Катер, на котором перевозили императора через Волгу, решили сохранить для потомства. Как пишет Трефолев, он 72 года простоял в сарае у купчихи Бушковой и в 1864 году сгорел вместе с городом.
При выезде из Мологского уезда случилось непредвиденное: в Брейтовской волости мужики хотели подать императору жалобу на то, что у них отняли землю, но в последний момент они под страхом наказания от подачи жалобы отказались и встретили государя с хлебом-солью. Правда местной власти пришлось поволноваться и уговорить мужиков воздержаться от «бунта». Одно только намерение пожаловаться на произвол властей приравнивалось тогда к бунту.
Но, отказавшись от подачи «форменной бумаги», мужики решили пожаловаться императору словесно и пытались прорваться в дом, где тот изволил отобедывать. Обер-камер-гоф-фурьер Крылов попытался отогнать мужиков и ударил тонким сухим прутиком одного из них, на что те закричали: «Ваше Императорское Величество, бьют понапрасну, обижают!» Подали государеву коляску, и мужики схватили лошадей под уздцы и закричали, что императора хотят везти «не по той улице», мимо дворца.
Форейторы мужиков отбили, но шум услышал Павел и поинтересовался, что происходит. Хозяин «дворца» Федосей Егоров объяснил царю, что народ желает подать жалобу на Мусина Пушкина об «отобрании у них земельки» и сказать царю, что для него был приготовлен другой «дворец», но господа его утаили. Павел ответил в своём духе:
Где я там и дворец.
И вышел на крыльцо.
Мужики пали на колени и стали кричать и излагать свои обиды. Их попросили замолчать, и Павел приказал одному из них подойти ближе и изложить просьбу. Крестьянин Кузьма Семёнов изложил суть жалобы, на что император спросил, есть ли у них хозяин. Кузьма твердил своё, что дело господа решили не в пользу мужиков.
Стало быть, вам земля не следует по писцовым книгам и по межеванью. Кто ею владеет, тому она и следует.
«И оного Кузьму отослать изволил прочь», писал губернатору Мусин-Пушкин.
А народ, между тем, стоял на коленях и кричал:
Помилуй, государь!
Павел приказал им встать с колен и замолчать, но мужики его не послушались. Царь сошёл с крыльца и повторил приказание, но мужики не унимались. Император сел в коляску и приказал в третий раз уняться те не унимались.
Палкой вас, бросил Павел и поехал. Ему перегородили дорогу, но представители власти расчистили её, и земное светило вновь покатилось вместе с небесным. Мусин-Пушкин пребывал в страхе, потому что взволнованные мужики препятствовали ему забирать обратно «свои мебеля». Впрочем, пишет Трефолев, никакого наказания крестьянам не последовало.
А насчёт тонкого сухого прутика которым якобы воспользовался обер-камер-гоф-фурьер Крылов для разгона мужиков, мологские власти явно покривили душой: Крылов пользовался суковатой палкой и ударов нанёс ею несколько.
Палкой вас!
«Благодарные мужики», пишет Трефолев, помогали лошадям подняться в крутую гору коляске императора, в результате чего выбившийся из сил крестьянин Артамон Сергеев попал под копыта лошадей и был задавлен насмерть.
Губернское правление в Ярославле, рассмотрев доклад земского суда, занял во всём этом деле такую позицию: брейтовские крестьяне проявили дерзость и непослушание, земля вместе с крестьянами находится в ведении поручика Мусина-Пушкина, поэтому вести какие бы то ни было дела в отношении них может только он.
В конце июня в Брейтово с секретным поручением от императора Павла прискакал бригадир Никулин. Он осмотрел «дворец», кухню и галерею, построенную для проезда императора, поговорил о чём-то с крестьянами Мусина-Пушкина и, не заезжая в Мологу, ускакал обратно. Зачем он приезжал и о чём беседовал с брейтовскими мужиками, осталось неизвестным. Может, император вспомнил, как они стояли перед ним на коленях, и решил оказать им какую-либо милость?
«Брейтовские крестьяне должны были считать себя счастливыми уже по одному тому, что остались целы и невредимы», заключает на грустной ноте свою историю Трефолев.
Назначения
Въезжая в этот город, вы как будто чувствуете, что
карьера ваша здесь кончилась.
М.Е.Салтыков-Щедрин «Губернские очерки»
Процедура назначения губернаторов, на наш взгляд, не лишена интереса. Если Пётр назначал их лично, то потом роль императоров в этом деле по вполне объективным причинам снижалась, и обязанность эту цари переложили на сенат, обер-прокуроров и министерство внутренних дел. Но и в МВД главным кадровым инициатором выступал не министр, а департамент общих дел, а фактически директор департамента.
Блинов пишет, что в деле назначения губернаторов не было никакого порядка. О том, чтобы губернатор разбирался в административном праве и знал жизнь провинции во всём её многообразии, никто в Петербурге не думал. Ориентировались, как правило, на чин кандидата и на частные рекомендации и ходатайства. Попав однажды в обойму губернских чиновников, лицо оставалось на этом поприще, мало чему обучаясь, до конца своей служебной карьеры. «Ротного командира не назначат членом окружного суда и столоначальника, даже образованного, инспектором или директором гимназии», замечает Блинов, «но губернаторов назначают из разных чиновников, прокуроров, директоров учебных заведений, батальонных командиров, агрономов и проч.»
И.И.Колышко сообщает нам, что министр внутренних дел граф Д.А.Толстой (18821889), сам рязанский помещик, подбирал кандидатов в губернаторов из своих рязанских соседей13. Главным критерием его выбора была успешная хозяйственная деятельность помещика. «Достаточно было помещику прославиться племенным скотом, породистыми семенами, выписанной из-за границы новой жнейкой, Толстой посылал за ним, и дело кончалось назначением». Однажды, проезжая мимо имения зарайского помещика А.Г.Булыгина, Дмитрий Андреевич залюбовался на колючую изгородь, и этого было достаточно, чтобы помещик оказался в губернаторской «обойме» министра. Александр Григорьевич успешно просидел на двух губернаторских постах в Калуге (18871893) и Москве (18931902), а потом сделал сногсшибательную карьеру в правительстве.
Князь Сергей Дмитриевич Урусов, получив в конце 1903 года предложение о замещении поста губернатора в Бессарабию (Кишинёв), чистосердечно признавался, что о Бессарабии он знал столько же, сколько о Новой Зеландии, если не меньше: Кишинёв был знаком ему только по названию и то благодаря сообщениям в газетах о погромах евреев 79 апреля 1903 года, пишет он в своих воспоминаниях. Опыт общения с евреями он получил когда-то в Калужской губернии, заходя в магазин к торговцу Зусе Калманову Трейвасу. Впрочем, проблемы управления губернией волновали его меньше, чем внешняя сторона нового положения: как приехать, как принять представителей чиновничества, кому нанести визит и т. п.
Что же можно было говорить о предшественниках Урусова?
Г.Р.Державин, не ужившись с олонецким генерал-губернатором, попросился на другое место, в чём ему, по утверждению Бриллианта, помог находившийся у Екатерины «в случае» фаворит Ермолов. Гаврила Романович «подмазал» Ермолова обещанием купить ему в Тамбовской губернии рысака и подобрать для покупки подходящую деревеньку. (Державин в своих «Записках» пишет, что переслать коня Ермолову не успел из-за быстрого падения фаворита).
Гавриил Романович Державин (17431816). Поэт и государственный деятель Российской Империи, действительный тайный советник.
Князь Иван Михайлович Долгоруков, внук печально известного князя Ивана Алексеевича Долгорукова, фаворита императора Петра II, в 26 лет «наскученный» военной службой в гвардии и пребыванием в столице, в 1790 году был уволен к статской службе бригадиром чиновником 5 класса по табели рангов, и был безмерно счастлив. Попасть в таком молодом возрасте в «генеральскую обойму» было дано не каждому! Вместе с молодой женой и малолетним сыном он покинул столицу и поселился у отца в Москве. «Попорхав» по московским салонам и растратив небольшие накопления, он вдруг осознал, что карман его пуст, что отец не настолько богат, чтобы содержать его с женой и сыном, и понял: что-то надо делать. Вариантов не было: надо было снова ехать в Петербург и искать место в штатской службе. Между тем, пишет он, штатская служба «после военной казалась мне гробом всех удовольствий моего возраста».
Гроб не гроб, а «молодость не позволяла мне ещё проникнуть в тайны благополучия», а потому князь решил ехать в Петербург искать себе место. Надо сказать, что надежды на «проникновение в тайны благополучия» у молодого князя были. Благодаря своей жене, вышедшей из Смольного института и поступившей фрейлиной к великой княгине Марии Фёдоровне, князь Иван пользовался благосклонностью «молодого двора» и самого наследника великого князя Павла Петровича. Более того: Мария Фёдоровна и Павел Петрович устроили свадьбу своей безродной фрейлины на родовитом, но обедневшем княжеском сынке.
Прежде чем тронуться в путь, бригадир Долгоруков написал письмо-ходатайство императрице Екатерине Великой. В последний момент он передумал ехать в Питер и попросил своего влиятельного приятеля Ададурова проконтролировать ход рассмотрения своей просьбы. Прошло две недели, и от Ададурова в Москву прискакал курьер с известием о том, что князь Иван «по именному указу определён в Пензу в вице-губернаторы». Второе место в губернии и почти первое по важности в штатской службе! восклицает князь в своих мемуарах. «Удача редкая, примерная! Вот как умела Екатерина заставить себя любить во всех углах своего государства».
Как потом выяснилось, Екатерина получила письмо Ивана Михайловича в тот момент, когда ей доложили об отставке пензенского вице-губернатора Копьева. На освободившееся место она тут же назначила Долгорукова. На место Копьева претендовали некоторые другие «тяжеловесы», причём им протежировали влиятельные родственники и приятели. Как пишет сам Долгоруков, между известием об освобождении вакансии и получением его письма Екатериной прошло около четверти часа, так что всем другим ходатаям просто не хватило времени, чтобы вмешаться в процесс.
Так или примерно так, большей частью через связи, шло назначение губернаторов, вице-губернаторов и прочих важных губернских чиновников. В данном случае князю Долгорукову и в самом деле здорово повезло: никакой «руки» у Екатерины у него не было, а если императрица и советовалась с кем-либо о кандидатуре Долгорукова, то им вряд ли был её сын или невестка. Екатерина II многим дала шанс в карьере, и Долгоруков был одним из них.
Нужно отдать должное новому вице-губернатору Пензы: мысль о том, как он, не имея никакого понятия о своей должности, будет её исполнять, глодала его душу. Как бы то ни было, перед отъездом в Пензу Долгоруков счёл необходимым съездить в Петербург и засвидетельствовать своё почтение нужным и важным сановникам.
К генерал-прокурору А.А.Вяземскому его просто не пустили. Александр Александрович, некогда умный и деятельный человек, превратился в старческую высокомерную развалину. Он с трудом передвигался, а в присутственное место его возили в коляске. Его в 1792 году сменил граф Самойлов по характеристике Долгорукова, «человек глупый и никаких сведений не имеющий». Мемуарист снабжает это назначение язвительным комментарием: «Екатеринина голова могла заменять многих, под ней всякий всему был мастер».
Государственными финансами в империи должен был заниматься государственный казначей, но должность его пустовала. Екатерина пока не подыскала на неё подходящего кандидата, так что де-факто функции казначея выполнял Вяземский. Екатерина тактично продолжала сохранять за ним место. Долгоруков встретился с начальником 4-й экспедиции казначейства А.И.Васильевым, человеком деятельным, умным и внимательным14. Он надавал Долгорукову массу полезных советов и обещал всяческую поддержку.
На всякий случай Долгоруков попросился на аудиенцию к графу А.А.Безбородко (17471799), который официально занимался внешними делами, но частенько совал свой нос и в дела внутренние. Его приняли. Александр Андреевич сидел за карточным столом, Долгоруков постоял некоторое время у стола, понаблюдал за игрой и молча удалился. Безбородко «был умён, сведущ, прозорлив, но сладострастен, ленив и тщеславен», написал потом князь Иван в своих мемуарах.
Интересен оказался визит в 1-й департамент Сената, в котором сосредотачивались документы губернских казённых палат и сидели сенаторы, которые фиксировали на них резолюции обер-прокурора Зубова, отца братьев-фаворитов Платона и Николая. «Этот старый пролаз понимал дело и был словоохотен», резюмировал Иван Михайлович, «но аргументы у нас были противоположные. Он любил цедить казённую бочку, в неё вливалось в Пензе с тамошних винокуренных заводов до трёхсот вёдер вина, а я готовился её затыкать, чтобы из неё не выдыхался спирт». Они друг друга, естественно, не поняли один залезал в казённый карман, а другой хотел его туда не пускать, но приём был оказан вежливый. Визит к Васильеву был не единственный за ним последовали ещё несколько посещений 4-й экспедиции казначейства. Они, пишет Долгоруков, стали единственным светлым воспоминанием о поездке в столицу и единственным полезным источником информации о будущей работе.
И, наконец, Иван Михайлович должен был быть представлен государыне. В воскресенье при выходе её из кавалергардской церкви он стал на колени «и с живейшим чувством благодарности поцеловал её руку».
Затем последовал процесс посвящения в вице-губернаторы. В Сенате при полном присутствии чиновников 1-го департамента был зачитан указ императрицы о назначении Долгорукова в Пензу. Характеристика «полный» действительности не соответствовала: большая часть сенаторов по болезни, по лени или по занятости якобы другими делами при процедуре посвящения не были. Присутствовали обер-прокурор, граф Зубов и сенатор барон Фитингхоф. После чтения указа Долгоруков в сопровождении Зубова прошёл в Исакиевскую церковь и принял там присягу.
Нужно было собираться в обратный путь. Оставалось только нанести прощальные визиты большому и малому двору, но тут случилось непредвиденное: в Петербург пришло известие о смерти князя Потёмкина-Таврического. Екатерине было не до приёмов каких-то вице-губернаторов. После консультации с Зубовым-старшим Иван Михайлович попрощался с в. к. Павлом и его супругой в. к. Марией Фёдоровной, и покинул Петербург.
Прежде чем выезжать из Москвы в Пензу, Долгоруков написал своему приятелю Чемесову, чтобы справиться о своём жилье. Тот сообщил, что Копьев уже освободил вице-губернаторский каменный дом, но он стоит совершенно пустой, и Чемесов предложил Долгорукову пожить первое время в доме у его отца. Уезжал князь один, оставив жену с детьми у своего отца в Москве в расчёте пригласить их в Пензу после устройства своего постоянного жилища. Получив благословение отца, он в половине ноября 1791 года выехал со слезами на глазах «и плакал ещё, когда записывался на заставе».
Ехали через Владимир, где представился двоюродному дяде по жене генерал-губернатору Владимирскому и Костромскому генерал-поручику Ивану Александровичу Заборовскому (17881796) и получил первое представление о провинциальной жизни. Заборовский оказал Долгорукову внимание, ввёл его в местное общество, повёл на концерт церковной музыки и в «клоб», где он от души танцевал. «Вся публика казалась мне довольна моим обращением, и один только старичок Языков, председатель гражданской палаты, увидя меня в плясовой зале в контреданце, заключил решительно и громко произнёс, что я только горазд прыгать и кланяться».
Иван Михайлович не обиделся, а поблагодарил его мысленно за правду-матку
Погостив три дня во Владимире, он отправился в Нижний Новгород. Хотя Нижний был не по пути, но в нём жил его начальник генерал-губернатор Иван Михайлович Ребиндер (17831791). Нужно было обязательно ему представиться, а заодно посмотреть на состояние деревень, которые его отец имел в этой губернии. Ребиндер встретил своего подчинённого со всем гостеприимством и милостиво разрешил ему пожить в Нижнем неделю, дабы познакомиться с губернским образом жизни. Князь Иван злоупотребил гостеприимством Ребиндера и задержался там на десять дней. Он, по его собственным словам, вообще бы оттуда не уехал, если бы его не выдворил генерал-губернатор. Всё объяснялось его отчаянным и скоропалительным романом с мадам Ф.Д.Прокудиной, в которую он успел влюбиться по уши.