* * *
Цитрусовые рощи Бишары лежали к северо-востоку от города, в районах Абу-Кабир и Аль-Басса, где Яффа встречалась с молодым Тель-Авивом. Всего несколько десятилетий назад шестьдесят шесть еврейских семей купили совместно песчаные дюны у ворот Яффы, чтобы построить там современный пригород. В апреле 1909 года в газетах появилась ставшая скоро знаменитой фотография: хорошо одетые мужчины стоят в песках и разыгрывают по жребию участки нового города на шестидесяти шести ракушках. Кажется, что они находятся посреди пустыни. Это происходило примерно там, где сегодня пролегает оживленный бульвар Ротшильда. Если фотограф повернул бы камеру вправо, была бы видна железнодорожная станция Яффы и красные черепичные крыши Неве-Цедека. За дюнами находились виноградники и цитрусовые рощи, а слева деревня Шейх Муваннис с банановыми садами и пшеничными полями, на руинах которой позже будет построен университет. Тель-Авив был призван стать антитезой четырехтысячелетней Яффы белым и европейским городом с прямыми аллеями, архитектурой в стиле баухаус и курсирующими точно по расписанию автобусами. Его называли «Холмы весны», хотя он был совершенно плоским. В арабской Яффе евреи и жили, и вели бизнес, хотя и оставались меньшинством, однако в еврейском Тель-Авиве не поселился ни один араб. Они считали Тель-Авив социалистической колонией, ну а тельавивцам южная Яффа казалась грязной и опасной. Что, конечно, не мешало всем посещать бордели на другой стороне. Благодаря притоку еврейских иммигрантов пригород быстро рос и вскоре выделился в самостоятельный город. Там ели гефилте фиш, чолнт [21] и борщ, а в Яффе по-прежнему предпочитали хумус, фалафель и пахлаву. Сегодняшняя Яффа или то, что осталось от Невесты Палестины, является частью Тель-Авива. И почти никто не помнит, что основатель государства Бен-Гурион, урожденный Давид Грин из Плоньска, однажды прибыл в порт Яффы, щуплый двадцатилетний парень, которого встретили крепкие руки арабского докера, когда он спустился по трапу с борта корабля в одну из шлюпок. Он был одним из тысяч других евреев, предполагавших, что попадут в безлюдную пустыню, но ошеломленных шумом, красками и запахами восточного города.
* * *
Семья Ривки Леллуш иммигрировала из Северной Африки в XIX веке и купила землю рядом с цитрусовыми рощами Бишары, которые жили в Яффе на протяжении одиннадцати поколений. В доме Леллуш говорили по-арабски на диалекте алжирских евреев. Они ходили в хаммам вместе с мусульманами и христианами, чтобы за кальяном обсудить дела. С тех пор как дед Амаля одолжил деду Ривки деньги, чтобы выкупить его сыновей с османской военной службы, семьи подружились. Когда в театре «Альгамбра» выступала великая египтянка Умм Кульсум, обе семьи в зале подпевали на арабском. Аврам Леллуш, отец Ривки, человек красноречивый, двух слов по возможности избегал: aravim (араб), когда говорил с евреем, и yahud (еврей), когда говорил с арабом. Он не доверял этим словам, которые прочерчивали границы в головах. Британская перепись населения свалила в одну кучу религиозных евреев Иерусалима с социалистическими сионистами на побережье, хотя то были люди из совершенно разных миров. А как «арабов» зарегистрировали не только крестьян и городскую знать, но заодно и всех кочевников скопом правда, с пометкой, что лишь немногие бедуины являются настоящими арабами и большинство нееврейского населения принадлежит к «смешанной расе», однако раз они говорят по-арабски, то и называются арабами.
Для Леллуша и его друга Жоржа все были al ahl al falastin, народом Палестины. Это была левантийская мозаика с различными религиями и общей культурой, которая мыслила веками, а не десятилетиями. Но теперь под угрозой оказалось то главное, что издавна сплачивало людей, уважение к соседу. Их самоочевидное, хотя и не лишенное проблем искусство жить и позволять жить другому было, возможно, самым важным достижением людей на Святой земле, где маленькие чудеса были частью повседневной жизни, но где и сумасшедшие были чуть безумнее, чем в других местах.
* * *
Когда соседи стали врагами? Кто бросил первый камень, с чего все началось? От Исаака и Измаила, от Иисуса или Мохаммеда? Нет. Вначале, говорит Жорж, были люди, любившие деньги больше, чем землю, богатые мусульмане и христиане из Иерусалима, Бейрута и Стамбула. Для отца Жоржа они были предателями. Потому что торговали землей, не думая о тех, кто ее обрабатывал, об арендаторах, феллахах. Он говорил: «Владей лишь тем количеством земли, какую могут обработать твои сыновья. Тогда ты никогда не продашь ее, ибо будешь любить каждое дерево, как будто в его ветвях течет твоя кровь».
На протяжении веков было заведено, что арендаторы оставались на полях даже при смене владельца поля. Их жизнь текла в ритме времен года, внуки пожинали то, что посеяли деды. Все изменилось в конце XIX века, когда сионисты принялись скупать земли и строить еврейские поселения. Поначалу они были желанны в Палестине. Ведь кроме уже возделываемых земель были пустоши, болота и степи. Но с ростом цен на землю даже плодородные поля стали просто деньгами. Некоторые покупатели нанимали посредников, чтобы не привлекать внимания. Местные жители слишком поздно поняли, что эти иммигранты из Европы и России приехали в страну не гостями, а чтобы основать собственное государство. С собственными партиями, профсоюзами, компаниями и собственным языком. Феллахи, в основном мусульмане, были нужны лишь на первых порах, но постепенно их заменили еврейскими работниками. Одним выдали небольшую компенсацию, а других насильно изгнали с их полей. И вскоре они появились на улицах Яффы поденщиками, попрошайками и ворами. Земля была их матерью. Потеряв ее, они потеряли и свое достоинство.
* * *
В кафе и в газетах все громче звучали призывы к сопротивлению. Некоторые мужчины решались на насилие. Каждая жертва разжигала новую вспышку гнева, за насилие мстили насилием. И хотя большинство людей держались спокойно, но страх и ненависть разрастались в сердцах. Люди искали защиту в собственной общине. Два национализма столкнулись друг с другом, как неудержимая сила наталкивается на непоколебимую стену. Жорж всегда успокаивал людей, если соседи затевали разговоры о предательстве. Его семья давала работу на полях изгнанным людям в той мере, в какой могла себе это позволить. Когда разъяренные крестьяне напали на Хеврон, чтобы перебить всех евреев, Жорж пошел к Леллушу с соболезнованиями. А когда один из рабочих в поле, воздев к небу указательный палец [22], заявил, что евреи понимают только язык насилия, Жорж пристыдил его, напомнив о мусульманах Хеврона, которые прятали своих еврейских соседей от агрессивного сброда.
«Ты слишком долго жил в Лондоне, говорили люди Жоржу, наша родина катится в пропасть! Если мы ничего не сделаем, то станем меньшинством в собственной стране! Зачем эти проклятые англичане пообещали кому-то кусок земли, на который у них самих нет никаких прав! Отдали бы лучше свою Шотландию!» В 1917 году, когда министр иностранных дел Великобритании лорд Бальфур пообещал Всемирной сионистской организации еврейскую родину в Палестине, в стране проживало семьдесят тысяч евреев, около десяти процентов от всего населения. Через тридцать лет их было уже шестьсот тысяч. Но арабы по-прежнему составляли большинство две трети. И евреи владели только семью процентами земли.
В конце 1930-х годов старший брат Жоржа поддержал арабское восстание. Аммо Башар, любимый сын своего отца, организовывал забастовки, прятал в доме подпольщиков и контрабандой перевозил оружие. Во время рейда в гавани он был застрелен британским солдатом. Арабские националисты прославили его как мученика. Британцы пришли в дом родителей Башара и Жоржа, выгнали вон семью и взорвали переднюю часть дома, чтобы преподать всем урок. Однако отца Жоржа это не сломило. Он восстановил дом с помощью соседей. Но следующей зимой умер от туберкулеза хотя многие поговаривали, что от разбитого сердца. Стоя у его могилы, Жорж ощутил, как на плечи его ложится непомерная тяжесть. Он унаследовал семейное дело, женился, а на следующий год родился его первенец. Жорж дал мальчику имя в честь своего убитого брата. Башар. С тех пор, согласно палестинской традиции, Жоржа называли Абу Башар, отец Башара. И каждый раз, когда кто-то произносил это имя, Жорж вспоминал об убитом брате. Но он решил не тратить свое время на проклятую политику, а посвятить его семье. Ему хотелось жить. И показать своим детям, что есть лучший путь в будущее. Однажды англичане устанут и уйдут, думалось ему, и тогда в стране все станет проще. «Мы все двоюродные братья: мусульмане, христиане и евреи», говорил он детям. Именно это и есть истинный дух Святой земли, и настоящие патриоты учатся этому у дедушек и бабушек. «Не поддавайтесь ненависти. Любите соседей. Так написано во всех трех священных книгах».
Жорж по-прежнему верил в демократическую Палестину для всех. Аврам Леллуш, напротив, все больше узнавая об ужасах Холокоста, становился убежденным сионистом. Он считал, что страна должна открыть границы для всех евреев мира, чтобы защитить их от преследований. Жорж возражал ему, что Палестина попросту не сможет принять всех преследуемых евреев мира. Иммиграцию придется наконец ограничить, иначе начнется открытая гражданская война. Не Лондон должен определять квоты, а местные жители.
* * *
Жорж не был наивен. Он осознавал уязвимость своей общины, своего сообщества. В деревнях мало кто понимал, что такое нации и границы. Люди хранили верность семье или деревне. Высшие классы в городах тоже не выступали единым фронтом, здесь клан был важнее нации. Кланы Хуссейнов, Нашашиби и Халиди боролись друг с другом за власть и должности. Сионистское движение создало мощные национальные ополчения, а арабы были ослаблены и раздроблены после того, как британцы подавили их восстание. Многие крестьяне, не читавшие газет, ничего и знать не хотели о грядущей катастрофе, они привыкли веками жить под иностранным владычеством, сохраняя местную автономию. И лишь с опозданием постигли принципиальное отличие новой ситуации от прежних времен. Османы и британцы приходили управлять страной и собирать налоги. А не для того, чтобы расселять в стране свой народ.
* * *
Когда в ноябре 1947 года Жорж открыл газету, он пришел в ужас. Организация Объединенных Наций в Нью-Йорке разработала план раздела Палестины через головы палестинцев. Линии границ на карте вообще не соотносились с реальностью; они произвольно проходили через всю страну, разделяя места, которые традиционно были едины. 608 000 евреев получали 56 % земли, а 1,3 миллиона арабов только 43 %. Иерусалим и Вифлеем должны были находиться под управлением ООН. Еврейская часть де-факто становилась двунациональным государством, в котором арабов будет почти столько же, сколько евреев. И самое абсурдное: чтобы в еврейской части получилось еврейское большинство, картографы просто отрезали Яффу с ее почти стотысячным населением от всего окружения от окрестных деревень, с которыми она торговала и где находилось множество плантаций; так получился арабский островок посреди еврейского государства. Раньше можно было проехать на лошади на верблюжий рынок в Газе, на автобусе на пасхальную ярмарку в Иерусалиме или на такси в театр в Бейруте. А теперь этнические границы делили страну на части. Политики говорили о «переселении» и «передаче», как будто людей можно перевозить, как товары. Всего несколько месяцев назад, когда британцы разделили Индию и предоставили ее самой себе, сотни тысяч людей были убиты в жестоком хаосе такого «обмена населением» между индусами и мусульманами. И все же арабские и еврейские крестьяне Яффы по-прежнему пили чай вместе. На Рождество 1947 года семья Леллуш из еврейского квартала Неве-Цедек пришла в гости в дом Бишары в Аджами. Ривка играла с Амаль в саду, пока родители изо всех сил старались говорить не о политике, а об урожае. Затем они вместе пошли в кинотеатр «Аполло» на мультфильм с Микки-Маусом.
Через несколько дней, 4 января 1948 года, на площадь Часов в центре города въехал грузовик с апельсинами. Два еврея, переодетые арабами, припарковали его рядом с Новым сералем, бывшей резиденцией османского правителя. Они вышли из машины, скрылись в толпе, а вскоре город сотряс мощный взрыв. Стены сераля рухнули, похоронив десятки людей. Жорж был на базаре с Амаль и Башаром, когда земля задрожала. Он приказал Башару отвести сестру в безопасное место, а сам побежал на помощь.
Когда Жорж позже вернулся домой, его волосы были пыльно-белыми, а рубашка в крови; он рассказал, что переносил тела умерших к машинам «скорой помощи», но умолчал, что парамедики отказались забирать их, потому что они ухаживали за ранеными, которые еще дышали. Там были и дети, потому что в серале располагалась столовая для детей бедняков. В конце концов они повезли трупы в больницу на своих машинах; Жорж трижды ездил туда и обратно с бездыханными детьми на руках. «Слава Богу, что не наши», сказала его жена. Он посмотрел на нее со слезами на глазах, не зная, что ответить.
Леллуш выразил соболезнования мусульманским и христианским деятелям и пожертвовал деньги пострадавшим. «Бегин террорист, говорил он, Хагана никогда бы не сделала такого». Но ему больше не верили. Пролитая кровь разрушает доверие. Террор возымел эффект. В последующие недели, когда в городе взрывалось все больше и больше бомб, тысячи людей устремились с чемоданами на вокзал и в порт, опасаясь за свои семьи. Никто не мыслил об отъезде навсегда, все думали, что вернутся, когда ситуация успокоится. Представители высшего класса, у кого имелись дома в Бейруте или Каире, уехали первыми. Затем средний класс, кто мог на время поселиться у родственников в Наблусе или Акко. Все больше и больше магазинов закрывалось, так что рабочие и служащие оставались без работы. Амаль теряла одну подругу за другой.
* * *
А потом случилась Дейр-Ясин. Когда-то это было просто название мирной деревни недалеко от Иерусалима. Ее жители заключили договор о ненападении с соседней еврейской деревней Гиват-Шауль. Утром 9 апреля 1948 года сионистские военизированные формирования «Иргун» и «Лехи» напали на спящих жителей, забросали дома ручными гранатами, убили мужчин, женщин и детей. Живых собрали на деревенской площади, некоторых расстреляли, а остальных погрузили на грузовики. Бойцы ограбили дома, вынеся ценные вещи и деньги, затем сложили убитых в кучу и подожгли. Тех, кто остался жив, доставили на грузовиках в Иерусалим и торжественно провезли по улицам. Пленники были в шоковом состоянии, еврейские прохожие плевали и бросали в них камни. Пятьдесят пять сирот, чьи родители были убиты, высадили у Яффских ворот.
В новостях говорили о более чем двухстах погибших. Позже будут спорить о точной цифре. Обе стороны сильно меняли число погибших в собственных пропагандистских целях. Их было только сто один, сказали они. Или сто двадцать пять. Но какое это имеет значение для умерших и для их родственников, которые не смогли их даже похоронить? В газете «Нью-Йорк таймс» видные евреи, включая Альберта Эйнштейна и Ханну Арендт, осудили ополченцев как террористов. Их командиры, родившиеся в Российской империи, Мечислав Бигун и Ицхак Езерницкий, не испытывали никаких угрызений совести. Ни одна газета не написала об ортодоксальных евреях из соседней деревни, которые прибежали и в ужасе кричали бойцам: «Воры! Убийцы! Это мирные люди! У нас было соглашение! Что вы наделали?»
Дейр-Ясин стала сигналом. Весть распространилась по стране точно лесной пожар; страх был заразен, как вирус. Амаль слышала, как по улице Хильве едет машина с громкоговорителем на крыше. Резкий голос с иностранным акцентом призывал арабов увезти своих женщин и детей в безопасное место, чтобы их не постигла беда. Амаль застыла в шоке, пока Мариам не взяла ее на руки.
Не бойся, ya habibti [23], не слушай их, с нами ничего не случится.
Но все больше и больше арабов паковали чемоданы. Мужчины боялись за честь жен, матери за жизнь детей. На улицах и рынках Палестины можно было увидеть семьи, толкающие детские коляски, груженные коробками и ценными вещами. В Яффе все больше и больше людей стекалось в гавань только открытое море обещало безопасность. Молодые люди баррикадировали улицы мешками с песком. Мрачные, отчаянные, но плохо оснащенные бойцы. Еще недавно они работали пекарями, водителями автобусов или сборщиками апельсинов. Их поддерживали добровольцы из Арабской освободительной армии небольшой группы иракских и сирийских наемников, имевших дурную репутацию в Яффе, потому что они приставали к женщинам и занимались грабежом. Было известно, что палестинское Сопротивление несет потери по всей стране. В деревнях и городах действовали добровольцы, но спонтанно и не скоординированно, в то время как сионистское ополчение было лучше обучено, организовано и оснащено. Радио Дамаска и радио Каира твердили, что арабские армии вторгнутся в Палестину, как только уйдут британцы. Но здесь, в Яффе, катастрофу было уже не остановить.