Ты про урочище слыхал?
Что ж, господин полковник Конечное дело слыхал. У кого в нашем беспутном городишке душа болит те все слыхали. Тамо шахты старательские, тамо коптяковские хрестьяне иконки, камушки ценные так говорят находили в кострищах. Ишаку не понять, что одежу в этих кострах большевики жгли. Тамо теперь судебное следствие наряжено. Туда ведь едем?
Туда. А мыслишка крепла: «Бревнышки, бревнышки эти они не зря. Они не сдуру на дороге появились» Но боялся Дебольцов. Отгонял мыслишку. Уж такая она была Вспомнил забавное слово: метафизическая
Въехали в прозрачный березовый лес, солнце играло на черно-белых стволах; зеленея, просвечивали старые ели и сосны смешанный пошел лесок, на глазах густея и теряя прозрачность. Наконец среди деревьев слева увидели реденькую солдатскую цепь.
Когда приблизились, навстречу побежал судейский в форме, на вид не старый еще, с мелким лицом, на котором, впрочем, вполне отразилась значительность момента:
Что вам угодно?
Разрешите нам пройти, попросил Дебольцов.
Право же, господа, раздраженно взметнул ручками, что за неуместное любопытство, право! Есть правила, согласно которым наткнулся на горящий взгляд Дебольцова, спросил неуверенно: Собственно кто?
Русские, почему-то сказал Дебольцов. Что это была за мотивация такая он бы и не объяснил. Но судейский внял.
Проходите, бросил кратко. Руками ничего не трогать.
У старательской шахты стояли еще два чиновника и две женщины в хороших платьях, с зонтиками. Та, что была помоложе, цедила капризно:
Ну, мама, с французским ударением, ну почему папа, такое же ударение, смеет нас гнать? Это же следствие! Да какое еще! Историческое! С ума спрыгнуть!
Лиза, парировала мать, но, согласись: это не наше дело. Отец, попроще говорила, и так был столь любезен, что взял нас с собой
Пока шел этот разговор, Бабин успел заглянуть в ствол и присесть у ближайшего костра. Поковыряв в нем палочкой, он поднял на Дебольцова ошеломленные глаза:
Полковник, вы только взгляните, это же невероятно! На ладони держал нечто матово выблескивающее, Дебольцов нагнулся и почувствовал, как земля уходит из-под ног: такая знакомая, многократно виденная то была серьга из розовой, среднего размера, жемчужины самые любимые серьги. Она носила их постоянно. Боже мой, Боже мой
Он увидел непонятно, непостижимо, как идут они навстречу по монастырской тропинке все: наследник, императрица, великие княжны, мальчик был в матроске и шел рядом с отцом
Открыл глаза: серьга была уже в руке у судейского, Бабин стоял с мертвым лицом, в небо уходила старая береза с готическими ломаными ветками знак небытия
Надя выбралась из города только ночью; шла осторожно, жалась к стенам домов. Решила идти в сторону Перми, подумала: на какой-нибудь станции сядет на поезд, доберется до губернского городка, а уж оттуда каким не то способом отправится к тетке в Петроград. Но случилось непредвиденное: в темноте, перепутав, Надя направилась не по Пермской линии левее, а по северной, Горнозаводской, та шла правее и могла привести ее к желаемому результату только длинным окольным путем через Кувшинскую и Верхне-Чусовскую. Этот путь был опасен из-за неровности фронта и банд с той и другой стороны.
На рассвете, окончательно измотанная, голодная и сонная, Надя добралась туда, где накануне проехали Дебольцов и Бабин: к переезду 184. Здесь было тихо, домик сторожа стоял на открытом месте, и Надя решила попросить воды и хлеба или выкопать что-нибудь на огороде. Открыла калитку, вошла, грядок много, заросшие, только все полеглое и пожухлое. Выдернула морковь ярко-желтую, такая Наде никогда не встречалась. Потом будто из-под земли появилась длинная и тощая фигура сторожа в грязной и истертой форменной одежде, сторож был небрит и выглядел не совсем в себе.
Ты Почто здесь? хрипло спросил, вглядываясь сумасшедшими глазами.
Я Я умираю с голоду. Вот сорвала морковь. Но она желтая? Почему у вас морковь желтая? Почему все в таком виде? Надя заплакала.
Дак Поливать-то некому. Жена ушла. Померла. Один я Вот и говорю: ты же там повел головой в сторону леса, должна быть. Схватил за руку: А ну, пойдем, пойдем-ка и потащил. Промахнули переезд, дорога скрылась в мелколесье, и сразу появилось солнце теперь уже высоко над гребнем леса. Сторож шел быстро, почти бежал, Надя едва поспевала, и с каждой минутой все более и более одолевал ее страх. «Сумасшедший лихорадочно думала она. Что ему нужно от меня, что? Я боюсь его!» Но вот вышли на огромную сырую поляну, замкнутую по сторонам лесом и кустарником, над травой полз низкий туман, резко и тревожно кричала выпь
Она же ночная? едва ворочая языком, спросила Надя.
Усмешка тронула белые губы, вспыхнули глаза:
А здесь, барышня, место особое, вот птица и не спит. Караулит
Кого Господи
Их шагнул на помост из веток и шпал. Здесь они И ты ты тоже здесь. А чего же ты ходишь?
Стало страшно. Надя опустилась на колени, тронула мокрые шпалы и повернула голову: от леса шел какой-то неясный звук
То, что увидела, было обыденным, совсем не страшным: вереница людей плыла в тумане мимо странно увядшего куста, скрываясь среди деревьев. Последней шла высокая девушка в длинной юбке, с распущенными волосами. Надя подняла глаза на сторожа он тоже смотрел, не отводя завороженного взгляда. Перекрестился:
Я чай узнала?
Кого? Кого я должна узнать? Надю затрясло, она уже поняла
И тогда девушка в длинной юбке обернулась. «Да ведь это Господи, нет! Не хочу»
Она закричала от этого невероятного, невозможного не то сна, не то яви и побежала, уже ничего не соображая и словно сквозь сон слыша злобные выкрики: «Царская дочь! Царская дочь!» Ее схватили, швырнули в руки чекистов то был обыкновенный вокзальный патруль, толпа поверила, все возбужденно переговаривались и желали кожаным курткам поскорее вывести в расход всю контрреволюционную нечисть.
Только два человека вступились за Надю. Одна была женщина средних лет и «бывшего» обличья, в шляпке и с газовым шарфом вокруг шеи. «Как вы смеете! крикнула она старшему патруля. Эта девушка больна, у нее жар, разве вы не видите?» «Чека все видит лениво отозвался старший. Она то ись мы видим, что ты недорезанная и лучше заткнись!» «Вы не смеете, не смеете преследовать больных людей!» «Мы расстреливаем, а не преследуем». Он выстрелил женщине в лицо. Толпа смолкла, перестала жевать, но ведь обыкновенное дело в лихие дни. Главное, что не меня убили
И здесь к чекистам бросился тоненький молодой человек в хорошем костюме, лаковые ботиночки прикрывали замшевые гамаши, в руке тросточка он словно сошел сюда с довоенного Невского проспекта.
Мерзавцы! Убийцы! кричал с породистым акцентом. Как вы смеете убивать людей, негодяи! Он был сразу и бесповоротно обречен, в толпе без всякого уже ужаса, но с большим любопытством ожидали, что сейчас произойдет. Старший потянул маузер, но в это мгновение путь ему пересекли две монашки. «Матушки, отвлекся чекист, благословите заблудшую душу» сложил ладони, протянул, старая монахиня смачно плюнула: «Изыди, антихрист!»
Вот, гражданы! завопил чекист. Вы все видите воочию, что поповщина не желает сотрудничества с советвластью! Наглядная агитация, товарищи! Я так про себя думаю, что в мое приставание к етим бабцам никто всерьез и не поверил!
Голос за спиной такой знакомый (был в Москве, видел Ленина и даже слыхал, как вождь спросил, обращаясь к патлатому в пенсне: «Товагищ! Вы уже пили чай?») проговорил с раздражением: «Что происходит? Почему тгуп? Убгать немедленно!»
То был Дебольцов в фуражке со звездочкой, с кобурой на ремне. Рядом стоял Бабин в таком же обличье. Оба пробирались в Казань, надеясь, что город вскоре возьмет однокашник Дебольцова по Николаевской академии Владимир Каппель и судьба устроится как бы сама собой. Что же касается картавого говора здесь все было просто: Дебольцов вспомнил дом в степи и товарища Плюнина.
Попгошу без гассусоливания! Кто эта девица? Почему вы ее хватаете?
Вот именно! подскочил в гамашах. Я немедленно даю телеграмму господину Ульянову! И вы имеете учитывать в своих дальнейших действиях мою телеграмму!
Хогошо, хогошо, я ознакомлюсь с вашей телеггаммой сгазу же, как только она поступит! сообщил Дебольцов. Все приняли его слова нормально: и молодой человек, и толпа, и патруль. Так, товагищи, будем газбигаться, посмотрел на Бабина, тот ухмыльнулся краем рта, понял: жалостливый полковник решил спасти «царскую дочь».
Вас, товагищ, и ваших сотгудников я пгошу пгойти к нашему вагону. И немедленно застегните пуговицу! Из-за этих пуговок мы гискуем всем!
А вы, товагищ То ись кто таков?
Я должен десять газ повтогять? Я комиссаг комиссии товагища Дзегжинского. А это товагищ Бабин, из контггазведывательного. Вон там наш паговоз, с вагоном, мы идем туда и во всем газбегемся пошел первым, показывая дорогу, у пакгауза действительно стоял потертый синий вагон второго класса
Двигались процедурно: впереди Дебольцов хамским размашистым шагом, за ним двое подручных волокли остолбеневшую Надю, старший патруля вышагивал с достоинством, следом замыкал Бабин, он держал руки за спиной и выглядел очень значительно.
Вошли в узкое пространство между вагоном и стеной пакгауза, Дебольцов аккуратно вытащил наган, сказал нормальным голосом: «Ротмистр Бабин, заканчивайте!» и выстрелил старшему в кадык. Два хриплых вскрика обозначили, что Бабин молниеносно сработал ножом. «А вы так и не застегнулись, товаристч проговорил Дебольцов, пряча наган. Идемте, идемте, взял Бабина за рукав. Здесь сейчас весело будет Бросил взгляд на девушку: Мадемуазель, вы свободны, ступайте»
Но как же так, как же бежала Надя следом. Почему вы их убили, вы же красные?
Это не имеет ровным счетом никакого значения, непримиримо отозвался Дебольцов. Вы живы до свидания. Точнее прощайте!
Она не отставала:
Но как же так Подождите
Завернули за угол пакгауза, мгновенно убрали «красные» атрибуты и оружие в мешок, Надя с криком вылетела, схватила за руку:
Вы не смеете, не смеете!
Что я не смею, мадемуазель?
Вы не можете меня бросить сказала с отчаянием, безнадежно.
Вы куда едете?
В Петроград. Там тетка
В Петрограде Зиновьев, Урицкий и Володарский. Красная сволочь Где ваши родители?
Убиты В Екатеринбурге. Сибирцами
Нам только большевички не хватало! посмотрел на Бабина, тот улыбнулся:
Но зато какой
Я прошу вас Я не знаю, кто вы Но пощадите, не бросайте меня плакала Надя.
Дебольцов снова посмотрел на Бабина, тот пожал плечами.
Хорошо помедлив, произнес Дебольцов. Но я должен предупредить вас, мадемуазель: путь наш во мраке, поэтому только до первого спокойного места. Прошу не обижаться
Глаза Нади сияли счастьем
В этом же месте, за пакгаузом, произошло спустя несколько минут еще одно очень важное событие: из тумана выбралась обыкновенная крестьянская телега, на ней сидели две женщины. Телега остановилась, возница сдернул шапку: «Извиняйте, дамочки, щас за овсом сбегаю, голодом лошадки только на бойню ходют» Женщины сидели молча, обе были сильно утомлены, молодая сказала печально: «Мне иногда снится, что мы вместе, что я не оставляла его ни на миг Говорят, он теперь в Японии. Красивая, наверное, страна Фудзияма в снежной шапке, сакура цветет Там поэты пишут такие славные стихи, вот, послушайте: «Удрученный горем, так слезы льет человек О, цветущая вишня, чуть холодом ветер пронзит, посыплются лепестки».
Это была Анна Тимирева со своей горничной Дашей. Обе пробирались в Омск
Арестованных в Екатеринбурге большевиков и причастных решено было поместить в плавучую тюрьму на Исети. Около двухсот человек разного возраста и пола были доставлены на барже к месту пребывания и под конвоем переведены в трюмы. Все прошло без эксцессов, арестованные послушно бежали с палубы на палубу с прижатыми к затылкам руками, веселый мат сопровождал действо, солдатик из охраны жалостно тянул каторжную песню про Сибирь, над которой займется заря
Все было как всегда в таких случаях подзатыльники, незлобная ругань большевики были по большей части знакомыми, ближними или дальними, в этих местах всегда все знали про всех абсолютно все. Варнацкий обычай, утвердившийся среди крепостных и беглых.
И поэтому арест этот казался Рудневу и Вере временным, не страшным. Они тоже бежали в цепочке среди прочих, Дмитрий Петрович даже в глаз схлопотал за строптивость и все время поглаживал заплывающую скулу. «Думаю, продлится недолго. Наши придут, да и этим что с нас взять?» «Не знаю, папа» отозвалась нахмуренная Вера. Порванное платье и распущенные волосы придавали ей залихватский разбойничий облик бывалой бабенки, не боящейся ничего
Оба были бы и правы, но некое странное обстоятельство, вдруг вмешавшееся в дело, грозило все трагически перечеркнуть. В этот раз сопровождающим арестованных назначен был старший унтер-офицер Венедикт Сомов. Было ему тридцать лет от роду, происходил из работных людей Невьянского завода, родителей своих не помнил: те умерли при его еще малолетстве. Воспитала тетка из соседней Шайтанки, теперь она была очень старая, и Венедикт о ней ничего не знал, да и не желал, если по правде. Рабочим он был хорошим, выбился в помощники горного мастера, даже поучился немного в Демидовской горной школе, но начавшаяся война перечеркнула и учебу. Был ранен, получил Георгия, по ранению вернулся домой, и здесь начавшаяся Февральская революция застала его в страшных раздумьях об устройстве мира. Впрочем, колебаний с кем идти и за какую власть драться у него не было. Для башковитого и тертого парня мгновенно вырисовалась невероятная возможность: пожить в свое удовольствие, прибрать к рукам, что плохо лежит, что же до идейного обоснования на это трижды наплевать. Белые, красные все дрянь, но конечно же те, кто держался за свое и не предлагал половину отдать голодранцу, такие были куда как ближе и понятнее. И поэтому большевистские листовки, в изобилии попадавшие в контрразведку, где служил Сомов, приводили в неописуемую ярость. Да ведь и знал не понаслышке: комиссарские проповеди они для дурачков. Не родился еще на свет такой комиссар, кто себе не взял, а ближнему отдал
Легкость крови и безнаказанность сделали Сомова лютым. В этот конвой после того, как большевичков свели в трюм, Венедикт приказал принести из грузовика сотню динамитных шашек, обвесить ими баржу по бортам и соединить единым запальным шнуром. На охи и вздохи начальника караула и некоторых солдат Сомов прочитал целую лекцию. Он вещал:
Здесь у которых возникает опаска: мол, гробить души живые зазря Бог, мол, накажет возражаю. Что есть душа живая? Она есть верующая во Христа Спасителя, Бога нашего истинного. А эти, кто теперь внутрях? Разве они веруют? Ну по совести если, то веруют: в Ленина, Янкеля Свердлова и прочих жидков, с которыми русскому человеку вовек не по пути! И потому лично я покараю их всех и сейчас же, не отлагая содеянного в долгий ящик, потому что эслив их ноне станет мене нам на небесах зачтется и спасение России приблизится!
После этой пламенной речи последние возражения умолкли, и плавучая тюрьма была тщательно приготовлена к уничтожению.
Что начальство скажет чесал в затылке офицер, начальник охраны. Могут ведь и попенять
Ну для виду разве что А и потерпим! Пострадать за обчее дело это я вам, господин поручик, скажу хорошо! Чем мене говна тем чище воздух! Не боись.
Веру он приметил сразу: красотка и фигура невиданная! Сколько восторгов Венедикт и вообще считал, что самая сладкая баба та, которая заловлена насильно и взята в любовь без согласия. Больше страсти в таких