель, воздух, плывший с запахом табака, все это имело что-то особенное, доброе, нежное, что пришло от нее.
Вдруг она проговорила:
Что вы думаете о моей приятельнице, мадам де Марель?
Он попробовал удивиться.
Ну Я ее нахожу Я ее нахожу очень соблазнительной.
Не так ли?
Да, конечно.
И он хотел добавить: «Но не такой, как Вы», но не осмелился.
Она продолжила:
Если б вы знали, какая она забавная, оригинальная, умная! Это богема, к примеру, настоящая богема. Поэтому муж ее почти не любит. Он видит только ее недостатки и не ценит ее достоинства.
Дюруа поразился, что мадам Марель замужем, хотя это было естественно.
Ну Она замужем? А чем занимается ее муж?
Мадам Форестье очень мило подняла плечи и брови, единым движением, полным непонятного смысла.
О! Инспектор Северной линии. Восемь дней месяца он проводит в Париже. То, что его жена называет «обязательной службой» или еще «работой по дому на неделе», или «святой неделей». Когда вы узнаете ее лучше, вы увидите, какая она тонкая и милая. Посетите ее в один из дней.
Дюруа перестал думать о том, чтобы уйти; ему показалось, что он останется здесь навсегда, что он у себя.
Но дверь бесшумно открылась, и выступил крупный мужчина, которого не представили.
Он остановился, увидев мосье. Мадам Форестье, казалось, на секунду смутилась, потом сказала своим естественным тоном, и румянец поднялся от ее плеч к лицу:
Итак, входите, мой милый. Я вам представлю хорошего товарища Шарля. Мосье Жорж Дюруа, будущий журналист.
Потом уже несколько иным тоном она проговорила:
Лучший и самый близкий наш друг, граф де Вудрек.
Мужчины приветствовали друг друга, посмотрев прямо в глаза, и сразу после этого Дюруа ушел.
Его не стали удерживать. Он пробормотал несколько благодарственных слов, пожал молодой женщине протянутую руку, еще раз поклонился вновь пришедшему, который хранил холодное и серьезное лицо светского человека, и вышел очень взволнованный, как человек, совершивший глупость.
Оказавшись на улице, Дюруа почувствовал грусть, отсутствие комфорта, одержимость темным чувством туманной печали. Он шел вперед, спрашивая себя, почему так внезапно нахлынуло на него уныние; он не находил ответа, но строгое лицо графа де Вудрека, немного старое уже, с седыми волосами, спокойный и дерзкий тон очень богатого и уверенного в себе человека без конца возвращались в память Дюруа.
Он заметил, что приход этого незнакомца, разбившего очаровательный тет-а-тет, к которому его сердце уже привыкло, создал в нем впечатление холода и отчаяния, как услышанное слово, неудачная встреча; иногда достаточно самых маленьких вещей, чтобы создать нам это.
Ему показалось также, что этот человек, по неизвестным причинам по какой причине, был раздосадован, застав его там.
В течение трех часов Дюруа больше ничего не мог делать, а не было еще полудня. У него в кармане оставалось еще шесть пятьдесят: он пошел позавтракать бульоном Дюваля. Потом он бродил по бульвару; и, поскольку пробило три, он поднялся по лестнице во «Французскую жизнь».
Посыльные сидели на банкетке, скрестив ноги, и ждали, а сзади на маленьком, типа профессорского, кресле исполнитель разбирал присланную корреспонденцию. Постановка была отличная, чтобы произвести впечатление на посетителей. Все имели внешний вид, манеру, достоинство, шик, как будто речь шла о вестибюле большой газеты.
Дюруа спросил:
Можно к мосье Вальтеру?
Инспектор ответил:
Мосье директор на совещании. Если мосье хочет, он может немного посидеть.
И он указал на зал ожидания, где было полно людей.
Здесь можно было увидеть серьезных, разодетых, важных людей и людей запущенных, в неказистом белье, чей плащ, закрытый до шеи, нес на груди рисунки пятен, напоминавших очертания континентов и морей на географических картах. Среди этих людей находились три женщины. Одна из них была красивая, улыбающаяся, нарядная, имела вид кокотки; ее соседка, словно в трагической маске, рябая, наряженная так же, как и первая, была одета во что-то истасканное, искусственное, свойственное старым актрисам с какой-то фальшивой, несвежей подделкой под юность, как прогорклый запах любви.
Третья женщина в трауре держалась в уголке с видом печалящейся вдовы. Дюруа подумал, что она пришла просить милостыню.
Однако никто не входил, хотя прошло уже больше двадцати минут.
Тогда у Дюруа появилась идея, и он вернулся к служащему:
Мосье Вальтер в три часа назначил мне встречу, сказал он. В любом случае, взгляните, нет ли здесь моего друга, мосье Форестье.
Тогда его провели длинным коридором, который привел его в большой зал, где четыре мосье писали вокруг широкого зеленого стола.
Форестье стоял перед камином и курил сигарету, играя в бильбоке. Он был очень искусен в этой игре и насаживал большой желтый шар на маленькое деревянное острие. Он считал: «Двадцать два, двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять».
Дюруа сказал:
Двадцать шесть.
И его друг поднял на него глаза, не прекращая регулярного движения рукой.