Сразу по прибытии в Нижний Новгород Долгорукого ожидал курьер из Пензы, «оборванный солдат статной (штатной, Б.Г.) команды, беззубый инвалид, который вручил мне кучу пакетов из Казённой палаты» ведомости и таблицы, составляющие сокращённую статистику Пензенской губернии.
В Нижнем был и «вице-губернатор г. Елагин, тучное животное, перенимая у людей, давал иногда и сам жирные столы. У него случилось мне быть в Екатеринин день на торжественной вечеринке. Много было карт, свеч, шуму, а удовольствия ни слабой тени», сообщает не лишённый чувства иронии пензенский вице-губернатор, ещё не добравшийся до места своего назначения. Эту информацию Иван Михайлович получил из уст разговорчивых нижегородцев.
Познакомился нижегородский гость и с директором местной Экономии г-ном П.И.Прокудиным, которого он три года спустя выведет в своей пьесе «Дон Педро Прокодуранте» (наш герой был большим поклонником театра, любил играть на сцене, а также писал пьесы, стихи, печатался). Достаточно сказать, что Прокудин сам называл себя шельмой, а Долгоруков прибавляет: «таков и был на самом деле». «Прокодуранте» содержал богатый дом, всегда открытый для гостей, он с женой сидел на бархате и ел на серебре, содержал церковь с певчими, одним словом, был местным магнатом. Брат его в Пензе тоже заведовал Экономией, так что читатель имеет все шансы встретиться с ним.
Пообщавшись с местным обществом и заглянув в родовые деревни, Иван Михайлович через Саранск выехал в Пензу. Тут он «увидел первые признаки моей знати: встреча городничего с драгунами, рапорты приставов и казначея, сходбище на квартере у меня всех городских чинов и тех праздных дворян, кои для того только живут иногда по городам, чтобы играть в карты по грошу и ходить на поклон к приезжим знатным особам». Все эти мелкие почести вице-губернатора он воспринял равнодушно.
3 декабря он, наконец, добрался до Пензы. Войдя в дом Чемесова, он снова расплакался, сразу поняв, что только привычка могла смирить его с пензенской действительностью.
Спустя много лет после вице-губернаторства в Пензе и нескольких лет работы в Соляной конторе Москвы наш герой снова стал проявлять беспокойство о своей застопорившейся карьере. Если многие чиновники маскировали свою просьбу о повышении в чине в форму проектов, суливших «большую государственную пользу», то Иван Михайлович Долгоруков решил действовать напрямки. В 1801 году он отправил Александру I ходатайство, написанное в стихотворной форме. Вот строфа из этого уникального стихотворного прошения:
Великий государь! Ты благ и правосуден;
Я двадцать лет служу невинно обойдён.
Тронись и дай мне чин, сей дар тебе не труден,
Две строчки напиши и буду я блажен.
Трудно сказать, чего в этом стихе было больше: наглости или наивности. Стих был передан государственному секретарю Трощинскому, а тот доложил его императору. Александр пришёл в негодование и формой, и содержанием такого ходатайства.
Успех явился совершенно с другой стороны. Директор Соляной конторы Мясоедов сжалился над своими обойдёнными в карьере подчинёнными и написал в сенат ходатайство о предоставлении князьям Долгорукову и Волконскому должностей, соответствующих их чину тайного советника. И ответ не замедлил сказаться: Александр «тронулся» и предложил князьям на выбор место губернатора.
Но щепетильный Долгоруков выразил недовольство решением императора попросил сенат лучше оставить его в Москве, нежели заставлять его подыскивать себе место. В крайнем случае, он был согласен возглавить Экспедицию Кремлёвского строения или место куратора Московского университета, если генерал-прокурор А.А.Беклемишев посчитает пребывание его в Соляной конторе неудобным. Тем более что Беклемишев был рядом, в Москве, куда он в конце лета 1801 года приехал в связи с коронацией Александра I. И Долгоруков зачастил к нему с визитами.
Несколько недель прошли в бесполезных толкучках в приёмной генерал-прокурора, где балом правил начальник его канцелярии Безак по словам Долгорукого, грубая, беспардонная личность. Долгоруков приезжал в приёмную в 6 часов утра, встречал там восход солнца, дожидался приезда остальных посетителей, толкался с ними в общей зале, болтал и так убивал время до 12 часов. В это время появлялся Беклемишев, который обычно торопился во дворец к императору: «Он обыкновенно, никого не выслушав, двум-трём скажет что-нибудь язвительное или грубое, остальные раздвинутся, и он сквозь трёхсот человек пролетит в карету и помчится во дворец». Устав от бесплодных визитов, Иван Михайлович через свои связи добился, наконец, аудиенции у Беклемишева. Войдя в кабинет, Долгоруков не мог произнести ни слова он только плакал. Генерал-прокурор всё понял без слов и пообещал ему помочь. И скоро о своём обещании забыл.
Атака в лоб не удалась, и тогда Долгоруков снова, как когда-то при устройстве в Соляную контору, послал свою верную супругу Евгению Сергеевну в Петербург просить, обивать пороги, умолять, одним словом, действовать через связи. Связи «работали» во всех государствах и царствах и во все времена. Спустя 80 лет Салтыков-Щедрин в своих знаменитых «Помпадурах и помпадуршах» ярко описывает, как петербургский лоботряс Митенька Козелков, используя свою полоумную тётушку княжну Чепчеулидзеву-Уланбекову и её друга, бывшего камергера князя Оболдуй-Тараканова, добивается назначения губернатором в Семиозёрскую губернию.
Евгении Сергеевне удалось «пробиться» на аудиенцию к императрице, причём на этом пути ей встретился и император Александр Павлович, и его брат Константин Павлович, которые оказали ей все знаки внимания, но высказать свою просьбу о муже она им не отважилась. Получив от императрицы знаки «площадной приветливости», Долгорукова решила пойти на поклон к генерал-прокурору. «Жене просить об муже, и чего? Награждения по службе!» лицемерно сокрушается муж в лучших традициях греческой трагедии. Он понимает, что виноват в этом сам, но тут же находит себе оправдание: «А что делать, если ему уже отказали? А женщине, глядишь, и дадут скидку на её пол».
Евгения Сергеевна, прождав напрасно два часа (а не несколько недель, как муж), аудиенцию у Беклемишева, «к удивлению всей публики», не получает и едет в его дом вечером, где генерал-прокурор давал просителям вечернюю аудиенцию. Княгиня смирно просидела весь вечер в его прихожей, но никто к ней так и не подошёл и не спросил о её деле. Она уже собиралась уходить, когда сердобольные просители остановили её и сказали Безаку о том, что княгиня Долгорукова ожидает приёма у генерал-прокурора.
«Грубая и беспардонная личность» Безак доложил, но Беклемишев её не принял, потому что принимал посетителей в халате, а в таком виде принимать даму было не принято. Он назначил ей аудиенцию на восемь часов следующего утра, явно рассчитывая на то, что княгиня проспит, но Евгения Сергеевна приехала на приём заранее и сама, без доклада, прошла к Беклемишеву и доложила ему суть дела. Генерал-прокурор обещал доложить Александру I. В третий свой визит к генерал-прокурору Евгения Сергеевна получила, наконец, ответ: пусть её муж ждёт освобождения должности, не выезжая из Москвы. Это уже был результат. Во всяком случае, Иван Михайлович был благодарен своей «геройской» жене.
Ждать Долгоруков не хотел и написал письмо вдовствующей императрице Марии Фёдоровне, которая когда-то вместе с Павлом благословила Долгорукова на брак с Евгенией Сергеевной, и «решительно просил сенаторского достоинства». Письмо было написано с такой желчью и дерзостью, что автор сам удивлялся, почему оно было оставлено без наказания. Вероятно потому, что Марии Фёдоровне было не до ходатайства какого-то князя: у неё совсем недавно умерла дочь Александра, и малый двор был в трауре. Впрочем, она дала ответ, что число сенаторов ограничено её сыном-императором, и ничего сделать не может. На этом все возможности стать сенатором у Долгорукова были исчерпаны. Оставалось только ходить по «большим господам» и напоминать им о себе глядишь, и вспомнят!
После коронации Александра I Мария Фёдоровна неожиданно пригласила княгиню Долгорукову с четырьмя детьми к себе в Петербург. Надежда снова взыграла в сердце Ивана Михайловича, но увы! Вдовствующая императрица оказала внимание княгине и одарила её детей. Но что это были за подарки! «Она из бумаги с конфектами вынула несколько бумажек с леденцов и раздала детям моим, повторяя каждому ласки и поцелуи», возмущается князь, находя их не только царскими, но и просто обидными.
Пришлось забыть о сенаторском достоинстве и просить графа Васильева поговорить с Беклемишевым, что он, князь Долгоруков, согласен (так уж и быть!) стать губернатором. Он был согласен на всё, кроме Калуги тамошние чиновники, которых недавно инспектировал Державин, славились своим сутяжничеством. Например, место в Нижнем Новгороде его бы устроило. Но губернатор Нижнего Новгорода Кудряшов оставлять синекуру не торопился, коронационные торжества между тем закончились, и петербургские сановники с берегов реки Москвы потянулись обратно на Неву. Долгоруков продолжал сидеть в Соляной конторе. Ему предложили Пензу, но возвращаться на место своего позорища15 он ни под каким видом не согласился.
В конце 1801 года император объявил конкурс на замещение десяти губернаторских мест. Долгоруков делает по этому поводу язвительное замечание: мол, Александр I предъявил к кандидатам такие высокие качества, с какими по всей империи и двух человек было не найти. Но стал ждать его кандидатура была включена в список.
Спустя месяц, когда князь играл на сцене любительского театра и произнёс согласно роли фразу «Я могу увидеть себя облачённым какой-нибудь блестящей должностью», зал разразился бурными овациями. Он недоумевал над чрезмерной реакцией зрителей, но недоумение разъяснилось, когда он сошёл со сцены. Ему сообщили, что он назначен губернатором во Владимирскую область. Придя домой, он расплакался, сам не зная отчего: от радости или печали. Таковы были люди конца галантного века с тонкой чувствительностью, искренними и в радости, и в печали и без зазрения совести требующих себе почестей и власти.
3 марта 1802 года новый владимирский губернатор был приведен к присяге в Успенском соборе обер-секретарём сената, а на следующий день, собрав котомку, приложившись к домашним образам, крепко обняв супругу и заручившись благословением матери, «бросился в коляску». Евгения Сергеевна, естественно, оставалась в Москве, пока супруг не устроит во Владимире семейное гнездо. Слёзы лились рекой из очей Ивана Михайловича и капали на капот сопровождавшего его до заставы приятеля. Пока был кто-то рядом, князю всё не верилось, что он покидает Москву надолго, ему всё казалось, что вот он пообедает с приятелем в трактире и вернётся с ним домой. Но нет, на заставе подняли шлагбаум, рогожский ямщик свистнул, лошади рванулись вперёд, и фигура провожавшего уплыла в небытие. 5 марта «из царства роскоши, довольства и свободы» он въехал в благословенный город Владимир, в котором проведёт целых десять лет.
Все губернаторы обычно получали 3 тысячи рублей подъёмных16, но князю Ивану по каким-то причинам их не выдали. Все вещи уже были заложены в ломбарде, и закладывать было нечего, так что ему пришлось одолжить две тысячи рублей у родственного князя Ю.В.Долгорукова, да тысячу рублей ему подарила тётушка княгиня Шаховская.
Согласно этикету, на границе Московской и Владимирской губерний нового губернатора встретил исправник г. Покров В. И.Ларионов. В Покрове ему передали целую кипу бумаг, касающихся текущих дел губернии, но князь Иван не удостоил ни одну из них своим вниманием. «Небольшой круг жителей города поторчали передо мною, потряслись раболепно, прятали пальцы в камзольные петли и, пожелав мне счастливого пути, разошлись по домам славить жёнам своим и домашним, с кем новый губернатор молвил, на кого взглянул, от кого отвернулся», пишет он со снисходительным высокомерием об уездных жителях. Покров, во всяком случае, оживился, стал наполняться слухами, а кумушки плести сплетни.
Проверив казённую кассу городка, заглянув в тюрьму к колодникам, он на следующее утро поехал во Владимир. Исправники других уездных городов, как и Покрова, исправно встречали Долгорукова, а во Владимире его ждали губернаторская карета и полицмейстер М.А.Трусов. Пока он ехал по городу, полицмейстер ввёл его в курс местных дел и событий, так что Иван Михайлович почувствовал, что въезжает в хорошо знакомый город. Изо всех окон на него глядели любопытные владимирцы, на квартире его ждали чиновники с тугими папками документов, но он, проехав через весь город, вошёл в собор, приложился к мощам трёх великих князей, которых он ошибочно считал своими предками17, затем заехал к архиерею и, получив благословение, отправился, наконец, на свою временную квартиру к вице-губернатору князю С.Н.Хованскому (17981802), с которым познакомился ещё в Москве. Супруга его предшественника д. с. с. Рунича Павла Степановича (17971802), переведенного в Вятку, ещё не выехала из губернаторского дома.
Как мы уже знаем, князь Иван привыкал к новым местам трудно. Входя в курс губернских дел и событий, он продолжал тосковать по Москве, супруге и детям. «Все глядели мне в глаза, доктора щупали пульс, архиерей делал поучения, Хованский тешил картами, всё было не по мне, не на нрав», вспоминает он о первых днях пребывания во Владимире. Он вызвал к себе сестру Елизавету с детьми и, не желая более стеснять семью Хованского, въехал во 10-ти комнатный флигель, располагавшийся на губернском дворе. И стал привыкать к «новому состоянию».
Менялись времена, меняли друг друга на троне Романовы, но процедура назначения губернаторов в целом оставалась неизменной вплоть до 1917 года: всё те же интриги и непрозрачность выбора, всё та же многозначительность выражения на лицах министров внутренних дел, всё те же волнения в губернских городах и первые шаги «новой метлы».
При Александре I гражданские губернаторы были подчинены МВД, в то время как восстановленные генерал-губернаторы своё подчинение императору сохранили. При Николае I возникли генерал-губернаторства, наделённые не только военно-административными и хозяйственными полномочиями, но и дипломатическими. Генерал-губернаторства располагались по границам Российской империи.
Вице-губернаторы председательствовали в казённых палатах, управлениях имуществом и финансами, а с 1837 года они стали председателями губернских правлений.
Третьим должностным лицом в губерниях стали дворянские предводители институт, создание которого обязан усилиям Екатерины II. Они появились впервые в 1767 году, избирались на срок 3 года и постепенно приобретали всё большие значение и вес. К концу XIX века они на практике стали вторыми лицами губернии.
Ну а дальше шли директора и председатели экономии, казённой и уголовной палаты, статские и надворные советники, полицмейстеры, судьи, заседатели, городничие, капитаны-исправники, становые и прочая и прочая, кончая последним писцом.
Губернатор являлся представителем императора и обладал всей полнотой власти во вверенной ему губернии, но это не значило, что его власть на губернских жителей действовала автоматически и беспрепятственно. Он был также исполнителем политики и министерства юстиции, и министерства финансов, и министерства внутренних дел, и военного министерства. Роль этих министерств в формировании губернаторского корпуса к началу ХХ века только усилилось, а влияние на этот процесс у императоров соответственно уменьшилось.