Санкт-Петербургская литература Альманах 2023 - Шаповалов Сергей 3 стр.


Юрьич обиделся и отошел. А мы помаленьку поставили щиты на обвязку, сбили их начерно гвоздями. Косоворотов залез верхом на край шатающейся стены и топором выправлял угол будущего дома.

 Ну как?  спрашивал он нас.

Мы стояли несколько поодаль и зорким оком оценивали точность вертикали.

 Еще, еще подожми!  кричал Саня.

 Не надо,  говорил я.  Так нормально.

 Какое нормально?!

 А по-моему, надо малость назад отжать,  интеллигентно встревал Юрьич.

Косоворотов психовал.

 Костя, говори ты!

Я говорил, и Тоша, вытащив топор из стыка, совершал опасный траверс вдоль шаткой стены и перемещался на другой угол. Там все повторялось сначала.

После обеда наши помощники ушли, а мы с Тошей, не торопясь, принялись за верхнюю обвязку. Работа на краю стены требовала аккуратности и точности. Загреметь с трехметровой высоты, особенно внутрь дома, где уже были установлены поперечные лаги и укосины, никому не хотелось. Поэтому работали не торопясь, рассчитывая каждое движение. И все равно, время от времени, что-нибудь у нас падало вниз: то молоток, то ножовка.

Вечером, сидя у костра и потягивая горячий чай, Косоворотов планировал:

 Завтра закончим верхнюю обвязку, сходим вечерком в лес нарубим сосенок ровненьких под стропила. А послезавтра будем их ставить. Тебе, Юрьич, надо в Рощино съездить, купить досок для крыши. Бери дюймовку

Был тихий теплый вечер. Неизбежные комары, попискивая, вились вокруг огня, кусали за ноги. Мы лениво отмахивались от них ветками. Еще не вполне стемнело. Порыжелый брезент обвисшей палатки светлым прямоугольником выделялся на фоне темных кустов.

 Что-то палаточка наша просела,  заметил я.

 Сейчас подтянем,  с неожиданным энтузиазмом отозвался Юрьич и резво вскочил на ноги.

Взяв топор, он пошел к палатке и принялся переколачивать колья. Слышно было, как в полумраке скрипит песок под его сапогами, как стукает обух топора по сырому дереву. Брезент палатки кривился, то вспухал, то опадал.

 Перекривит ведь палатку, паразит,  лениво сказал Косоворотов, не двигаясь с места.

 А, наплевать,  сказал я.

И тут из-за палатки раздался отчаянный, но уже ставший нам привычным, вопль:

 А, ба-лин!

Что еще такое? Мы вскочили на ноги.

Юрьич вышел из-за палатки держась одной рукой за голову, а другой машинально сжимая топор. Топор он тут же бросил на землю и принялся второй рукой вытягивать из кармана грязный носовой платок.

 А ну, покажи голову!  строго приказал Косоворотов.

Юрьич отлепил ладонь от головы, волосы его были в крови.

 Раздолбай!  коротко выругался Косоворотов.

Он полез в палатку за полотенцем. Намочив полотенце в холодной воде, приложил его к порезу, по счастью не слишком серьезному. Юрьич кряхтел и морщился.

 И на хрена ты так остро топоры наточил,  сетовал он,  бриться ими, что ли, собрался?

 "Взял он саблю, взял он востру и зарезал сам себя"  вздохнув, подытожил я.

На следующий день Юрьич ходил с перевязанной головой и снова подавал нам гвозди и перетаскивал лесенку от одной стены дома к другой. Но едва лишь он пытался взять в руки топор, как сразу с высоты раздавался суровый окрик Косоворотова:

 Юрьич, отойди, на хрен, от топора!

И Юрьич послушно бросал топор и шел или за водой, или подтаскивал брусья для потолочных лаг.

В обед он пошел к Сане за гвоздями: наша "сотка" кончилась, осталась только "восьмидесятка".

Оттуда Юрьич вернулся хмурый. Как выяснилось, он посетил новый Санин туалет и обнаружил, что туалет сколочен из его родных, Юрьечевых, досок.

 И краской зеленой покрасил, чтобы я не догадался,  зло докладывал он.

 Да ну,  утешал его Тоша,  может, это и не  твои доски? Может, он их купил?

 Ага, купил. Он купит, дождешься

 А может, на свалке подобрал,  подливал я масла в огонь.

К вечеру небо затянуло тучами и начал моросить дождь. Мы закончили пораньше и сидели в палатке, слушая легкий шорох водяных капель. Пасмурная погода не располагала к разговорам


7.

Мы все дальше и дальше отклонялись от исходного проекта, все более утяжеляли конструкцию "сарая". Юрьич пожелал иметь двухскатную крышу, более высокую и, соответственно, более тяжелую. Кроме того он планировал пустить на пол сороковку вместо похищенной дюймовки. Все это вызывало законные сомнения у Тоши, как главного инженера строительства: а не уйдет ли дом в торф "по самую задницу"?

Последней каплей, переполнившей чашу Тошиного терпения, явились доски, которые Юрьич привез на следующий день из Рощино. Это была необрезанная сороковка. Причем, среди сороковки попадалась и тридцатка и пятидесятка. Доски были либо слишком узкие и перекрученные, либо непомерно широкие с дырами от выпавших сучков. Этими досками нам предстояло покрывать крышу.

 Где ты достал это дерьмо?!  негодовал Косоворотов, приподнимая и бросая то одну, то другую доску.  И этим ты хочешь крыть крышу?

 А где я тебе лучше достану?  срываясь в хрип, кричал Юрьич.  У меня денег не вагон!

За эти несколько дней строительства мы уже порядком устали, и потому ни у кого из нас не было сил спорить. Сороковкой так сороковкой и зарасти все дерьмом!

Кое-как зашили мы с Косоворотовым оба ската. Последние гвозди забивали уже почти в полной темноте, едва попадая по гвоздям. Разогревшись, Тоша молотил как трактор, и я едва поспевал за ним.

 Все!  объявил он громко, заколачивая последний гвоздь.  Живи, друг! Живи и размножайся!

Мы спустились на землю с дощатых небес и побросали топоры в цинковое ведро.

Недоверчивый Юрьич полез наверх принимать работу.

 Вон там горб,  въедливо объявил он сверху через некоторое время.

И как он там разглядел что-то в темноте?

 Какой еще горб?  угрожающе возвысил голос Косоворотов.  Ты на себя-то посмотри? Горб

На станцию возвращались, подсвечивая дорогу карманными фонариками. Шагали быстро, и почти не разговаривая нужно было успеть на последнюю электричку.

Потом, уже на перроне, Юрьич курил, выпуская изо рта в сторону луны лохматые струйки дыма А в вагоне поезда вдруг принялся поливать свою благоверную. Оказывается, это на ее деньги и по ее инициативе был куплен дачный участок, и затеяна вся эта стройка.

 Дачу ей, блин, подавай,  шипел Юрьич.  Новой русской захотелось стать

 Не хочу быть вольною крестьянкой,  подхватывал я.  А хочу быть столбовой дворянкой!

 Во-во! А что я ей золотая рыбка?

 Дохлый ты наш карасик,  грустно улыбнулся Косоворотов.

 Вам-то хорошо, собакам, смеяться. Вы свое отколотили, а мне еще ого-го сколько ковырять!

 Ага, прозрел? Это тебе не по командировкам шастать, бумажками махать, да девочек охмурять,  засмеялся Тоша.

 Ух, ты, блин! Он меня еще учит!

 У каждого, Юрьич,  свой крест. У меня свой, у Кости свой, а у тебя дача

 Да па-ашел ты

Юрьич отвернулся к окну, за которым проносились темные кусты и надолго замолчал.

Поезд шел с редкими остановками за окном мелькали деревья, едва видимые на фоне вечернего неба. Время от времени проносились поселки со спрятавшимися в темноте домами только желтые квадраты окон выдавали, теплящуюся в них жизнь. Эти мелькающие за окнами дома кто-то тоже ведь строил. Доставал материалы, нанимал плотников, психовал, ругался Неожиданно в голове всплыли строчки стихотворения одного из питерских поэтов:

"Дом построил себе на болоте,

в гости вас приглашаю. Придете?

Должен быть однозначным ответ.

Да, так да, ну а нет, значит, нет"

Я посмотрел на своих спутников. Тоша уже кемарил, сдвинув на лоб кепку, заслонившись козырьком от света вагонных ламп. Юрьич улыбался каким-то своим мыслям

И никто из нас не знал тогда, что перемены в судьбе страны, по-своему, коснутся и каждого из нас. И жизнь растащит нас в разные стороны, и только спустя восемнадцать лет, мы снова соберемся в этом несчастном домике на болоте. Но это будем уже совсем другие мы


Ирина Втюрина


«Бидончик дрожжевого супа»

рассказ


Марусе было десять лет, когда она перестала бояться бомбёжек. Она считала, что можно не спускаться в бомбоубежище, когда надрывным призывом звучит воздушная тревога. Главное ближе прижаться к печке, потому, что когда на другой день Маруся выходила из дома, то замечала, что дома разрушены, а печки оставались целыми. Таких домов на Васильевском острове было много, и девочка с мамой, бывало, не спускались в бомбоубежище. Они вдвоём передвинули кровать к печке и крепко, прижимаясь, друг к другу пережидали на этой кровати. Если мама обнимала, не было страшно, когда дом ходил ходуном, а в буфете дребезжала давно не нужная посуда.

 У каждого человека есть ангел хранитель, говорила Марусе мама. И, казалось, что Маруся, действительно была кем-то хранима, и их дом.

Она была пионеркой и не задумывалась о том, что ей везёт больше всех её одноклассников. Она верила словам мамы, которая каждый день шептала ей: «Ты выживешь, Маруся». Мама в понимании Маруси, была и ангелом хранителем, и волшебником, и другом, учителем и самым любимым человеком.

Вначале войны она спрятала Марусю в шкаф, когда согласно списку, детей из её школы забирали на эвакуацию из города. И Маруся знала, что мама поступила правильно, весть о том, что эшелон с её одноклассниками разбомбили, вскоре облетела весь дом.

Это было страшным потрясением и горем, но самые большие испытания ждали всех впереди. В первые дни блокады, Маруся часто оставалась одна дома. Мама ещё была сильная и старалась работать, но постепенно слабея вдвоём, они становились неразлучны.

Этот день был похож на все другие блокадные дни. Мама сутки не вставала с постели, и Маруся лежала, прижавшись к ней. Так было теплее. В эту минуту она понимала, что если они сегодня не пересилят свою слабость и не заставят себя выйти на улицу, то завтра им уже не встать. Сегодня можно было не только отоварить карточки, но и получить пайку дрожжевого супа.

 Мама, мамочка вставай,  чуть слышно шептала она,  нам нужно идти, а то суп кончится.

Этот суп, который раздавали в начале блокады, появлялся всё реже и реже.

Мать с трудом поднялась на локтях, спустила ноги на пол и прошептала: «Прости меня Маруся, но, видно, я не смогу» В этот момент Маруся поняла, что теперь ей придётся стать взрослой, придётся оторваться от мамы и, пересиливая страх выйти. И уже не слушая слабых возражений матери, захватив алюминиевый бидончик и запихнув карточки в варежку, Маруся вышла в обледенелый подъезд. У соседской двери, где жил управдом, белел труп, завёрнутый в простыню, словно египетская мумия. Девочка знала, что к двери управдома свозили умерших людей. Мама объясняла ей, что у родственников нет сил, везти покойников на кладбище. Маруся зажмурила глаза, и, стараясь не открывать их, прошла мимо. Колючий ленинградский ветер щипал лицо, продувая насквозь осеннее пальтишко девочки, перехваченное сверху, словно платком, сложенным вдвое, пикейным покрывалом.

Война застала их с мамой врасплох. Зимнее пальто не успели купить. Вот ноги у Маруси были в валенках, и это не только согревало, но придавало решимости, они были, как раз впору. Где их мама раздобыла, пока ещё могла ходить, Маруся не знала.

Это был Марусин день рождения. Мама тогда ещё работала и, вскипятив чайник, торжественно развернула платок, в котором были две лепёшки дуранды и два кусочка сахара. Маруся была на седьмом небе от счастья, поэтому подаренные в тот же день валенки не вызвали такого восторга и интереса. А вот сейчас, когда ветер и холод обрушились на неё, подарок был оценён. Нужно было пройти квартал, до заводской столовой, где разливали дрожжевой суп. Завернув за угол, Маруся увидела длинную очередь возле заводской столовой. Она опоздала. На такую толпу супа сегодня не хватит. Очередь двигалась быстро: четверть половника и отходи, не мешай следующему. Маруся разглядывала угрюмо стоящих людей, и ей казалось, что в ней одни старики. И вдруг у самой раздачи она заметила Зину. Соседскую девчонку двумя годами старше Маруси. Зина получила свой суп, и теперь бережно неся его, двигалась в конец очереди. Поравнявшись, с Марусей Зина улыбнулась.

 Маруська, как тебя мама одну отпустила?

 Мама болеет,  отвечала Маруся.

 Пойдём вместе за хлебом. Супа тебе всё равно не достанется. Там уже черпачок по дну скребёт, а повар бидон наклоняет.

Пальчики на руках у Маруси давно деревянными стали, нос от мороза щипало и ломило и так хотелось уйти с Зиной, но слабая надежда теплилась. Ведь ещё не объявили о том, что суп заканчивается. Не прозвучало это страшное слово: «Всё». Маруся, молча, помотала головой.

 Ну, стой раз такая упрямая,  махнула рукой Зина. Маруся проводила её тоскующим взглядом и опять стала смотреть на бидон с супом, который по мере убывания очереди наклонялся в руках повара всё ниже. На раздаче стоял худой старичок небольшого роста, одетый в старую ушанку армейского образца и изрядно потрёпанный ватник, поверх которого был, натянут длинный белый передник. Маруся следила за каждым его движением. Наконец он отбросил половник, тот со звоном брякнулся о дно бидона, затем выпрямился и, обведя очередь глазами, вдруг набросился на Марусю.

 Где тебя носит с утра. Свалилась на мою голову! Когда я от тебя помощи дождусь!

Он негодовал, глядя Марусе в лицо. Маруся, ничего, не понимая, оглянулась.

 Не делай вид, что не слышишь! Давай, на чёрный ход!

Маруся ещё раз обернулась.

 Тебе, тебе говорю! Если сейчас же не подойдёшь, всё матери расскажу! Он смотрел прямо на Марусю. Последняя фраза подействовала на неё. Наверно повар знает маму. А она хоть и не знает этого дедушку, но должна ему была сегодня помогать. Мама просто забыла сказать.

Маруся двинулась к чёрному входу столовой. Очередь медленно расходилась. Повар скрылся за дверью. Двор был пустой, замёрзший, безлюдный. Ей сделалось очень страшно, и она уже было хотела повернуть назад,  металлическая дверь столовой со скрежетом отварилась, и всё тот же дедушка-повар спустился по ступенькам и, выхватив бидончик из рук Маруси, скрылся за железной дверью. Маруся опять ничего не поняла, и даже приготовилась плакать, но через минуту повар появился в дверях с её бидончиком. Он протянул полный бидончик девочки : «Иди быстрей домой, никуда не заходи, и ни с кем не разговаривай». Маруся стояла в нерешительности.

 Иди. Иди, малыш, когда закончится война, вспомнишь дедушку Макара. Железная дверь закрылась. И дедушку Макара Маруся больше никогда не видела. Будто, он пришёл в тот день из сказки и в сказку вернулся. Пытаясь понять до конца, что произошло, Маруся спешила домой. Около подъезда стояли управдом, милиционер и дворник. На снегу лежала Зина. Глаза открыты, в них застыл ужас.

 У ребёнка негодяй, хлеб и карточки отобрал, надо сообщить родным, он туда, побежал,  показывая в сторону проходного двора, причитала дворник.

Маруся проскользнула в подъезд. Замёршими руками долго не могла открыть двери, но наконец, открыла. С порога позвала: «Мама! Я пришла. Я стала взрослой! Дедушка Макар нам целый бидончик дрожжевого супа прислал!»

Мама, приподнялась на локте : « Какой дедушка Макар?»

 Ну, тот, которому я сегодня помогать должна была.

Мама прижала Марусю к себе.

 Нет у нас никакого дедушки прошептала она.

И тут Маруся рассказала всё, что произошло. Мама слушала внимательно, не спуская с Маруси глаз, а потом прижала её к себе ещё крепче и сказала: « Он тебе свою пайку отдал. Пожалел ребёнка. Ты, выживешь Маруся»


Александр Александров


«Котёнок»

рассказ


-Мат!  Золотарев, довольный, развалился в кресле.

 Стоп-стоп!  замахал руками Андрей Иванович.  Перехожу!

Назад Дальше